в. Елены.
     Веллингтон  Артур  Уолслей  (1769--1852)  --  английский  полководец  и
политический деятель реакционного толка, руководил союзными войсками в битве
при Ватерлоо.
     Стр.  92.  Лас  Казес  (1766--1842)  --  маркиз,  добровольный  спутник
Наполеона  в  его  изгнании  на  острове  Св.  Елены,  написал  восьмитомные
"Воспоминания со Св. Елены", весьма интересные в историческом отношении.
     О'Мира (1770--1836) -- врач Наполеона на острове Св. Елены до  1818 г.,
предшественник Антомарки (см. след,  коммент.), издал свой дневник "Наполеон
в изгнании, или Голос со Св. Елены" (1822).
     Антомарки  Франческо  (1780--1838) --  врач Наполеона,  автор  книги  о
последних годах его жизни (1823).
     Стр. 93. Нечто подобное получается от суждений  г-жи де Сталь...-- Г-жа
де  Сталь  была  изгнана  Наполеоном  из  Франции  и  высказывалась   о  нем
недоброжелательно.
     Такой  именно дух  имеет в  виду Кант...-  Не совсем точная  цитата  из
"Критики способности суждения"  (2, §  77), заимствованная, судя по всему, у
Гете в одной из его статей.
     Стр. 94. ...известие о предстоящем выходе... книги... -- Книга Вальтера
Скотта (1771 -- 1832)  "Жизнь Наполеона Бонапарта" вышла в 1827 г. и вызвала
резкое осуждение Гейне (см. "Английские фрагменты" в наст. томе).
     Стр.  95. Беллок  --  автор  книги  о  Мексике  (1825),  написанной  па
материалам его путешествий.
     Стр.  96.  Алексис Вилибальд  (1798--1871) -- немецкий  писатель, автор
интересных  исторических  романов,  известность  снискал  двумя  книгами  --
"Валладмор"  (1823) и "Замок Авалон" (1827), которые  он выдал  за  переводы
Вальтера Скотта. Брониковский (Александр Опельн-Брониковский; 1788--1834) --
немецкий писатель польского происхождения, подражатель Вальтера Скотта.


     Сегюр Поль-Филипп (1780--1873) --  французский генерал,  ме-|  муарист,
Гейне  пишет  об  его  книге "История Наполеона и ликой армии  в  1812 году"
(1824).
     Стр.  97.  Эллора --  селение  в  Индии, неподалеку расположены древние
храмы в виде гротов с  изображением сцен из древне-индийских эпических  поэм
"Рамаяна" и  "Махабхарата".  "Эдда"  -два произведения древнего  исландского
эпоса.  "Песнь  о  Нибелунгах"  - -немецкая  средневековая  эпическая поэма.
"Песнь о Роланде" -- старофранцузская героическая эпическая поэма.
     Иммерман Карл  (1796--1840)  --  немецкий  писатель,  драматург,  поэт,
романист,  в то время  очень близкий  Гейне. Драма  Иммермана "Ронсевальская
долина", основанная на сюжете "Песни о Роланде", была опубликована в 1822 г.
     Песнь об Илионе -- "Илиада" Гомера.
     Стр.  97  --  98.  Бальдур  --  герой   "Эдды",  Зигфрид  --  "Песни  о
Нибелунгах". Ахилл  --  герой "Илиады". Скейские ворота  -- см. "Илиада" (3,
145).  В дальнейшем Гейне  уподобляет участников  русского  похода Наполеона
героям "Илиады": Мюрат, принц  Евгений  Лейхтенбергский, Ней, Бертъе,  Даву,
Дарю --  военачальники  наполеоновской армии; Коленкур -- посол Наполеона  в
Петербурге до 1812 г„ сопровождал императора в его бегстве во Францию.
     Стр.  98.  Агамемнон,  Орест. --  Агамемнон -- легендарный предводитель
греков  во  время Троянской войны. Орест -- сын  Агамемнона,  отметивший  за
смерть отца. Гейне имеет  в виду сына Наполеона, герцога Рейхштадтского (ум.
в 1832 г.), надеясь, что тот тоже отметит за отца.
     Петеры Шлемили  --  то есть неудачники; Гейне ссылается  здесь на героя
известной повести Шамиссо (см. коммент. к с. 29).
     Гильдбургхаузен,  Мейнинген,  Альтенбург.--   Речъ   идет   о   разделе
Гота-Альтенбургского  герцогства  между  другими   "лоскутными"  саксонскими
герцогствами, длившемся с 1825 по 1826 г.
     Стр. 99. "Ксении" (греч.) -- приношения, подарки  гостям. Гете и Шиллер
называли так сатирические двустишия, с которыми выступили в 1797 г., обличая
и высмеивая отрицательные стороны  немецкой словесности. Иммерман заимствует
у предшественников и жанр, и сатирическую задачу.
     Поэтический литератор.-- Адресовано Францу Горну (1781 -- 1837), автору
многословной   и   неинтересной  истории   немецкой   поэзии  и  красноречия
(1822--1829; в 4-х томах).
     Векерлин Георг (1584-1653), Ганс Сакс (1494-1576) - немецкие поэты.
     Стр.  100.  Драматурги.--  Первая  эпиграмма направлена против  Адольфа
Мюлльнера (см. коммент. к с. 57), который в 20-е годы


     переключился   с   драматургии  на   публицистику  и  окололитературную
журналистику. Вторая  -- адресована Фридриху де ла Мотт Фуке (1777 -- 1843),
плодовитому прозаику и драматургу, прославившемуся повестью-сказкой "Ундина"
(1811),   участвовавшему  в  Освободительной  войне  в  чине   ротмистра.  В
произведениях  Фуке  нередко  поэтизировались  феодальные рыцарские нравы  и
традиции,  "доблесть немецкой  старины".  Третья эпиграмма посвящена  Эрнсту
Фридриху фон Гоувальду  (1778 --  1845), автору  "драм  судьбы". В четвертой
эпиграмме подразумевается Эрнст Раупах (1784  -- 1852), посредственный автор
многочисленных исторических драм.
     Восточные   поэты.--   Направлено   против  подражателей  Гете   ("поэт
маститый"),  выпустившего в 1819 г.  сборник  "Западно-восточный  диван",  в
котором    господствует   восточный   колорит.   Под   "мелкотой"   Иммерман
подразумевает прежде всего Рюккерта,  опубликовавшего по следам Гете сборник
"Восточные розы"  (1822),  и  Августа фон  Платена (1796--1835), автора двух
сборников -- "Газеллы" (1821)  и "Новые газеллы" (1824). Платен, чрезвычайно
задетый  эпиграммами  Иммермана,  обрушился  на  него и на  Гейне в  комедии
"Романтический Эдип", Гейне ответил ему в "Луккских водах" (см. с. 234 наст,
тома и коммент.).
     Саади (1184--1291) -- великий персидский поэт.
     Филомела,  Булъ-булъ  --  греческое  и  арабское наименование  соловья;
подразумевается переход от античных идеалов к восточным.
     Крысолов.-- Имеется  в  виду старинное  предание  о городе  Гам-мельне,
спасенном от нашествия крыс  неким волшебником,  "крысоловом", который увлек
крыс игрой на дудочке и увел их в озеро.
     Стр. 101. Шираз -- город, где похоронен Саади.
     Газеллы  (газели)  --  краткие  лирические  стихотворения с однозвучной
рифмой через строку.
     Колокольный звон.--  Толстый  пастор  --  Фридрих Штраус  (1786--1863),
придворный  проповедник  прусского кайзера с  1822  г., профессор теологии в
Берлине; автор книги "Колокольный звон, или Воспоминания юного проповедника"
(1815 -- 1820).
     Orbis  pictus.  -- "Мир в  картинках" -- название  знаменитого учебника
чешского  педагога  Яна Амоса Коменского  (1592--1670). Как  владеет  языком
он!-- Подразумевается Платен.
     Стр. 102. Нервный неженка...-- Очевидно, также адресовано Платену.
     Ты  мне  нравился  когда-то...--  Направлено  против  Фридриха  Шлегеля
(1772--1829),  известного критика и эстетика раннего романтизма, снискавшего
скандальную  славу романом  "Люцинда" (1799),  в котором воспевалась женская
эмансипация и чувственная любовь.


     Позже  Ф.  Шлегель  постепенно занимал все  более  реакционные  позиции
феодально-католического толка.
     В  недрах   английской,   испанской,   а  потом  браминской   школы...-
Подразумевается Август Вильгельм  Шлегель  (см. коммент.  к с. 8 сменивший в
своих филологических занятиях увлечение Шекспиром и Кальдероном на  изучение
санскрита и издание (с 1823 г.) "Индийской библиотеки".
     Этот город полон статуй...-- Вероятнее всего имеется в вида Дрезден.
     Пандуры.--   Так   назывались   особые   отряды    австрийской   армии,
вербовавшиеся  в  XVII  --XVIII вв.  из венгров;  славились отвагой  в бою и
свирепым мародерством.
     Перевод В. Зоргенфрея



        " * Путешествие от Мюнхена до Генуи * "


        "Часть третья"
        "ПУТЕШЕСТВИЕ ОТ МЮНХЕНА ДО ГЕНУИ"
     Благородную душу  вы никогда  не принимаете в расчет; и тут разбивается
вся ваша мудрость (открывает ящик письменного стола, вынимает два пистолета,
один из них кладет на стол, другой заряжает) .
     Л. Роберт. Сила обстоятельств.
        "ГЛАВА I"
     Я самый вежливый человек  в мире. Я немало  горжусь тем, что никогда не
был  груб  на   этом   свете,   где  столько   несносных  шалопаев,  которые
подсаживаются  к  вам и повествуют о своих страданиях или  даже  декламируют
свои стихи;  с истинно христианским  терпением я  всегда спокойно выслушивал
эту жалкую  дрянь,  ни одной  гримасой не обнаруживая, как тоскует моя душа.
Подобно кающемуся  брамину, отдающему свое тело в жертву  насекомым, дабы  и
эти  создания божьи  могли  насытиться, я часто  по целым дням  имел дело  с
последним   отребьем  человеческого  рода  и  спокойно   его  выслушивал,  и
внутренние вздохи мои слышал только Он, награждающий добродетель.
     Но и житейская  мудрость повелевает  нам  быть  вежливыми и не  молчать
угрюмо  или тем более  не  возражать раздраженно, когда какой-нибудь  рыхлый
коммерции  советник  или худой  бакалейщик  подсаживается к  нам и  начинает
общеевропейский разговор словами: "Сегодня прекрасная погода". Нельзя знать,
при каких
     162


     обстоятельствах придется нам вновь встретиться с этим филистером, и он,
пожалуй, больно  отомстит  за то,  что мы не  ответили  вежливо: "Да, погода
очень хорошая". Может даже случиться, любезный  читатель, что ты окажешься в
Касселе за табльдотом рядом  с означенным  филистером,  притом по левую  его
руку,  -- и именно  перед  ним будет стоять  блюдо с жареными карпами,  и он
будет весело раздавать  их; и  вот, если у него есть  старинный  зуб  против
тебя, он  станет передавать тарелки неизменно направо, по кругу, так  что на
твою долю  не останется и  крохотного кусочка от хвоста. Ибо  --  увы! -- ты
окажешься тринадцатым за столом,  а это всегда опасно, если сидишь налево от
раздающего, а тарелки  передаются  вправо. Не получить  же  вовсе  карпов --
большое горе, пожалуй,  самое  большое  после потери  национальной  кокарды.
Филистер же, причинивший тебе это горе, еще вдобавок и посмеется над тобою и
предложит тебе лавровых листьев, оставшихся  в коричневом соусе.  Увы!  -- к
чему человеку все  лавры, если  нет  при них карпов? А филистер  прищуривает
глазки, хихикает и лепечет: "Сегодня прекрасная погода".
     Ах,  милый  мой, случиться  может  и  так,  что  ты  будешь  лежать  на
каком-нибудь  кладбище  рядом  с  этим  самым филистером,  услышишь  в  день
Страшного суда  звуки трубы и скажешь Соседу: "Любезный  друг, будьте добры,
подайте  мне  руку,  чтобы  я мог  подняться, я  отлежал  себе  левую  ногу,
провалявшись чертовски  долго!" Вот  тут-то ты  и  увидишь вдруг хорошо тебе
знакомую  филистерскую  улыбку   и   услышишь  язвительный  голос:  "Сегодня
прекрасная погода".
        "ГЛАВА II"
     "Сегодня пре-е-е-красная погода".
     Если бы  ты,  любезный  читатель, услышал  тот  тон,  ту  неподражаемую
басовую фистулу,  которой  произнесены были эти  слова,  и  увидел бы притом
говорившего  --  архипрозаическое  лицо  казначея  вдовьей  кассы,  хитрющие
глазки, вздернутый  кверху ухарский, вынюхивающий нос,  ты сразу признал бы,
что  этот цветок расцвел не на каком-нибудь  обыкновенном песке и  что звуки
эти сродни языку Шарлоттенбурга, где говорят по-берлински лучше, чем в самом
Берлине.
     163


     Я  --  самый вежливый  человек в мире, охотно ем жареных  карпов, верую
временами и в воскресение мертвых, и я ответил: "Действительно, погода очень
хорошая".
     Прицепившись  ко  мне  таким  образом,  сын  Шпрее  стал  наступать еще
энергичнее, и я никак не  мог отделаться от его вопросов,  на которые сам же
он  и отвечал, а в  особенности  от  параллелей, которые  он  проводил между
Берлином и Мюнхеном, этими  новыми  Афинами, которые  он разделывал  в пух и
прах.
     Я взял, однако, новые Афины  под  свою защиту, имея обыкновение  всегда
хвалить то  место, где нахожусь в  данное  время.  Ты  охотно  простишь мне,
любезный читатель,  что я проделал это за счет Берлина, если  я, между нами,
сознаюсь, что делаю я это большею частью только из политики: я знаю -- стоит
мне лишь начать хвалить моих берлинцев, как приходит конец моей доброй славе
среди них; они  пожимают плечами и шепчутся между собой:  "Совсем  измельчал
человек,  даже  нас  хвалит".  Нет  города,  где  бы  меньше  было  местного
патриотизма, чем в  Берлине. Тысячи  жалких сочинителей уже воспели Берлин в
прозе и стихах, и  ни один петух не прокричал о  том в Берлине,  и ни  одной
курицы  не сварили им за это;  и  они,  как прежде, так и поныне, слывут Под
Липами  за  жалких поэтов. С  другой  стороны, столь  же  мало обращали  там
внимания  на какого-нибудь лжепоэта, когда  он обрушивался на Берлин в своих
парабазах. Но  пусть  бы  кто  осмелился написать что-либо оскорбительное по
адресу Польквитца, Инсбрука, Шильды, Познани,  Кревинкеля  и  других столиц!
Как  заговорил бы там  местный  патриотизм! Причина заключается  в том,  что
Берлин вовсе не город, Берлин -- лишь место, где собирается множество людей,
и среди  них  немало умных, которым все равно,  где они  находятся; они-то и
составляют   интеллигенцию  Берлина.  Проезжий   чужестранец  видит   только
втиснутые в линию однообразные дома, длинные, широкие  улицы, проложенные по
шнурку,  почти  всегда  по  усмотрению отдельного лица  и не дающие никакого
представления  об  образе  мыслей  массы. Только счастливец может  разгадать
кое-что в области частных убеждений обывателей, созерцая длинные ряды домов,
старающихся,  подобно  самим   людям,  держаться  дальше  друг  от  друга  и
окаменевших во взаимной неприязни. Лишь однажды, в лунную ночь,
     164


     когда я,  в несколько поздний час,  возвращался от Лютера и Вегенера, я
заметил, как это черствое состояние перешло в кроткую меланхолию,  как дома,
столь враждебно стоявшие друг против друга, теперь, словно добрые христиане,
обменивались   умиленными   взглядами,   и,   готовые  упасть,  устремлялись
примиренно друг к  другу в объятия, так что  я,  несчастный,  идя посередине
улицы, боялся быть раздавленным. Иным эта боязнь покажется смешною, да и сам
я  над  собой смеялся, когда на следующее  утро проходил по  тем  же улицам,
глядя на  все трезвыми  глазами, а дома прозаически зевали, стоя друг против
друга. Действительно, требуется несколько бутылок  поэзии,  чтобы увидеть  в
Берлине  что-либо,  кроме неодушевленных  домов да  берлинцев.  Здесь трудно
увидеть духов.  В городе так мало  древностей, и он такой  новый,  и все  же
новизна эта уже состарилась, поблекла,  отжила. Дело в том,  что возник  он,
как отмечено,  не  по желанию массы,  а главным  образом  по  воле отдельных
личностей. Великий Фриц, конечно, еще лучший среди  этих немногих; все,  что
он  застал,  было лишь прочным фундаментом; только  от него город  воспринял
свой особый характер, и если бы по смерти его больше ничего не строилось, то
остался бы исторический  памятник  духу  этого  удивительного  прозаического
героя, с истинно  немецкой храбростью развившего в себе утонченное безвкусие
и цветущую  свободу  мысли,  всю  мелочность и всю деловитость  эпохи. Таким
памятником представляется нам, например, Потсдам; по его пустынным улицам мы
бродим, как среди посмертных творений философа из Сан-Суси, он принадлежит к
его oeuvres  posthumes1;  хотя  Потсдам и оказался  лишь каменною
макулатурою,  хотя  в  нем  много  смешного, все  же  мы  смотрим  на него с
настоящим интересом и время от времени подавляем  в себе желание посмеяться,
как  бы боясь  получить по спине удар камышовой  трости старого  Фрица. Но в
Берлине мы этого  никогда  не  боимся; мы  чувствуем, что  старый Фриц и его
камышовая трость уже  не имеют здесь  никакой силы;  ведь  иначе  из старых,
просвещенных  окон  здорового  Города  Разума  не  высовывалось  бы  столько
болезненных обскурантских лиц и среди старых, скептических философских домов
не торчало бы

     ________________________________
     1 Посмертным произведениям (фр.).
     165


     столько глупых суеверных зданий. Я  не хочу быть неправильно понятым  и
решительно заявляю, что отнюдь не имею в виду новую Вердерскую церковь, этот
готический собор в обновленном стиле,  лишь для  иронии  воздвигнутый  среди
современных зданий с целью аллегорического пояснения того, какою пошлостью и
нелепостью   было  бы  восстановление  старых,  давно   отживших  учреждений
средневековья  среди  новообразований   нашего  времени.  Все  вышесказанное
относится  только  к внешнему виду Берлина, и  если  сравнить  с ним  в этом
смысле Мюнхен, то с полным правом можно утверждать, что последний составляет
полную  противоположность Берлину.  Ведь Мюнхен  --  город, созданный  самим
народом,  и  притом целым  рядом  поколений,  дух  которых до  сих  пор  еще
отражается  в постройках,  так  что  в  Мюнхене,  как в макбетовской сцене с
ведьмами, можно  наблюдать ряд  духов в хронологическом  порядке,  начиная с
багрово-красного духа  средневековья, появляющегося в  латах  из  готических
дверей  какого-нибудь  храма,  и  кончая  просвещенно-светлым  духом  нашего
времени, протягивающим  нам  зеркало, в коем каждый  из  нас с удовольствием
узнает себя.  В  такой  последовательности  заключается элемент  примирения;
варварство  не  возмущает  нас  более,  безвкусица  не  оскорбляет,  раз они
представляются  нам  началом  и  неизбежными  ступенями  в  одном  ряду.  Мы
настраиваемся на  серьезный лад, но не сердимся при виде варварского собора,
который  все еще  возвышается над городом, напоминая прибор для  стаскивания
сапог, и дает в своих стенах приют теням и призракам средневековья. Столь же
мало вызывают наше  негодование и даже забавно трогают нас замки позднейшего
периода,  похожие  на  косички  к  парикам,  неуклюжее,  в   немецком  духе,
подражание противоестественно гладким французским образцам -- все эти пышные
здания, полные безвкусицы,  с нелепыми завитками снаружи, а внутри еще более
изукрашенные  кричаще пестрыми аллегориями, золочеными  арабесками, лепкой и
картинами,   на  которых  изображены  почившие  высокие  особы:  кавалеры  с
красными,  пьяно-трезвыми  лицами   в   обрамлении   париков,   напоминающих
напудренные  львиные  гривы, дамы с тугими прическами,  в стальных корсетах,
стягивающих их  сердца,  и  в необъятных  фижмах,  придающих  им еще большую
прозаическую полноту. Как сказано, зрелище
     166


     это  не раздражает нас, оно обостряет живое чувство современности и  ее
светлых сторон, и когда мы смотрим на творения нового времени, возвышающиеся
рядом со старыми, то, кажется, с  головы нашей сняли тяжелый  парик и сердце
освободилось  от  стальных оков. Я  имею здесь в виду радостно-светлые храмы
искусства  и  благородные  дворцы,  в  смелом  изобилии  возникающие из духа
великого мастера -- Кленце.
        "ГЛАВА III"
     Однако называть  весь  этот  город  новыми Афинами, между  нами говоря,
немного смешно, и мне стоит большого труда отстаивать его в этом звании. Это
я  особенно почувствовал  в беседе с  берлинским филистером, который, хотя и
разговаривал со мной уже некоторое время, был все же настолько невежлив, что
отрицал в новых Афинах наличие какой бы то ни было аттической соли.
     --  Подобные  вещи,--кричал  он громко,--встречаются только  в Берлине!
Только там есть и остроумие и ирония. Здесь найдется хорошее белое пиво, но,
право, нет иронии.
     --  Иронии  у нас  нет, --  воскликнула Наннерль,  стройная  кельнерша,
пробегавшая в эту минуту мимо нас.-- Но зато все другие сорта пива имеются.
     Меня очень огорчило, что Наннерль  сочла  иронию за  особый  сорт пива,
быть может,  за лучшее  штеттинское,  и для того, чтобы она в дальнейшем, по
крайней  мере, не делала  подобных  промахов,  я  стал поучать  ее следующим
образом:  "Прелестная Наннерль, ирония -- не пиво, а  изобретение берлинцев,
умнейших людей на свете, которые,  рассердившись на то, что родились слишком
поздно  и  поэтому  не  смогли  выду