рстие, в которое мог уже пролезть человек.
   Лагумджи остановился, настороженно заглядывая в отверстие.
   В темноте он не увидел ничего. Обернулся. За спиной его засветились два
фонаря; между ними стоял пузатый ага в богатой одежде, украшенной  золотым
позументом, и в белой чалме.
   Лагумджи крикнул, что он пробил скважину.
   Ага шагнул вперед.
   Гергей прицелился. Порох вспыхнул, грохнула пищаль.
   Ага схватился за живот и упал.
   Гергей отскочил:
   - Огонь!
   Все десять солдат направили в отверстие свои  ружья.  Раздались  гулкие
выстрелы, и лагумджи, давя друг друга, кинулись бежать.
   Солдаты вышли из подземелья, притащив с собой  тридцать  кирок  и  труп
аги. Только один остался, держа  ружье  на  изготовку  и  выдвинув  вперед
фонарь, освещавший подкоп.


   Агу положили на крепостном рынке. Обошлись с ним не очень почтительно -
швырнули на булыжники, так что чалма свалилась с головы.
   Но теперь уже ему все было безразлично.
   Это был седобородый человек с двойным подбородком. Три длинных шрама на
бритой голове доказывали, что звание аги  он  получил  по  заслугам.  Пуля
Гергея попала ему в живот. В грудь тоже попала  небольшая  пуля  -  должно
быть, когда стреляли солдаты.
   Казначей Шукан велел размотать чалму, осмотреть пояс и карманы  убитого
аги, записал, сколько при нем оказалось денег, перстней и оружия. Все  это
пошло солдатам, принимавшим участие в подкопе.
   Потом предоставили любопытным посмотреть на убитого агу.
   Сначала его обступили, конечно, женщины.
   - И это они в таких красных чувяках ходят?
   - Гляди, они тесемкой завязывают внизу шаровары!
   - Видно, богатый был турок.
   - Наверно, лейтенант или капитан.
   - А интересно, была у него жена?
   - Поди, не одна, а целый десяток!
   - Можно сказать, представительный был мужчина, - заметила  сердобольная
жена макларского мельника Боди. - Жаль только, что турок...
   Подошел и Золтаи взглянуть на агу.
   - А все-таки хоть один этот ага да проник в крепость! - сказал он.
   Вдруг между женскими юбками пробрался маленький турецкий  мальчик  и  с
радостным криком склонился над мертвецом.
   - Баба! Бабаджиим! Баба, татли бабаджиим! [Папа, папочка!  Папа,  милый
папочка!]
   Мальчик упал мертвецу на грудь, обнимал, целовал его,  приник  щекой  к
его лицу, тряс за плечи, смеялся.
   - Баба, бабаджиим!
   Глаза женщин наполнились слезами. Госпожа Балог взяла ребенка за руку:
   - Пойдем, Селим! Баба спит!



16

   Когда на рассвете несметные турецкие полчища снова двинулись из  долины
на приступ,  солдаты  смотрели  на  их  продвижение  с  чувством  гнева  и
злорадства, зная,  что  в  крепости  славно  подготовились  к  отпору.  От
волнения и  жажды  мести  у  венгерских  воинов  напряглись  мышцы,  точно
пружины. Им уже  не  терпелось  кинуться  в  схватку.  Коренастый  паренек
выскочил через брешь  на  земляную  насыпь  и  погрозил  саблей  турецкому
воинству, которое с криками хлынуло к крепости.
   Солдаты, стоявшие на стене, расхохотались.
   - Кто это? - спросил, смеясь, Золтаи.
   - Маленький Варга, - ответили ему. - Янош Варга.
   Паренек вскочил обратно, но, услышав громкий смех, выскочил вторично  и
снова пригрозил всей огромной турецкой рати.
   Турки принялись палить по нему, и, подгоняемый выстрелами, он прыгнул в
брешь проворнее, чем в первый раз. Солдаты еще веселей засмеялись.
   Проделку его увидел и Добо и с довольной улыбкой кивнул головой.
   Заметив этот знак одобрения, Янош Варга мигом выскочил и в третий  раз.
Не обращая внимания на пули, он гневно грозил взбиравшимся наверх туркам:
   - А ну лезьте, лезьте! Здесь и подохнете, собаки!
   Пули, ядра, пики так и сыпались на  него,  но  все  мимо.  Поддразнивая
турок, Варга запрыгал на насыпи и высунул язык. Более  того,  он  проворно
повернулся и весьма неприлично, хотя и очень  выразительно,  шлепнул  себя
пониже спины. Потом снова вскочил в крепость. И все это перед самым  носом
турок, перед стотысячной турецкой ордой!
   - Молодец, Варга! - крикнул Добо. - Ты достоин награды!
   Убедившись, что в этой стороне крепости все в порядке, Добо заторопился
к своему коню и поскакал к Старым воротам, так как турки окружали крепость
с восточной и южной стороны.
   На эти стены и была устремлена все сила штурма.
   Гергей в панцире стоял на башне. За его спиной лежали наготове бочки  и
огромное колесо. Все снаряды и сам он были укрыты тыном.
   Гергей был спокоен, как скала над бурным морем.
   Турки пошли на приступ. Из всех пушек выпалили разом.  Поднялся  адский
шум.
   - Биссмиллах! Биссмиллах!
   Воинственные клики  заглушили  на  несколько  минут  даже  грохот  чинч
лагерного оркестра. Но потом музыканты остановились в Кирайсекеском рву  и
уже непрерывно гремели во всю мочь.
   - Ну, сейчас вы у нас попляшете! - крикнул Золтаи.
   Турецкая рать закишела.  Зареяли  флаги  с  полумесяцем  и  с  конскими
хвостами. Впереди развевался желто-красный стяг янычар, подальше - зеленое
полотнище с белыми полосами: знамя улуфеджи. Прикрывшись до колен щитами и
звеня стальными доспехами, вышли вперед сипахи.
   - Аллах! Аллах!
   В руках у них были пики или копья. На ремешках, обхватывавших запястья,
болтались обнаженные сабли. У пояса -  тоже  сабля.  Бегом,  всей  оравой,
побежали они из рвов к башне.
   - Аллах акбар! Ла иллахи илл аллах! Я фетах!
   В ответ со стены низверглась черная бочка. Изрыгая пламя и подскакивая,
она покатилась навстречу туркам.  Какой-то  сипахи,  желая  преградить  ей
дорогу, вонзил в землю копье. Его примеру последовал другой, третий.
   - Аллах! Аллах!
   Четвертый схватил бочку, чтобы скинуть  в  ров.  В  тот  же  миг  бочка
взорвалась: передовой отряд турок разбросало во все стороны.
   - Аллах акбар!
   Не успели турки опомниться - прилетела  вторая  бочка.  Она  плевалась,
стреляла огнем направо, налево, вверх, вниз и взорвалась среди  закованных
в броню сипахи, раскидав их в разные концы.
   - Аллах! Аллах!
   Но  назад  пути  им  не  было.  Снизу  их  теснили  тысячи   и   тысячи
карабкавшихся наверх солдат. Видно было только,  как  передние,  отскочив,
прижались к стене, как шедшие позади  шарахнулись  и  как  огненные  струи
полетели во все стороны на десять саженей. Устрашенные силой огня,  турки,
укрытые щитами, опустились на корточки.
   - Правоверные, вперед! Вперед, через огонь!
   И сипахи двинулись тесными рядами вверх по насыпи.
   Но и огненные бочки покатились одна за другой.
   - Илери! Илери! Аллах! Аллах!
   Лавина турок понеслась навстречу пеклу преисподней.
   Но вот на башне раскрылся тын, и навстречу появилось  огромное,  черное
от копоти колесо. Из середины его вился  дым,  слышалось  шипенье.  Колесо
покачнулось и  рухнуло  с  каменной  стены,  полетело  навстречу  турецким
полчищам, шедшим тесными рядами.
   - Илери! Илери! - слышались отовсюду крики ясаулов.
   Но храбрецов, которые шли вперед, ошеломило появление колеса.
   Не успело еще колесо подкатиться к ним, как из  него  вырвалась  первая
молния, вылетела огненная струя и пронеслась на пятьдесят саженей.  Каждая
капля этой струи, попадая на живого или мертвого, продолжала гореть.
   - Гезюню ач! С акын! [Осторожно! Берегись!]
   Передовые турецкие отряды в ужасе бросились ничком на  землю,  надеясь,
что дьявольское колесо перекатится через них. Но оно стало уже  искрящимся
огненным колесом: стреляло пламенем,  плевалось  горящим  маслом,  осыпало
бритые головы и кинтуши пылающими фиолетовыми огненными тюльпанами.  Шипя,
хлопая  и  громыхая,  колесо  перескочило  через  головы  турок,  рассыпая
змеистые лучи, выбрасывая красные, синие и желтые звезды.
   - Медед, аллах!
   Даже самые отважные отряды в страхе отступили. Давя друг  друга,  воины
бежали, спасаясь от невиданного исчадия ада.
   А колесо, точно наделенное разумом и волей, неслось по  следу  бегущих,
сбивало их с ног, осыпало огнем, дождем кипящего  масла,  пылающей  серой,
разряжало ружья, так что турки стреляли друг в друга,  забрызгивало  огнем
глаза, рот, уши, шею, обжигая так страшно, что  даже  смертельно  раненные
корчились от боли. И это огненное колесо  катилось  все  дальше.  Из  него
вылетали длинные пылающие молнии, разя ясаулов вместе с их конями. Длинные
языки пламени прожигали тело до костей. Дым душил. Грохот  оглушал.  Пламя
охватывало отряды, мимо  которых  проносилось  колесо.  Оставались  только
сотни извивающихся от жара, обугленных трупов и дергающихся, скачущих  как
безумные, горящих заживо людей.
   Колесо, окутанное дымом, катилось дальше и сотнями метало молнии.
   - Етишир! Етишир! Аллах! Медед!.. Вай!..
   Тщетно бесновались ясаулы, тщетно хлестали  солдат  по  лицу  плетью  с
шипами. Воинов, готовых штурмовать наружные укрепления  Эгера,  больше  не
нашлось. А тут еще и венгры выскочили в пролом, как разъяренные  львы,  и,
никому не давая пощады, рубили, били, кололи всех, кого повергло в ужас  и
оцепенение огненное колесо.
   "Назад, назад!" - запела в крепости труба.
   Гергею с трудом удалось вернуть своих солдат.
   - Бочку на стену! Бочку!
   Бочку подкатили и поставили на стену. Последние отряды турецкой рати  с
гулом рассеялись, бренча оружием. Остались только пушки, в испуге скачущие
верблюды и ошеломленные топчу.


   Хорошо еще, что Мекчеи ушел из подземелья, где вели подкоп, и  вернулся
к Старым воротам, где он командовал, иначе турки ворвались бы  там  из-под
земли сразу в трех местах.
   Пока на земляной насыпи врагов отражало огненное колесо, у Старых ворот
битва шла под землей.
   Там стены уже настолько  разрушились,  что  турки  просовывали  пики  в
трещины между камнями. То же самое делали и венгры. У Старых ворот  Мекчеи
повел встречные подкопы и обратил турок в бегство.
   Напоследок турки подожгли ворота, намереваясь ворваться через  них,  но
наткнулись на-толстую  крепкую  стену  за  башней.  Вовремя  Мекчеи  велел
замуровать ворота!
   Гергей, увидев, что вблизи его  башни  солдаты  то  и  дело  устраивают
вылазки, а турки как безумные бегут от огненного колеса, прикрыл  пушки  и
ящики с порохом мокрыми шкурами,  оставил  десять  человек  в  карауле,  а
остальных повел к Старым воротам, на помощь Мекчеи.
   Но Мекчеи уже не нуждался в помощи. Ужас передался и той части турецкой
рати, которая штурмовала Старые ворота. Из поставленных  там  отрядов  еще
держались только тюфенкчи.  Они  шныряли  вокруг  ворот,  стреляли,  вновь
заряжали ружья и палили непрерывно.
   На стенах, примостившись за тыном, стояли караульные, а у подножия стен
и в их нишах солдаты  изнутри  крепости  отбивались  от  турок,  поминутно
нагибаясь и просовывая в щели пики.
   Гергей взбежал на стену и, укрывшись щитом, посмотрел вниз. У  подножия
стены копошился вражеский  отряд,  недоступный  выстрелам  ни  сверху,  ни
сбоку. Венгры пытались доставать до  них  пиками  сквозь  щели,  но  турки
отскакивали и прижимались к стене или же садились на корточки  как  раз  в
тех местах, где не было щелей. Одни держали в руках мешки,  другие  камни.
Мешками и камнями они пытались заложить бойницы,  чтобы  венгры  не  могли
стрелять в них.
   Осажденные выталкивали камни и мешки и кололи турок пиками.
   Но как только венгерская пика высовывалась наружу, турки хватали ее  по
двое,  по  трое  и,  уцепившись,  старались  вырвать  ее.   Издали   могло
показаться, что они пилят дрова: тянут пику к  себе,  толкают  обратно;  в
конце концов турки выхватывали ее.
   Венгры бранились.
   - Эх, да что же вы! - крикнул Гергей вниз солдатам. - Вон костер горит.
Суйте в него пики!
   И  правда,  у  самой  стены  пылал  костер.  Человек  двадцать   солдат
подскочили к нему и, сунув в жар пики, накалили их докрасна.
   А турки уже приготовились и, ухмыляясь, ждали новой добычи.
   Вдруг из щелей стены высунулось сразу двадцать пик.
   - Есть!
   Турки схватились, да только  ладони  себе  обожгли.  Их  злобную  брань
венгры встретили дружным хохотом.



17

   Двенадцатое октября. Среда.
   Турки  изрешетили  всю  крепость.  Тридцать  два  дня  обстреливают  ее
непрерывно то с севера, то с юга, то с одной, то с другой стороны.
   Турецких ядер в крепости столько, что осажденные то и дело  спотыкаются
о них. Чтобы не наткнуться на них во время  штурма,  крестьяне  березовыми
метлами отметают мелкие ядра в стороны,  а  большие  ядра  подтаскивают  к
пушкам и на стены.
   Между Новой и Земляной башнями в стене зияет пролом, похожий на римскую
цифру V. Часть Казематной башни рухнула под откос. Земляная  башня  вся  в
дырках, точно осиное гнездо. От башни  Бойки  уцелели  только  две  стены.
Угловая башня сверху донизу напоминает трухлявое дерево. Тына больше  нет,
лишь кое-где сохранились отдельные куски.  На  месте  внутренних  построек
стоят покосившиеся стены без крыш. Во дворце жилыми  остались  только  три
комнаты, да и в них проникает дождь. Рыночная площадь тоже изменилась. Она
перерезана поперек длинными рвами глубиной в  сажень.  Когда  турки  ведут
обстрел, осажденные ходят по этим рвам; когда же  пальба  затихает,  через
рвы перекидывают мостки и доски.
   А за стенами крепости воют злые волки.
   Стены теперь чинят не только ночами, но  и  днем.  Пробоины,  насколько
удается, забивают бревнами и досками. Камни служат только подпоркой.
   У Старых ворот Мекчеи сам таскает камни,  ободряет  уставших,  говорит,
что бог поможет  защитникам  крепости.  Видно  заранее,  что  штурм  здесь
предстоит неистовый. То Добо, то Гергей, то Мекчеи осматривают стену. Всем
троим ясно, что угловая башня  больше  не  защита  воротам.  Нужны  ручные
гранаты. Их укладывают на деревянные помосты, к  проломам  ставят  опытных
стрелков.
   Гергей занят  изготовлением  просмоленных  венков,  огненных  гранат  и
крестовин. Он поспешно рассылает их во все концы крепости.
   Золтаи заделывает бреши на Шандоровской башне.
   Фюгеди следит за тем, как перетягивают цепями проломы в Новой башне.
   Добо повсюду носится верхом. Для его коня оставлено место под помостами
и вдоль крепостных стен. И все-таки ему частенько приходится  скакать  под
пулями.  Капитан  крепости  наблюдает  за  тем,  чтобы  работа  шла  везде
равномерно.  За  ним  следует  оруженосец  Балаж  -  он  развозит  приказы
капитана. Балаж скачет на последней уцелевшей турецкой лошадке.  Остальные
семь коней оруженосцев уже подстрелены.
   В этот день и Пете садится на коня. Нога его забинтована до колена.  Он
бледен, но усы у него торчат все так же лихо. Вместо Пете у  Старых  ворот
командует Мекчеи, а Пете вместо Мекчеи возглавляет резервные войска.
   Звучным голосом воодушевляет он солдат:
   - Турки усердствуют уже тридцать два дня,  да  хоть  бы  все  они  были
здесь, мы бы их всех до последнего отправили  в  преисподнюю!  Королевские
войска запаздывают, но они  придут!  О  нашей  отваге  говорит  весь  мир.
Пройдет сто лет  -  и  все  еще  вместо  слова  "храбрец"  будут  говорить
"эгерчанин".
   Увидев, что вокруг оратора собралась целая толпа, Добо задерживается на
минуту послушать, о чем Пете держит речь.
   Заключительные его слова вызывают у Добо улыбку, и  он  говорит  Цецеи,
который остановился рядом:
   - Через сто лет? Только и дела будет у мира, что  вспоминать,  какие  у
нас были усы!
   Правда, он говорит это скорее себе, чем Цецеи. И, точно смутившись, что
заговорил вслух, пробормотал:
   - Не усы главное, а душа, и не награда, а долг перед родиной.
   И поскакал дальше, к Шандоровской башне.
   Пылкие слова Пете воодушевили  витязей.  Конечно,  эгерчане  и  так  не
подвели бы, но хорошее слово точно доброе вино.
   Сдвинув шлем набекрень, Пете продолжал:
   - Приедет сюда и сам король. Он  выстроит  в  ряд  эгерских  витязей  и
каждому пожмет руку. Вы это заслужили. Я слышал даже,  что  впредь  король
будет набирать себе офицеров  только  из  солдат,  отличившихся  в  Эгере.
Каждый рядовой после осады станет лейтенантом - так  я  слышал.  А  потом,
может быть, и капитаном. Ведь, в  конце  концов,  и  королю  нужнее  всего
солдаты, показавшие себя молодцами.
   Пете покосился и увидел цыгана, который  козленком  отскочил  от  пули,
ударившейся в стену возле него.
   - Цыган, сколько ты турок убил?
   - Да ворон их заклюй, ваша милость сударь-государь! - ответил цыган.  -
Ни один турок не смеет подойти туда, где я стою.
   В вечерних сумерках к одному из  проломов  приблизился  турок  с  белым
платком в руке.
   В нем сразу признали Миклоша Ваша.
   Его тут же втащили и повели к Добо. По дороге сотни людей засыпали  его
вопросами:
   - Ну, какие вести?
   - Войска идут! - кричал всем Миклош.
   Добрая весть разнеслась по всей крепости:
   - Идут королевские войска!
   А ведь это Добо приказал Миклошу Вашу всем говорить такие слова,  когда
он вернется в крепость.
   Вон оно как! Идут войска! Стало быть, правду  сказал  господин  старший
лейтенант Пете!
   Миклош Ваш снял тюрбан, размотал его  и,  вытащив  из  складок  полотна
письмо, протянул Добо.
   Добо взглянул на печать - пишет архиепископ. Осторожно надорвал  листок
возле самой печати и спокойно развернул его.
   Комендант сидел на коне. Вокруг него сгрудился народ.  Пока  он  читал,
все пытались угадать по выражению его лица содержание письма!
   Но лицо у коменданта словно каменное. Каким оно было в  начале  чтения,
таким осталось и после того, как он прочел письмо.
   Добо сложил листок, сунул в карман, потом оглянулся,  точно  удивляясь,
почему собралось столько народу.
   Из старших лейтенантов присутствовал при этом один  Пете.  Добо  сказал
ему так, чтобы услышали и другие:
   - Господ лейтенантов я соберу вечером. Сообщу им радостное известие.
   Но как только Добо вошел к себе в комнату и затворил  за  собой  дверь,
его невозмутимое лицо  стало  скорбным.  Он  упал  в  кресло  и  горестно,
безнадежным взглядом уставился в одну точку.
   В  тот  день  Добо  получил  и  другое  письмо.  Послание  это   принес
крестьянин. По письму, белевшему в его руке,  сразу  видно  было,  что  он
послан турками.
   Это пришел четвертый посланец Али-паши.
   Осажденные знали, что Добо круто расправляется с  турецкими  почтарями.
Они поставили крестьянина на рыночной площади  -  дескать,  пусть  он  там
встретит Добо.
   По вечерам было холодно, и  отдыхавшие  солдаты  разводили  на  площади
костры. Иные  поджаривали  свиное  сало  и  запивали  его  стаканом  вина,
разбавленного водой.
   - Вам бы лучше сжечь письмо сейчас, пока господин капитан не  видит,  -
посоветовал  один  добросердечный  ратник.  -  А  то,  ей-богу,  беды   не
оберетесь!
   - Как же так сжечь? - ответил крестьянин. - Письмо-то не мое.
   - Да ведь вы принесли его от неприятеля.
   - Я принес от того, кто послал.
   - Повесят вас.
   - Меня?
   - Конечно.  Господин  капитан  приказал  повесить  даже  одного  нашего
лейтенанта. А тот ведь был барин, дворянин - не то, что вы.
   Виселицу с площади еще не убрали. Солдат указал на нее.
   - Видали? До сих пор виселица стоит.
   Крестьянин оторопел, от страха  его  даже  пот  прошиб.  Он  почесал  в
затылке, запустил руку в суму.
   Как раз в это время прискакал Добо.
   - Что такое? - спросил он. - Что за человек? Зачем пришел?
   Крестьянин спрятал суму под сермягу.
   - Я Иштван Ковач, целую ваши руки, - ответил он смущенно, вертя в  руке
шапку.
   - А что вам нужно?
   - Мне? Да ничего.
   - Зачем же вы тогда пришли?
   - Да... да просто так, пришел. Дай-ка, думаю, загляну к ним, что-то они
поделывают в такой беде.
   - Письмо принесли?
   - Я? Нет, никакого письма я не приносил.
   Добо смотрел на него пронзительным взглядом, и крестьянин, утирая  лоб,
забормотал:
   - Ей-богу, не приносил!
   - Обыщите его!
   Побледнев, крестьянин позволил себя  обыскать.  Из  его  сумы  вытащили
письмо с большой печатью.
   - В огонь! - рявкнул Добо.
   Солдат швырнул письмо в огонь.
   Крестьянин задрожал.
   - Ума не приложу, как он