ом!  -  завопил  старик
Цецеи, перекрывая шум.
   Но когда басурман смели, стало видно, что в стене зияет огромная  дыра.
Только одна. Турки будут карабкаться к ней, и придется драться с врагом  у
огромной саженной пробоины.
   Пуля сшибла со стены венгерский флаг.  Он  упал  к  туркам.  Вот  когда
пригодилась большая брешь! Через нее выскочил какой-то венгерский  солдат,
кулаком ударил турка в глаз и, прежде  чем  атакующие  успели  опомниться,
притащил флаг обратно.
   - Я все видел, Ласло Терек! - радостно крикнул Добо. - Молодец, сынок!
   Ядро ударилось о стену и засыпало глаза солдат каменной  пылью.  Полный
седовласый человек припал к стене, потом рухнул, вытянувшись во весь рост.
Шлем упал у него с головы и покатился к ногам Добо.
   Добо протер глаза и тогда узнал  убитого.  Это  был  эгерский  староста
Андраш. Он лежал озабоченный, насупив  брови,  и  все  еще  крепко  сжимал
саблю; с шеи,  точно  развязавшийся  галстук,  длинной  ленточкой  сбегала
кровь.
   Но вот от Старых ворот прибежали оба оруженосца. Добо кинул  взгляд  на
вышку Старой башни: там развевался бунчук. Один, два... пять...  десять  -
все больше и больше становилось этих хвостатых флагов.
   Сквозь пробоины в вышке на защитников крепости сыпались пули, а снаружи
на  вышку  лезли  янычары.  Один  из  них  нес  в  зубах  красный  флаг  с
полумесяцем, чтобы водрузить его на башне.
   Гул ужаса пронесся среди осажденных. Воздух  сотрясали  победные  вопли
сотни тысяч турок, обложивших крепость.
   - Аллах! Я керим!
   У венгров побледнели лица.  Сабли  опустились,  точно  у  всех  эгерчан
отнялись руки.
   Добо вскочил на коня и помчался к Церковной башне. Он навел  орудия  на
вышку и, когда уже человек триста торжествующих янычар засновали  по  ней,
выпалил сразу из трех пушек.
   Вышка покачнулась, точно пьяный великан, и с грохотом рухнула на землю.
Известковая  пыль  облаком  поднялась  с  развалин;  меж  камней  сочилась
турецкая кровь, как красный сок винограда из давила, когда делают вино.
   От этого столпотворения и землетрясения турки, пробившиеся в  ворота  и
проломы, в страхе кинулись обратно. Не прошло и пяти  минут,  как  осадные
лестницы опустели.
   Старые ворота и крепостная стена вокруг  них  снаружи  и  изнутри  были
облеплены окровавленными телами мертвых и умирающих.
   К полудню схватка постепенно затихла везде.  Дым  рассеялся.  Пробились
лучи  солнца.  У  подножия  стен  тысячами  валялись  черные  от   копоти,
окровавленные раненые и мертвые турки. Казалось, даже воздух  захмелел  от
воплей раненых; крики "Эй ва и медед!" раздавались, словно блеянье овец.
   Ясаулы были уже не в силах заставить солдат еще раз пойти в тот же день
на приступ.
   В крепости рыночная  площадь  тоже  полна  была  раненых.  Они  стояли,
сидели, лежали на земле.
   Вокруг раненых витязей хлопотали цирюльники и женщины. В  руках  у  них
были тазы с водой, куски полотна, бинты, квасцы, арника. Одни  из  раненых
стонали, другие дергались, скрежетали зубами.
   Из развалин вышки все приносили раненых.  Кого  привозили  на  тележке,
кого несли на простыне.
   Все поворачивались, смотрели: кого несут? Имя  передавалось  из  уст  в
уста:
   - Петер Гергеи... Янчи Пожгаи... Якаб Зирко... Дюри Урбан...
   - Жив?
   - Жив пока. Только плечо прострелено.
   Цирюльники брали в работу прежде всего тех,  у  кого  была  прострелена
рука или нога. Перевязывали как  умели.  Остальные  временно  должны  были
довольствоваться  тем,  что  женщины  промывали   им   раны.   Большинство
переносили страдания  молча  и  ждали,  пока  дойдет  до  них  очередь.  А
некоторые горестно стонали, жаловались на свою беду.
   - Господи! Господи! - плакал  молодой  эгерский  стрелок  Михай  Арань,
прижимая к окровавленному лицу обгорелый  рукав  рубахи.  -  Глаз  у  меня
выбили...
   Пете сидел среди других на плетеном стуле, покрытом сермягой. На голени
у него зияла большая рана; из нее под  стул  натекла  лужа  крови.  Ранила
Гашпара Пете не пуля, а острый осколок камня.
   - Не вопи. Мишка! - бросил Пете солдату. - Лучше хоть  одноглазому,  да
жить в Эгерской крепости, нежели с обоими  глазами  попасть  к  туркам  на
виселицу.
   И, сжав зубы, он терпел, когда цирюльник арникой промывал ему  страшную
рану на ноге.
   Легко раненные даже не обращались к цирюльнику, сами  мылись.  Намокшая
от пота рубаха казалась им неприятнее самой раны, и многие прямо тут же на
рынке надевали чистую, весело перебрасываясь при этом словами:
   - А вот я...
   - А вот мне...
   Убитых сносили к церкви, и мертвые тела уже рядами лежали перед дверью,
окровавленные,  в  изодранной  одежде,   покрытые   копотью,   обожженные,
неподвижные. Был среди них и один труп без головы. Тут же лежала  одинокая
рука, одетая в рукав доломана, - видно, ее оторвало от туловища.
   Какая-то женщина, плача и стеная, шла с рыночной площади к церкви.
   Добо  слез  с  коня,  снял  шлем  и,  мрачный,  утомленный,  подошел  к
мертвецам.
   Тут же лежал и  эгерский  староста.  Его  седые  волосы  были  обагрены
кровью. На запылившихся черных сапогах тоже запеклась кровь.  Видно,  и  в
ногу попала ему пуля. Возле покойника стояли на коленях оба его сына.
   Добо сказал оруженосцу Балажу:
   - Принесите стяг города.
   И, сорвав с древка красно-синий флаг,  комендант  покрыл  им  эгерского
старосту вместо савана.




ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ЗАТМЕНИЕ ПОЛУМЕСЯЦА


1

   Капитан крепости Сарвашке с утра до  вечера  стоял  на  вышке  башни  и
слушал, как грохочут в Эгере пушки.
   В Сарвашке  ласково  светило  осеннее  солнце.  Лес  только  еще  начал
желтеть, но так как ежедневно выпадали дожди, а по ночам небо прояснялось,
то трава под деревьями и прибрежные лужайки снова зазеленели. Казалось, не
осень наступила, а весна.
   Сарвашке находилась на таком же расстоянии  от  Эгера,  как  Ишасег  от
Геделе или Фюред от Шиофока, если ехать не кружной дорогой, а прямо  через
озеро. Правда, Сарвашке стоит в горах. Скалистыми  уступами  идут  они  от
самого Фелнемета, и чем дальше, тем больше тянутся вверх,  точно  какая-то
огромная ручища нагромоздила их друг на друга. Вышиной они с гору  Геллерт
в Буде. В Сарвашке ведет только извилистая, узкая дорога через ущелье.
   Когда по утрам раздавался пушечный гром, небо темнело, собирались тучи,
и не проходило часа, как уже лил дождь, иногда даже мутный. Ветер приносил
сюда целые тучи порохового дыма и копоти, они смешивались с дождем:  будто
небесные трубочисты, умываясь, лили на землю воду,  пачкали  мутные  струи
дождя крепостные стены Сарвашке, двор, скалы и астры в цветнике коменданта
крепости.
   Сарвашке такая же крепость-невеличка, какой была Дрегей.  Выстроили  ее
на высокой сланцевой скале, и тому, кто видел Сарвашке впервые,  казалось,
будто эту крепость вырезали из  верхушки  скалы,  поставленной  на  другие
скалы. Совсем крошечной  была  крепость  -  в  ней  помещалось  всего  три
постройки, а внутренний дворик был такой, что в  нем  и  двум  телегам  не
повернуться. Сарвашке следовало назвать,  пожалуй,  охотничьим  замком,  а
укреплением он мог считаться только в давние времена, когда пушек еще и  в
помине не было. В те годы,  о  которых  мы  рассказываем,  крепостью  этой
пользовались лишь для привала отрядов, направлявшихся в Эгер; да еще могла
она служить  почтовой  станцией  на  тот  случай,  если  Эгер  будет  взят
неприятелем.
   Если Эгер падет, комендант Сарвашке,  Балаж  Салкаи,  сядет  вместе  со
своими сорока девятью солдатами на коней и поедет  к  родичам  в  северные
комитаты, конечно, если не захочет поступить подобно неистовому Сонди  или
коменданту Солнока Леринцу Няри, который четвертого числа сего месяца один
встретил в воротах своей крепости стотысячное войско турок и крикнул:
   - А ну, подходите! Я здесь, я не сбежал!
   Так вот и стоял по целым дням добрый Балаж Салкаи на вышке своей башни,
одетый в длинный, до пят, осенний плащ  с  воротником  такого  цвета,  как
гриб-боровик, и в  высокой  лисьей  шапке.  Тревожно  взирал  он  влажными
голубыми глазами на высокую гору, закрывавшую от него Эгер. Не видно Эгера
- так хоть на гору поглядеть. Куда ни  посмотри,  кругом  только  горы  да
горы, и стоят они так  близко,  что  из  доброго  ружья  можно  застрелить
косулю, которая пасется на каком-нибудь склоне.
   У подножия крепости ютилось несколько домиков и протекала  речка  Эгер.
Вдоль речки проходила мощеная дорога.
   Стоял господин Салкаи на вышке, смотрел и ничего не видел.
   Кругом царила глубокая тишина. Не удивительно, что он чуть не повалился
ничком, когда за его спиной вдруг затрубил караульный.
   - Едут! - сказал караульный в свое оправдание,  заметив,  что  господин
комендант вздрогнул от неожиданной тревоги  и  уже  замахнулся,  собираясь
влепить ему пощечину.
   - Буйвол! - заорал господин Балаж. - Ты что в ухо  мне  трубишь?  Я  же
около тебя стою! У-у, телячьи мозги!
   Он бросил взгляд на вьющуюся по скалам тропинку и заметил на  ней  двух
всадников. С виду это были  господа;  один  из  них,  ростом  поменьше,  -
вероятно, оруженосец. Ехали они, должно быть, издалека  -  сзади  к  седлу
были привязаны вьюки. За плечами у каждого висело короткоствольное  ружье.
На обоих всадниках были длинные плащи орехового цвета.
   - Не из Эгера едут, - размышлял вслух Салкаи.
   - Может быть, это Миклош Ваш? - высказал предположение караульный.
   Он во всем готов был поддакивать коменданту,  лишь  бы  загладить  свою
вину. Но нынче ему не везло: господина коменданта вновь взяла досада.
   - Да как же это может  быть  Миклош  Ваш!  Эх,  башка  баранья,  буйвол
недогадливый! Думаешь, до Вены рукой подать,  как  до  Аптфальвы?  Ах  ты,
чубук турецкий, мул несчастный!
   С тех пор как  турки  повели  осаду  Эгера,  добряк  Салкаи  вечно  был
раздражен. А теперь, когда  ему  совестно  стало  перед  подчиненным,  что
испугался звука трубы, он и вовсе готов был съесть своего караульного.
   Караульный покраснел от смущения и даже потом  покрылся.  Больше  он  и
слова не промолвил. А господин Салкаи, придерживая рукой саблю,  спустился
по винтовой лестнице посмотреть, кого еще там нелегкая принесла. Ведь  вот
уж третий день, как все только уезжают отсюда, а приехать никто не смеет.
   Во дворе крепости стоял молодой бледный юноша со  смелым  взглядом.  Ни
усов, ни бороды у него не было. Позади  мальчик,  похожий  на  оруженосца,
держал  коней.  Увидев  хозяина  крепости,  юноша  пошел  ему   навстречу,
порывисто снял шапку и поклонился.
   - Я младший брат лейтенанта Эгерской крепости Гергея Борнемиссы.  Зовут
меня Янош. А этот мальчик - Миклош Рез. Его старший брат тоже в Эгере.
   Салкаи протянул руку Яношу Борнемиссе, а спутнику его  руки  не  подал,
приметив опытным взглядом, что мальчик не барской породы.
   - Добро пожаловать, - равнодушно сказал он Борнемиссе. - С братом твоим
я не знаком, но коли встречусь - расцелую. Милости просим, дорогим  гостем
будешь.
   Он кинул удивленный взгляд на руки приезжего: "Почему он  в  перчатках?
Экий неженка, будто женщина!" Затем дружелюбно пригласил войти в дом.
   - Спасибо, - поклонился юноша. - Я не  в  гости  приехал.  Хочу  только
спросить кое о чем, узнать, что слышно из Эгера.
   Салкаи, пожав плечами, кивнул в сторону Эгера.
   - Сам слышишь.
   - Слышу, что палят из пушек.
   - Вот уже девятнадцатый день.
   - А крепость сильная?
   Салкаи снова пожал плечами.
   - Турок тоже силен.
   - Солдат в крепости достаточно?
   - Десятого августа было тысяча девятьсот тридцать пять человек.  С  тех
пор бьют по ним не переставая.
   - Король не прислал подкрепления?
   - Пока не прислал.
   - А архиепископ?
   - Тоже не присылал.
   - А они ждут подмоги?
   - Ждут-то ждут, да не стоит, братец, говорить об  этом,  попусту  слова
тратить. Заходи, отдохни с дороги. Вижу по коню, что ты выехал чуть свет.
   Господину Балажу не по душе было отвечать во  дворе  крепости  на  град
вопросов приезжего. Ему давно уже хотелось сесть за  стол,  и  только  гул
осады удерживал его на башне. Время близилось  к  полудню,  а  он  еще  не
завтракал.
   - Сударь, - просительно сказал в дверях  приезжий,  -  тот  юноша,  что
приехал со мной, - школяр-богослов.
   - Школяр? Ну ладно... Эй, школяр! - небрежно крикнул комендант.
   Он предоставил гостям комнату и душистую воду для мытья (Варшани привез
из  турецкого  лагеря  немного  розового   масла   -   Салкаи   хотел   им
похвастаться).
   Когда гости вошли в столовую, стол уже был накрыт  и  на  нем  дымилось
заячье жаркое.
   - Опять зайчатина? - накинулся господин Балаж на повариху.
   А юношам сказал, оправдываясь:
   - Мы сейчас  все  время  зайчатиной  пробавляемся.  Эгерские  зайцы  от
грохота сюда сбежали.
   Борнемисса, скинув с себя плащ, пришел в столовую в облегающем шелковом
костюме вишневого цвета. Школяр был в простой полотняной одежде. Оба  были
подпоясаны  одинаковыми  ремнями,  и  у  обоих  на  ремнях  висели  кривые
венгерские сабли.
   Кроме ложек, приборов на столе не было. В те времена каждый резал  мясо
и хлеб своим ножом, а вилками пользовались только на кухне.
   Гости сняли складные ножи, висевшие у пояса. У юноши  был  позолоченный
нож с перламутровым черенком, у школяра -  обычный  фейерварский  складной
нож с деревянной ручкой.
   - Я люблю зайчатину, - сказал с улыбкой Янош Борнемисса. - А это жаркое
приготовлено  отменно.  У  нас,  правда,  зайчатину  стряпают  по-иному...
Господин капитан, вам не довелось слышать что-нибудь о моем брате?
   - По-иному стряпают? - с интересом спросил Салкаи. - По-иному?
   - По-иному, - ответил Янош Борнемисса. - У  нас  зайца  мочат  в  вине,
потом в жаровню наливают немного воды и ставят на  огонь.  Зайца  начиняют
хлебом и тушат. Только надо следить за тем, чтобы  подливка  не  выкипала.
Когда она закипает, то жаркое снимают с огня, мясо вытаскивают и  подливку
процеживают. Затем кладут в нее гвоздику, перец,  шафран  и  имбирь...  Но
скажите, удастся нам нынче узнать, что творится в крепости?  Не  погиб  ли
бедный мой брат? - Глаза юноши подернулись слезами.
   - А уксуса в подливку не прибавляете? - удивленно спросил Салкаи и  еще
раз взглянул на руки Яноша.
   - Как же, подливаем и уксуса, - охотно ответил Янош  Борнемисса,  -  но
только, когда уже  приправим  подливку  пряностями,  опять  кладем  в  нее
зайца... Нам надо еще нынче попасть в Эгер.
   Салкаи старательно обглодал заячью ножку, потом чокнулся с гостями.  Но
те только пригубили вино.
   - Гм... - произнес Салкаи.
   Комендант вытер салфеткой усы, взглянул на гостей и снова крякнул:
   - Гм...
   Помолчал немного, потом, опершись локтем о стол, спросил:
   - В Эгерскую крепость?
   - Да, да! - взволнованно ответил  Янош  Борнемисса,  побледнев.  -  Еще
нынче вечером.
   - Гм... А любопытно узнать, каким путем? Как птицы,  что  ли?  Или  как
привидения, через замочную скважину?
   - Нет, как кроты, дядюшка.
   - Как кроты?
   - Ведь к крепости ведут подземные ходы.
   - Подземные ходы? - Салкаи покачал головой.
   Янош  Борнемисса  сунул  руку  за  пазуху  и,  вытащив  оттуда   листок
пергамента, положил его перед Салкаи.
   - Вот видите эти красные линии?
   - Знаю, - сказал Салкаи, бросив взгляд на  чертеж.  -  На  рисунке  они
есть, а под землей их нет.  Еще  во  времена  Перени  все  ходы  завалили.
Стреляли по ним из пушек.
   - Завалили?
   - Ну да. Когда Перени разобрал половину церкви короля Иштвана  Святого,
нашли эти подземные ходы и  стали  стрелять  по  ним  из  пушек.  Все  они
завалились. Эти ходы проложили не венгры. Венгр, строя крепость, не станет
думать о бегстве.
   - Это верно?
   - Так же верно, как то, что мы вот здесь за столом сидим.
   - Совершенно верно? А откуда известно вашей милости,  что  это  так  уж
верно?
   - Ко мне ходят гонцы от Добо. Они пробираются сюда и обратно в крепость
через турецкий стан - конечно, в турецкой одежде. Намедни  одного  из  них
закололи. Если  б  сохранился  хоть  один  потайной  ход,  неужто  они  не
воспользовались бы им?
   Юный Борнемисса задумался, помолчал, потом вскинул голову.
   - А когда приходят и уходят гонцы?
   - Вот и сейчас двое посланы из крепости. Один - Миклош  Ваш,  другой  -
Имре Сабо. Добо отрядил их в Вену, к королю.
   - Когда же они вернутся? Когда отправятся обратно в крепость?
   - Миклош Ваш прибудет сюда через недельку. А Сабо, должно быть,  недели
через две. Отсюда каждую неделю уходят гонцы.
   Глаза юноши затуманились. Бледный, со слезами на глазах уставился он  в
одну точку.
   Салкаи осушил стакан.  Снова  сказал  "Гм...",  потом,  откинувшись  на
спинку кресла, искоса посмотрел на гостя и сказал вполголоса:
   - Послушай-ка, Янош Борнемисса! Ты такой же Янош, как я  Авраам.  И  ты
такой же брат Борнемиссы,  как  я  племянник  эгерскому  архиепископу.  Ты
сестреночка, а не братишка. Надень ты на себя хоть какой доломан, меня  не
проведешь.
   Гостья встала.
   - Простите меня, господин Салкаи! Я не потому  скрывалась  перед  вашей
милостью, что хотела обмануть вас. Я верю вам,  как  отцу  родному.  Но  я
боялась, как бы  вы  не  помешали  мне  продолжать  путь.  Я  жена  Гергея
Борнемиссы.
   Салкаи встал и поклонился.
   - К вашим услугам, сударыня!
   - Благодарю вас! Теперь я расскажу, что  привело  меня  сюда.  У  моего
дорогого мужа есть турецкий талисман. Тот, кому этот талисман принадлежал,
похитил нашего сына и привез сюда, в Эгер. Он думал, что талисман у  моего
мужа. Смотрите, вот он.
   Эва Борнемисса сунула руку за  ворот  и  вытащила  висевшее  на  шнурке
чудесное турецкое кольцо.
   Салкаи уставился на него.
   Гостья продолжала:
   - Наши шопронские солдаты разыскивали этого турка, но не нашли. Тогда я
решила поехать сама. Турок суеверен, талисман для него - все.  Представься
малейшая  возможность  -  владелец  талисмана  убьет  моего  мужа.  А   не
представится - убьет нашего сына. Будь кольцо у мужа,  они  могли  бы  еще
сговориться. Гергей отдал бы кольцо - турок вернул бы сына...
   Салкаи замотал головой.
   - Сударыня, эгерчане поклялись не вступать  ни  в  какие  переговоры  с
турками, не принимать от них никаких посланий. Кто скажет хоть слово турку
или принесет весть от него  -  будь  это  офицер  или  простой  солдат,  -
предается смерти. - И он продолжал, почесав в затылке: - Эх, сударыня, вот
если бы вы вчера приехали! Но кто знает, проникли ли они?
   Капитан имел в виду отряд Лукача Надя.
   - А я должна попасть в крепость еще сегодня, - ответила Эва. -  Я  ведь
не давала клятвы не вступать в разговоры с турками.
   - Но как вы  думаете  попасть  в  крепость?  Не  можете  же  вы  вдвоем
пробраться через турецкий стан!
   - Мы пойдем в турецкой одежде.
   - Тогда вас застрелят из крепости.
   - А мы крикнем им.
   - Тогда возле крепости попадетесь в лапы к туркам. Ворота все заложены.
Может быть, уже и камнями замурованы.
   - А как же проникает туда гонец Иштвана Добо?
   - Рискуя жизнью. Гонец наверняка знает, у каких ворот будут его  ждать.
У него есть дудка и пароль. Он  говорит  по-турецки.  Если  вы  непременно
хотите ринуться навстречу опасности, то хоть подождите его.
   - А если я пойду с белым платком и скажу,  что  ищу  офицера  по  имени
Юмурджак?
   - Вы, ваша милость, молоды и хороши  собой.  Если  вас  даже  за  юношу
примут, от этого тоже не  легче.  Первый  попавшийся  солдат  уведет  вашу
милость к себе в шатер.
   - А если я сошлюсь на известного у них в войсках офицера?
   - Там двести тысяч человек. Офицеров по имени знают не  все.  В  лагере
ведь даже говорят не на одном языке. Там  уйма  разного  народа  -  персы,
арабы, египтяне, курды, татары, сербы, албанцы,  хорваты,  греки,  армяне.
Каждый знает только своего офицера. Да и то не по имени,  а  по  прозвищу.
Скажем, у офицера длинный нос - так пусть зовут этого офицера Ахметом  или
Хасаном, меж собой солдаты называют ег