т свою цену, и не  для  того  же  нам
дано тело, земная наша оболочка, чтобы любому  проходимцу  басурману  было
кого зарубить!
   Потрескивали угли, огонь золотил лежавшие возле тюфяка панцири и сабли.
Гергею подушкой служил кожаный щит. Он поправил его под  головой  и  сонно
ответил:
   - Вздор мелешь, милый Хегедюш! Человек-животное иной раз слепо  сделает
доброе дело, человек разумный всегда творит добро сознательно.  Знаешь  ли
ты, что защищать родину - великое  и  святое  дело,  такое  же,  как  сыну
защищать родную мать? - И, натянув плащ себе на ухо,  добавил:  -  Где,  в
каких законах сказано, что человек обязан защищать свою мать,  да  еще,  в
случае нужды, ценою жизни? Зверь вот не защищает. А  человек,  будь  самый
умный или самый глупый, бросается на того, кто напал на его мать. И  пусть
ему даже смерть грозит, он все равно считает, что иначе поступить не  мог.
- И сквозь дремоту Гергей закончил: - Волей человека движет  иногда  закон
божий. Любовь и есть закон божий. Любовь к матери и любовь к родине - одно
и то же. Турок не может убить мою душу... Да ну  тебя,  Хегедюш,  будь  ты
неладен, не мешай спать!  Тоже,  нашел  время  такие  разговоры  заводить!
Сейчас вот запущу в тебя этим дырявым щитом.
   Хегедюш замолчал. От тоже растянулся на тюфяке.
   В крепости слышались только мерные  шаги  караульных,  далекий  стук  -
кто-то, видно, железом бил по железу, - тихий  гул  пороховой  мельницы  и
конский топот.
   На другое утро орудия молчали. Но позади земляных шанцев шумел турецкий
стан.
   - Турок опять письмо строчит, - сказал Добо.
   В руке его был лист белой бумаги. Добо велел трубить  сбор.  Через  две
минуты отдыхавшие солдаты уже стояли  в  боевом  порядке.  У  многих  были
перевязаны голова, глаз или рука. Но все смотрели весело.
   - Витязи! Я собрал вас для того, чтобы похвалить. Первый приступ  врага
вы отбили так, как то достойно венгерских солдат. Я не видел среди вас  ни
одного  труса.  Вы  заслуживаете  звания  героев.  После  того  как  турок
уберется, я сам пойду к его величеству королю и попрошу для  вас  награды.
Но и до той поры мы отметим тех четырех витязей, которые, не  щадя  жизни,
особо отличились в сражении. Пусть выйдут  вперед  Иштван  Бакочаи,  Ласло
Терек, Антал Комлоши, Санисло Шонци.
   Четыре витязя выступили из рядов и встали перед Добо.  У  всех  четырех
головы были перевязаны.
   Добо продолжал:
   - Неприятель взобрался на стену наружных укреплений и  водрузил  первый
флаг. Солдат Иштван Бакочаи один кинулся на отряд янычар, вырвал  флаг  из
руки турка и бросил его вниз. Прежде чем удастся доложить  его  величеству
королю  о  подвиге  этом,  произвожу   Бакочаи   в   сержанты,   награждаю
пятьюдесятью серебряными динарами и новой одеждой.
   Под восторженные крики  защитников  крепости  казначей  Шукан  отсчитал
пятьдесят серебряных монет в подставленную ладонь витязя.
   Добо продолжал:
   - Флаг крепости вместе с куском стены был сбит пушечным ядром. Он  упал
вниз, к туркам. Ласло  Терек  один  выскочил  в  пролом  навстречу  тысяче
смертей и принес флаг обратно. Прежде чем последует  королевская  награда,
он получит из казны крепости один форинт и суконный костюм.
   Витязь торжествующе оглядел приветствовавших его людей. Шукан  отсчитал
ему награду.
   Добо продолжал:
   - Турок водрузил флаг у Старых ворот. Антал Комлоши ринулся на стену  и
отрубил правую  руку  турка  вместе  с  флагом.  Прежде  чем  мне  удастся
представить Антала Комлоши к награде,  он  получит  два  форинта  и  новую
одежду.
   Оставался еще четвертый витязь.
   - Санисло  Шонци!  -  сказал  Добо.  -  Когда  заделанная  стена  вновь
оказалась пробитой и турки  уже  готовы  были  ворваться  в  крепость,  ты
подскочил к пролому, один против сотен врагов,  и  бил,  крушил,  пока  не
подоспела помощь. Помимо королевской награды, ты получишь сейчас два локтя
сукна и один форинт.
   И далее Добо сказал следующее:
   - Награда определена  не  по  вашему  геройству,  а  по  скудной  казне
крепости. Кроме вас, найдется еще немало витязей, заслуги коих  не  многим
меньше ваших. Я сам видел, что иные уложили по пятидесяти турок. Вот  хоть
бы Лукач Надь и ратники его отряда. Вы ведь знаете, что они  сделали!  Так
поймите: нынче я хотел похвалить тех, кто  особенно  отличился,  кто  ради
родины подвергал свою жизнь великой опасности и шел на смерть.
   У ворот послышался звук трубы, и вслед  за  этим  в  крепость  впустили
какого-то незнакомого крестьянина. Заранее сняв шапку, он  поплелся  через
рыночную площадь и направился к Добо, неся в руке письмо.
   - Ступайте по своим делам, - сказал Добо солдатам.
   Он перекинулся еще двумя-тремя словами с  Мекчеи  и,  когда  крестьянин
подошел, оглядел его с презрением, сел на коня и ускакал.
   Крестьянина приняли офицеры.
   Однако ему не повезло. Письмо, даже не  распечатав,  разорвали  надвое.
Половину бросили в огонь, другую затолкали посланцу в рот.
   - Сам принес - сам и ешь, собака!
   Потом он попал в темницу и там на досуге мог поразмыслить  о  том,  что
никакая служба врагам к добру не приводит.
   Крестьянина  звали  Андрашем  Шари.  Турки  привезли  его  с  собой  из
Фейервара.
   Целый час ждала басурманская рать, выйдет  ли  их  посланец  из  ворот.
Когда же они поняли, что эгерчане перепиской не занимаются, то вокруг стен
снова  загрохотали  орудия.  Рвы  под  крепостью   наполнились   турецкими
солдатами.
   Если до той поры из турецкого стана раздавались только крики "Аллах!" и
насмешливые возгласы, то теперь со всех сторон орали по-венгерски.
   - Сдавайтесь! Плохо вам будет, если не сдадитесь! - кричал один.
   А другой подхватывал:
   - Вы что думаете, вам каждый раз удастся  отражать  приступ?  Это  была
только проба! Мы даже младенцев не пощадим!
   Третий вопил:
   - Уходите от Добо! Добо - сумасшедший! Коли ему хочется помирать, пусть
один помирает! Никого не тронем, кто выйдет из крепостных ворот!  Позволим
унести и деньги и оружие!
   - Кто захочет выйти, пусть только  привяжет  белый  платок  к  пике!  -
кричал стоявший во рву сипахи в островерхом шлеме.
   - А кто впустит нас - тысячу золотых получит! - гаркнул янычарский  ага
со страусовым пером на колпаке.
   Со стены сразу трое выстрелили в него, но ага успел скрыться во рву.
   - Добо сошел с ума! - снова послышался крик в другом конце. - Не будьте
же и вы сумасшедшими! Первый, кто покинет крепость, получит в награду  сто
золотых, следующие двадцать - по десять золотых, и все уйдут с миром!
   - Остальных на кол посадим! - пронзительным голосом добавил кто-то.
   Так кричали из вражеского стана турки, говорившие по-венгерски.  Те  же
угрозы и посулы выкрикивали и по-словацки, и по-немецки, и по-испански,  и
по-итальянски.
   Защитники крепости не отвечали ни на каком языке - ни на венгерском, ни
на словацком, ни на немецком, ни на испанском, ни на итальянском.
   Крики  стихали  и  опять  возобновлялись.  Обещания   становились   все
заманчивее, угрозы все страшнее. Наконец Гергей выставил на своем  участке
стены барабанщиков и трубачей, и как только какой-нибудь турок  принимался
кричать, тут же начинали бить барабаны, глумливо вопил рог и громко ревела
труба.
   Осажденные воспряли духом. На других стенах тоже выставили барабанщиков
и трубачей. Нашлось дело и троим дударям. А  те  витязи,  у  которых  были
железные щиты, стучали по ним. Адский шум заглушил крики турок.
   Лейтенант конного отряда  Иов  Пакши  попросил  разрешения  у  Добо  на
вылазку, решив ударить по горлопанам.
   Славный, голосистый лейтенант был младшим братом коменданта Комаромской
крепости. Был он красивым, рослым парнем геркулесовой силы.  Когда  он  по
утрам вытягивал усы, они доходили ему до ушей.  Во  время  приступа  Пакши
бился палашом. Одним ударом рассекал голову  турку  в  шлеме,  так  что  и
голова и крепкий шлем раскалывались надвое.
   Он просил только сто человек.
   - Не мудри, братец! - сказал Добо, покачав головой.  -  Не  ровен  час,
случится с тобой беда.
   Но Иов Пакши ерзал, вертелся, точно съел за завтраком миску раскаленных
углей. Он понемногу уступал, спускал цену.
   - Ну хоть пятьдесят... Ну хоть двадцать...
   Под конец стал уже просить только десять всадников, чтобы сделать  хоть
один круг.
   Добо, вероятно, не согласился бы и на это, но  вокруг  Пакши  собралось
много солдат, у которых чесались руки.
   Они просили, раскрасневшись:
   - Ваша милость господин капитан, позвольте!..
   Добо  опасался,  что   дальнейшее   сопротивление   припишут   не   его
благоразумию и осторожности, а решат, что он считает  крепостной  гарнизон
слабым. И Добо махнул рукой.
   - Что ж, если вам не терпится погибнуть, поезжайте!
   - А сколько дадите людей? - радостно спросил Пакши.
   - Двести, - ответил Добо.
   Ворота, выходившие на речку, были еще целы. Пакши отобрал двести солдат
и пошел на вылазку.
   Произошло это в полдень.
   У речки сновали турки, поившие коней и верблюдов. Справа от ворот поили
коней акынджи.
   Двести всадников лавиной ринулись на них. Акынджи валились, как  снопы.
Пакши, мчавшийся впереди, прорубил среди них дорожку. Его панцирь и конь с
правой стороны были забрызганы кровью. Остальные следовали его примеру,  и
акынджи с воплями ужаса, давя друг друга, пустились наутек. Но тут с  двух
сторон выскочили тысячи янычар.
   Добо приказал трубить отбой.
   Но витязи не услышали. Разъяренные схваткой, они кололи, рубили янычар.
   Пакши размахнулся, но в тот миг, когда  он  нанес  противнику  страшный
удар, когда зазвенела его сабля о кольчугу сипахи, конь  его,  испугавшись
верблюда, прянул в сторону. Сабля вонзилась в грудь коня - скакун  рухнул.
Пакши очутился на земле.
   Воины Пакши сгрудились вокруг своего лейтенанта  и  отчаянно  рубились,
чтобы дать ему подняться.
   Но Пакши не встал. Быть может, он вывихнул или сломал себе ногу.  Но  и
так, сидя на земле, он вращал саблей  -  колол,  рубил  янычар.  Шлем  его
слетел, и янычар рассек витязю голову.
   На стенах крепости трубили в трубы:  назад,  назад!  Солдаты  повернули
обратно и пробились сквозь толпу  турок.  Только  десяток  парней  остался
около Пакши. Их сразу окружил целый лес пик.
   - Сдавайтесь! - завопили турки.
   Парни один за другим опустили сабли.
   - Трусы! - гневно кричали со стен крепости.
   Мекчеи хотел выскочить за ворота. Едва удалось его удержать.
   Час спустя на Кирайсекеском холме сколотили высокий  круглый  помост  и
водрузили на него орудие пытки - железное колесо. И на  глазах  защитников
крепости турецкий палач колесовал раненых эгерских солдат  -  всех,  кроме
Пакши.



4

   До той поры эгерчане  только  ненавидели  турок  -  теперь  они  еще  и
презирали  их.  Женщины  плакали.  Солдаты  готовы  были  без   разрешения
совершить вылазку. Но Добо приказал запереть ворота.
   После  этой  позорной  и  жестокой  казни  Али-паша  велел  крикнуть  в
крепость:
   - Знайте, что мы разбили присланные вам в подмогу  королевские  войска!
Теперь пощады не ждите! Если не сдадитесь - всех вас  постигнет  такая  же
участь!
   Народ, бледнея, слушал эти слова. От злодейства  турок  оцепенели  даже
барабанщики, позабыв свою обязанность заглушать угрозы неприятеля.
   - Врут, негодяи! - презрительно бросил Гергей столпившимся вокруг  него
солдатам. - Так же врут они каждую ночь, когда кричат, что  схвачены  наши
жены, невесты и дети. Королевская рать в пути. Мы ждем ее с часу на час.
   - А что, если не врут? - раздался за его спиной грубый голос.
   Гергей и без того был бледен, а тут побледнел как полотно, и  от  этого
усы его казались угольно-черными.
   Слова  эти  произнес  лейтенант  Хегедюш.  Гергей  устремил   на   него
пронзительный взгляд и, сжав эфес сабли, ответил:
   - Эх, господин лейтенант! Не  мешало  бы  вам  знать  воинский  обычай:
неприятель всегда захватывает знамена разбитых  полков.  Будь  королевское
войско и вправду разбито,  неужто  турки  не  показали  бы  нам  трофейных
знамен?
   И он смерил Хегедюша взглядом с головы до ног.
   Происходило это на Церковной башне. Чуть подальше от Гергея стоял Добо;
рядом с ним, опершись на палку, - Цецеи, Золтаи,  Фюгеди  и  отец  Мартон.
Священник был в  белой  рубахе  и  епитрахили  (он  только  что  похоронил
солдата, умершего от тяжелого ранения).
   Слова Гергея привлекли внимание  Добо,  и  он  недоуменно  взглянул  на
Хегедюша.
   Обернулся и Цецеи.
   - Дурацкие речи! - заорал старик.  -  Ты  что,  Хегедюш,  народ  хочешь
запугать?
   Хегедюш кинул в ответ яростный взгляд на Гергея.
   - Я постарше тебя, молокосос! Как ты смеешь читать мне наставления? Как
смеешь так дерзко смотреть на меня?
   И вдруг он выхватил саблю из ножен.
   Гергей тоже обнажил саблю.
   Добо встал между ними.
   - Этим займетесь после осады. Покуда замок осажден, вы не имеете  права
обнажать сабли друг против друга.
   Возмущенные  противники   вложили   сабли   в   ножны.   Добо   холодно
распорядился, чтобы Хегедюш нес службу у Старых ворот в войсках Мекчеи,  а
Гергей не смел без особой надобности покидать наружные укрепления.
   - После осады! - сказал еще раз Хегедюш, с угрозой взглянув на Гергея.
   - Не бойся, не спрячусь, - ответил Гергей с презрением.
   Эта ссора огорчила Добо.
   Когда Гергей и Хегедюш разошлись  в  разные  стороны,  он  обернулся  к
Цецеи.
   - Что же станется с нами, - сказал он, - если  даже  офицеры  враждебно
смотрят друг на друга? Как же они  вместе  воевать  будут?  Их  необходимо
помирить.
   - Черт бы побрал этих кашшайцев! - сердито ответил Цецеи.  -  Мой  зять
все правильно сказал.
   Провожая Добо, старик прошел с  ним  через  всю  рыночную  площадь.  Из
корчмы слышалось пение, и когда они подошли к  ней,  из  дверей,  шатаясь,
вышли трое солдат. Обхватив друг друга за шею, они, распевая,  направились
к казармам.
   Посередине шагал Бакочаи. Окончив песню, он задорно крикнул:
   - Никогда не умрем!
   Увидев Добо, гуляки отпустили друг друга и, остановившись,  стали,  как
три пизанские башни. Все трое хлопали глазами и молчали.
   Добо прошел мимо них и остановился перед дверями корчмы.
   В  корчме  тоже  пели.  Терек  размахивал  косынкой,  на  которой  была
подвязана его рука. Комлоши колотил по столу жестяным кубком. Тут же  трое
рядовых помогали пропивать им награду за храбрость.
   Добо обернулся к оруженосцу.
   - Позови сюда обоих корчмарей.
   Через минуту перед ним стоял Дюри Дебрей с засученными рукавами  рубахи
и Лаци Надь в синем фартуке с высоким нагрудником. Оба смущенно  предстали
пред гневные очи Добо.
   - Корчмари! - рявкнул Добо. - Если я еще раз увижу в  крепости  пьяного
солдата, велю повесить того корчмаря, у которого он напился!
   И, повернувшись, комендант пошел дальше.


   Ночью снова закладывали, чинили порушенные за  день  стены.  Добо  спал
только час или два в сутки. Днем и  ночью  его  видели  то  тут,  то  там;
повсюду раздавался его спокойный, твердый голос, отдававший распоряжения.
   На третью ночь после  приступа  с  восточного  холма  снова  послышался
громкий крик:
   -  Иштван  Добо,  слышишь?  Тебя  приветствует  твой  старый  противник
Арслан-бей. Моя честь чиста, как  моя  сабля.  Имени  моего  не  коснулась
дурная слава...
   И после короткой паузы снова послышался голос:
   - Смерть доброго Иштвана Лошонци не должна вас пугать.  Он  сам  в  ней
повинен. Если же вы не верите нам, я предлагаю себя  в  заложники.  Выкинь
белый флаг, и я не побоюсь войти к тебе в крепость. Держите меня в  плену,
пока сами не покинете крепость, убейте меня на месте, если  у  кого-нибудь
из отступающих хоть один волос упадет с головы. Это говорю я,  Арслан-бей,
сын знаменитого Яхья-паши Оглу Мохамеда.
   Наступила тишина, точно кричавший ждал ответа.
   Но Добо после первых же слов сел на коня и  поскакал  к  другой  башне.
Этим хотел он показать, что не желает внимать словам турка.
   Продолжение речи слышали только солдаты:
   - Знаю, что для тебя я - достаточная порука.  Но  если  твой  народ  не
удовольствуется этим, мы готовы отвести свои войска на три мили.  Ни  один
турок не покажется, пока вы  не  уйдете  за  три  мили  в  противоположном
направлении. Отвечай мне, храбрый Иштван Добо!
   Крепость молчала.



5

   В полночь Добо заметил у дверей порохового погреба парня,  который  нес
на голове стопку больших тазов, штук десять.
   - Что это такое?
   - Господин лейтенант Гергей приказал принести из кухни тазы.
   - Где господин старший лейтенант?
   - На башне Бойки.
   Добо поскакал туда. Слез с коня и при тусклом  свете  фонарей  поспешно
вошел в башню. Гергея он нашел у стены. Бледный, мрачный, неподвижно стоял
он, склонившись над большим тазом с водой, держа в руке фонарь.
   - Гергей!
   Гергей выпрямился.
   - Я не знал, господин капитан, что  вы  еще  не  спите.  А  впрочем,  я
доложил Мекчеи, что установил наблюдение за тазами.
   - Ведут подкоп?
   - Думается, ведут. Раз мы отбили  штурм,  они  теперь  наверняка  ведут
подкоп.
   - Ладно, - ответил Добо.  -  Пусть  и  барабанщики  поставят  на  землю
барабаны и насыплют на них горох.
   - И мелкую дробь.
   Добо крикнул с башни оруженосцу Криштофу:
   - Обойди караульных и передай им, чтобы при каждом  повороте  наблюдали
за барабанами и тазами! Как только вода в тазу задрожит  или  горошинки  и
дробь на барабанах запрыгают, пусть немедленно доложат!
   Он взял Гергея под руку и повел его в глубь крепости.
   - Милый сын мой, Гергей, - сказал  он  отеческим  тоном,  каким  обычно
разговаривал со своими оруженосцами,  -  я  уже  неделю  присматриваюсь  к
тебе... Что случилось? Ты не такой, как всегда.
   - Сударь, - ответил Гергей дрогнувшим голосом, - я не хотел  обременять
вашу милость своими заботами, но раз вы спрашиваете - скажу. С тех пор как
обложили крепость, турки каждую ночь кричат, что сын мой у них.
   - Враки!
   - Я тоже так думал. Сперва даже внимания не обращал,  но  неделю  назад
бросили сюда маленькую саблю. А она и вправду принадлежит моему сыну.
   Гергей вынул из-под доломана саблю в бархатных ножнах.
   - Вот она, господин капитан. Вы ее, наверно, не помните,  хотя  сами  и
подарили мне при нашей первой встрече. Прощаясь с сыном, я подарил ему эту
саблю. Как же она очутилась в руках турка?
   Добо внимательно рассматривал саблю.
   Гергей продолжал:
   - Я оставил жену и сына в Шопроне. Там никаких турок нет. А пришли  бы,
так им задали бы жару! Жена моя не тронется из Шопрона, да ей и не к  кому
ехать.
   Добо замотал головой.
   - Непонятно. Может быть, саблю украли и она попала к старьевщику, а  от
него к какому-нибудь солдату?
   - Откуда же узнали, что сабелька принадлежит моему  сыну?  Да  вот  что
змеей жалит мне сердце. У этого Юмурджака, иначе Дервиш-бея, был талисман.
Мой наставник, отец Габор, упокой господь его душу, отнял у турка талисман
и оставил его мне. С тех пор этот безумный турок все ищет  свой  талисман.
Как Юмурджак узнал, что он у меня, не знаю. Но  несомненно  узнал,  потому
что просит вернуть его.
   - И ты думаешь, что твой сын действительно у Юмурджака? Так черт с ним,
с этим кольцом, брось ему!
   - В том-то и вся штука, что кольца у меня нет! - ответил  Гергей,  сняв
шлем. - Дома осталось.
   - Гм... Ума не приложу... Если представить себе даже, что турки  бродят
в Шопроне... гм... ведь тогда бей похитил бы кольцо, а не ребенка.
   - Вот потому-то я и места себе не нахожу, - ответил Гергей.
   - Так ты думаешь, что сын и в самом деле здесь?
   - Если сабля каким-то образом попала из Шопрона сюда, то можно  думать,
что и сын мой тут.
   Они дошли до дворца. Добо сел под фонарем на мраморную скамейку.
   - Садись и ты, - пригласил он Гергея.
   Опершись локтями о колени, Добо смотрел  в  одну  точку.  Оба  молчали.
Наконец Добо стукнул себя по колену и сказал:
   - Мы еще ночью узнаем, правду говорит турок или врет.