кого
народа,  и готовность  его  отметить войну  несправедливую войною
жестокою.  Генерал  Лористон приехал  чрез  несколько дней  после
прибытия армии  в Тарутино. В  самое это время между  прочими и я
находился в квартире Кутузова, но всем нам приказано выйти. После
носилась  молва, будто  князь  обещал довести  о том  до сведения
государя  положить  конец  войне,  долженствующей  возгореться  с
большим против  прежнего ожесточением. Хитрый военачальник уловил
доверчивость   посланного,    и   он    отправился   в   ожидании
благоприятного отзыва. Таким  образом дано время для отдохновения
утомленным войскам,  прибыли новонабранные и обучались ежедневно,
кавалерия поправилась  и усилена, артиллерия  в полном комплекте.

В   Тарутине  генерал-лейтенант   Коновницын   назначен  дежурным
генералом при князе Кутузове. Справедливо приобрел он известность
отлично  храброго  и  твердого  в опасности  офицера,  но  многие
обманулись,  ожидавшие   в  нем  соответствующих  способностей  и
распорядительности.  В   царствование  Екатерины   II  служил  он
полковником и  командовал полком; долго потом,  живши в отставке,
возвратился он  на службу; войны  настоящего времени предоставили
ему  новую   сцену,  на  которой  при   чрезмерном  честолюбии  и
неукротимом   желании  возвыситься   одной  храбрости   было  уже
недостаточно; он как человек очень умный и еще более хитрый ловко
умел  пользоваться  слабостию  князя,  в  чем  способствовал  ему
полковник  Толь, сильное  имевший влияние,  с которым вошел  он в
тесную связь[71].

После   производства  князя  Кутузова   генерал-фельдмаршалом  за
Бородинское  сражение нашел  он нужным  иметь при  себе дежурного
генерала с намерением, как угадывать легко, не допускать близкого
участия  в  делах  (по  новому положению  о  действующих  армиях)
генерала барона Беннингсена, к  которому отношения его были очень
неприязненны,  но звание,  последним  носимое, необходимо  к нему
приближало.

Получено  известие о  кончине достойнейшего и  незабвенного князя
Багратиона.  В память  его  осталось имя  2-й армии  на некоторое
время, но она уже не существовала.

22-го  числа сентября  военный министр  генерал Барклай  де Толли
оставил армию  и чрез Калугу отправился  далее. Не стало терпения
его:  видел  с досадою  продолжающиеся  беспорядки, негодовал  за
недоверчивое   к  нему   расположение,  невнимательность   к  его
представлениям[72]. Мне  известно было намерение его удалиться, и
потому незадолго пред отъездом  его подал я рапорт, что, чувствуя
себя к  отправлению моей должности  неспособным, прошу возвратить
меня   в   армию.   Представленный   в  подлиннике   рапорт   мой
фельдмаршалом  оставлен без  ответа. Вместе  с Барклаем  де Толли
уехал   директор  его  собственной   канцелярии  флигель-адъютант
гвардии полковник Закревский, офицер отлично благородных свойств,
с  которым был  я в  отношениях совершенно дружеских,  разделяя и
горести  неудачной войны  и приятные  в ней минуты.  Остался один
близкий  мне человек,  исправляющий должность  дежурного генерала
флигель-адъютант   полковник    Кикин,   почтенный   благородными
свойствами,  искренно   мною  уважаемый.  Едва  ли   кому  мог  я
нравиться,   бывши   точным   исполнителем  воли   взыскательного
начальника, и я не видел доброжелательствующих мне, но завидующих
многих.  Генерал-лейтенант  Коновницын в  новой должности  своей,
встретившись с  делами, совершенно ему незнакомыми, затрудняющими
его, нашел облегчение в том, что препровождал их ко мне огромными
кучами,  чтобы  на  них  надписывал  я  приличествующие  решения.
Некоторое время  исполнял я это из уважения  к нему, не взирая на
чрезмерную  ограниченность его  способностей. Но  когда самолюбие
воспрещало ему разделять труды со мною, и он думал продолжать мои
занятия, для него весьма  выгодные, я объяснял ему, что не нахожу
удовольствия изыскивать зависимости, когда могу ее избавиться. Не
скрывал  в то же  время сожаления,  что должности его  обширной и
многосложной он исправить не в состоянии.

Коновницын  со  врожденною  ему  хитростию, искусно  придавая  ей
наружность простосердечия, говорил всем, что вопреки его желанию,
сколько  ни  старался  он   уклониться  от  возложенной  на  него
должности, не мог успеть  в том. Напротив, он в восхищении был от
назначения.

До  сего  доклады фельдмаршалу  делал  я, и  приказания его  мною
отдаваемы  были,   но  при   новом  вещей  порядке   одни  только
чрезвычайные случаи объяснял я ему лично и заметил, сколько много
переменилось  прежнее  его особенное  ко  мне  расположение[73] .
Пронырством   не  искал   я  обратить   его  к  себе   милости  и
воспользовался возможностию переехать к  себе жить в ближайшую от
главной  квартиры маленькую  деревню,  к фельдмаршалу  являлся не
иначе, как по его  приказанию; с Коновницьшым видался нередко, но
чаще переписывался,  отталкивая поручения его, которые  я не имел
обязанности  исполнять,  и  в переписке  со  мною  он конечно  не
выигрывал. Без ошибки могу предположить, что он вредил мне втайне
и  прочнее!  Природа мало  создает  людей,  у которых  наружность
всегда спокойная, неразгаданная. Коновницын имеет лицо на всякого
рода  впечатления  одинаково  составленное,  на котором  является
изменническое    равнодушие,    улыбка    уловляющей    простоты,
располагающая  к откровенности.  Одного  не может  он покорить  -
чувства завистливости: оно обнаруживается бледностию, покрывающею
лицо его.

В таких  отношениях был я с  Коновницьшым, который охладил ко мне
полковника  Толя,  в  дружбе  коего  доселе  не  имел  я  причины
сомневаться:  обоим  им надобно  было  полное  на князя  Кутузова
влияние,  и  они  вместе  успели  поселить  вражду  между  ним  и
генералом Беннингсеном.  Уменьшившиеся мои занятия заставили меня
повторить  рапорт мой  об удалении  от должности, но  без успеха;
итак,  остался   я  принадлежать   главной  квартире,  свидетелем
чванства разных лиц,  возникающей знатности, интриг, пронырства и
происков.

По   сведениям,   доставленным  партизанами,   видно  было,   что
неприятельский  авангард,  состоящий  в  команде  неаполитанского
короля  Мюрата,   до  самой  Москвы  не   имел  никаких  войск  в
подкрепление и  потому не  мог вовремя иметь  помощи. Фельдмаршал
решился атаковать  его. Невозможно было  устранить от составления
диспозиции генерала  Беннингсена, начальника  главного штаба всех
действующих армий; не хотелось  допустить участия в успехе, в чем
по  превосходству сил наших  не было  сомнения; он же  сверх того
предлагал  вести  сам  войска,  предназначенные к  первой  атаке.
Положение места  тщательно осмотрено,  сделана диспозиция; первые
войска, назначенные к действию, выступили из лагеря в ночи на 6-е
число октября, все прочие 6-го числа пред рассветом переправились
чрез  речку Нару  и были  в готовности, 1-й  кавалерийский корпус
генерал-адъютанта  барона Меллер-Закомельского,  впереди которого
генерал-адъютант  граф Орлов-Денисов  со многими  полками донских
казаков  должны  были  обходить   левый  фланг  неприятеля  и  по
возможности действовать в тыл; в то же самое время на оконечность
фланга направлена была атака генерал-лейтенанта Багговута со II-м
пехотным   корпусом,   вслед   за   которым   шел   VI-й   корпус
генерал-лейтенанта  графа  Остермана-Толстого;  резервом для  них
служил III-й  корпус пехотный генерал-адъютанта графа Строганова;
VI-й корпус генерала Дохтурова  назначен в центр; левое крыло под
начальством  генерала Милорадовича  составлено из  VII-го корпуса
генерал-лейтенанта  Раевского  и  войск,  бывших в  авангарде.  В
резерве были вся гвардия и кирасирские полки; фельдмаршал при них
находился.

Вскоре  по  рассвете  услышаны  были  редкие  пушечные  выстрелы.
Неприятель, расположенный  спокойно, без всякой предосторожности,
при  внезапном  ударе  казаков  пришел  в  замешательство  и,  не
допущенный устроиться в порядок, защищался слабо, II-й корпус без
затруднений вышел из лесу  и ударил. Казаки с храбрым полковником
Сысоевым бросились  на пушки и взяли  несколько орудий. При самом
начале сражения из  первых выстрелов убит ядром генерал-лейтенант
Багговут[74]. IV-й  корпус генерал-лейтенанта графа Остермана, по
недостатку распорядительности с его  стороны, не прибыл вовремя к
своему назначению  и в  деле почти не  участвовал. Сражение могло
кончиться несравненно  с большею для нас  выгодою, но вообще мало
было  связи в  действии войск.  Фельдмаршал, уверенный  в успехе,
оставался  при гвардии,  собственными  глазами не  видал; частные
начальники   распоряжались  по  произволу.   Огромное  количество
кавалерии нашей  близко к центру и  на левом крыле казалось более
собранным   для  парада,   красуясь  стройностию   более,  нежели
быстротою движения. Можно  было не допустить неприятеля соединить
рассеянную  по частям  его  пехоту, обойти  и стать  на  пути его
отступлению,  ибо   между  лагерем  его  и   лесом  было  немалое
пространство.  Неприятелю  дано время  собрать  войска, свезти  с
разных  сторон  артиллерию,  дойти  беспрепятственно  до  лесу  и
пролегающею  чрез него  дорогою отступить чрез  селение Вороново.
Неприятель  потерял  22  орудия, до  2000  пленных,  весь обоз  и
экипажи  Мюрата,   короля  неаполитанского.  Богатые  обозы  были
лакомою  приманкою  для  наших  казаков: они  занялись  грабежом,
перепились   и   препятствовать  неприятелю   в  отступлении   не
помышляли.

За  день  пред сим  неприятель  имел сведение  о намерении  нашем
сделать  нападение; войска  были в  готовности и  строгая повсюду
осторожность в продолжение всей  ночи, но ожидание было напрасно.
Нынешнюю  ночь  неприятелем сделано  распоряжение об  отступлении
артиллерии и обозам дано  было повеление; войска собраны на своих
местах.   Адъютант,   присланный  с   приказанием  к   начальнику
артиллерии, нашедши его спящим, не хотел разбудить его, не знавши
важности приказания и, подобно прошедшему дню, вместе с рассветом
войска были  распущены и отдыхали, и  потому наши войска нашли их
почти сонными, стражу оплошную, лошадей в кавалерии неоседланных.

Первое наступательное действие армии нашей в продолжение кампании
весьма  ободрило войска  наши  и противное  влияние произвело  на
неприятеля,  который  наказан за  дерзость  стоять  против нас  с
силами  столько  слабыми и  в  далеком расстоянии  от прочих  его
войск.

С места сражения верхом  у колеса дрожек фельдмаршала сопровождал
я его  до лагеря, и из слов его легко  мог понять, в каком смысле
готовился он  сделать донесение государю[75] . На другой день, не
дожидая рапорта генерала  Беннингсена, который по начертанному им
плану предводил войска, назначенные к атаке, и начал сражение, не
сказавши ему ничего, отправил донесение. С сего времени неприязнь
между   ними   усилилась.  Вероятно,   не   отдано  ему   должной
справедливости  и  об   нас,  подчиненных  его,  не  упоминается.

Генерал-майор   Дорохов,   с  отрядом   на   левом  крыле   нашем
находящийся,   донес,  что   занял  город  Верею,   взял  штурмом
устроенный в нем редут  и защищающий его неприятельский гарнизон,
и   что   поспешавший   к   нему  на   помощь   отряд   отступил.

Партизаны  Сеславин и  Фигнер, осмотревши неприятеля  при селении
Фоминском,  обратились  к генерал-майору  Дорохову,  прося его  с
отрядом  подкрепить   их  атаку.  Обнадеженные   им,  начали  они
перестрелку, но он, прибывши один, был свидетелем их неудачи и по
несоразмерности   средств  некоторой   потери.   Партизан  Фигнер
объяснил  о  сем  поступке  дежурному  генералу  Коновницыну,  но
генерал-майор  Дорохов  не  только  не подвергся  замечанию,  но,
надеясь    на   позволение   непосредственно    по   собственному
распоряжению  овладеть Фоминским, сделал  следующее представление
9-го  числа  октября,  что  неприятель занимает  село  Фоминское,
деревню  Котово,  и небольшая  часть  сил  его расположена  около
города Боровска, что повсюду его не более восьми тысяч человек, и
что он разобьет его, если к отряду его прибавлено будет два полка
пехоты  с  артиллериею.  По  дружественному распоряжению  генерал
Коновницын, готовый  исполнить его желание, доложил фельдмаршалу,
но всегда  осторожный, он  рассудил за благо  поручить исполнение
генералу  от инфантерии  Дорохову. С  ним назначен  VI-й пехотный
корпус,     I-й     кавалерийский    корпус     генерал-адъютанта
Меллер-Закомельского, рота  конной артиллерии полковника Никитина
и  несколько  казачьих   полков.  Мне  приказано  находиться  при
генерале Дохтурове[76].

Партизаны Сеславин  и Фигнер отправлены прежде  осмотреть, нет ли
неприятеля  близко к  селу Фоминскому,  который мог бы  прийти на
помощь.

Войска выступили 10-го числа октября. Мелкий осенний дождь портил
очевидно худую  проселочную дорогу. Труден  был переход, движение
замедляла   батарейная  артиллерия,   беспрестанно  вытаскиваемая
пехотою из грязи. Генерал  согласился на предложение мое оставить
ее  под  небольшим  прикрытием  впредь  до  назначения,  куда  ей
следовать.  Легкая   артиллерия  при  войсках   была  в  огромном
количестве.

Присоединившийся с своим отрядом генерал-майор Дорохов донес, что
неприятель  в   числе  двух  тысяч  пехоты   от  города  Боровска
преследует   Войска  Донского   подполковника  Власова   с  тремя
казачьими полками. Около деревни  Котовой бивуак на четыре тысячи
человек. Близ  села Фоминского  лагерь в лесу,  почему невозможно
определить  сил;  ночью  видны  огни,  у моста  чрез  Нару  стоит
батарея.

Не доходя до селения  Котова, войска расположились на ночлег так,
чтобы на  рассвете взявши  его, атаковать тотчас  село Фоминское.
Всем войскам запрещено разводить огни, чтобы зарево не обнаружило
близкое  их пребывание,  I-й кавалерийский  корпус и  все казачьи
полки  остановились впереди.  Я был с  генерал-адъютантом бароном
Меллером.

Давно прошла  полночь и сближалось время  двинуть войска. Не было
известия от партизанов, которые должны были отыскать меня. Вскоре
услышан  топот  лошадей по  грязной  равнине.  На оклик  часового
отозвался  Сеславин.   Совсем  неожиданны  были  доставленные  им
известия,  изменившие  план  всех  вообще действий  нашей  армии.

В четырех  верстах, не  доходя села Фоминского,  укрывшись в лесу
близ дороги,  Сеславин видел Наполеона с  огромною его свитою, за
ним его  гвардию и другие многочисленные  войска. Пропустивши их,
схватил несколько пленных  и расторопнейшего из них, гвардейского
унтер-офицера,  привез с  собою, который показал  следующее: "Уже
четыре дня, как мы  оставили Москву. Маршал Мортье с его отрядом,
по  взорвании кремлевских  стен,  присоединился к  армии. Тяжелая
артиллерия, кавалерия, потерявшая лошадей, и все излишние тяжести
отправлены  по Можайской  дороге под прикрытием  корпуса польских
войск  в  команде  генерала  князя Понятовского.  Завтра  главная
квартира  императора  в  городе  Боровске. Далее  направление  на
Малоярославец".

Немедленно доложено о том генералу Дохтурову, и тогда же дежурный
генерал   штаб-офицер  корпуса   отправлен  им  с   донесением  к
фельдмаршалу,  спокойно  пребывающему  в  Тарутине.  Он  не  имел
никаких   известий  от  генерал-адъютанта   барона  Винценгероде,
находящегося с отрядом в окрестностях Москвы.

Если бы партизан  Сеславин не мог предупредить [за]благовременно,
VI-й  пехотный  корпус  и  прочие с  ним  войска  при атаке  села
Фоминского  понесли  бы неизбежно  сильное  поражение,  и был  бы
Малоярославец      беспрепятственно       занят      неприятелем.

Весьма  благосклонно принял  генерал Дохтуров  мое представление:
вместе с  рассветом следовать обратно  и, присоединив оставленную
батарейную  артиллерию,  поспешить  в  Малоярославец.  Согласился
также, чтобы  генерал-майор Меллер с  I-м кавалерийским корпусом,
конноартиллерийскою ротою полковника Никитина и казачьими полками
произвел  обозрение  к стороне  Боровска  и  потом возвратился  к
корпусу. Я отправился с ним.

Туманно  было  утро и  не  рано начали  проясняться предметы.  Мы
увидели Боровск, окрестности  его, занятые войсками и артиллериею
в  больших силах;  часть пехоты,  вышедшую из города  по почтовой
дороге; по  речке Протве во многих  местах конные пикеты, которые
тотчас сбиты, но подкрепленные скрытыми в лесу резервами, усилили
перестрелку.  Генерал  барон  Меллер [77],  хотя  и  не желал  по
краткости  дня завязать  дело,  принужден был  однако же  послать
часть войск и половину  артиллерийской роты. Проскакавши с версту
молодым  березником,  еще  сохранившим  лист,  представилась  нам
невдалеке  почтовая  из Боровска  дорога  и на  ней бивуак  армии
италианского  вице-короля  Евгения и  французский корпус  маршала
Даву.  Не  теряя времени  возвратились  мы на  левый берег  речки
Протвы.  Войска   Донского  храброго   Сысоева  полка  избранному
расторопному   офицеру   приказал   я   с  несколькими   казаками
неприятельским  берегом  доехать  до  Малоярославца, узнать,  что
происходит в  городе, и  ночью отыскать нас на  возвратном пути к
генералу Дохтурову. Гораздо за полночь догнал он нас и донес, что
мост чрез речку Лужу  у самого Малоярославца разобран жителями, с
которыми  он  переговаривался  чрез  речку.  От  атамана  Платова
прислан  в город  разъезд  казаков. У  моста стоят  три баталиона
неприятельской пехоты.  В девять  часов утра городничий  и другие
гражданские  чиновники были  при  своих местах,  но вскоре  потом
удалились, и в городе большое смятение.

Проведши всю  ночь, с  краткими для отдохновения  привалами, рано
поутру  соединились  мы с  VI  корпусом. Он  расположен был  близ
города на дороге в  Калугу. С левого же фланга стоящей батарейной
артиллерии действие  направлено было на  мост, который неприятель
старался всячески исправить.

Первый полк, присланный  генералом Дохтуровым, был 33-й егерский.
Долго противился он, выгодно  расположенный на вершине крутого от
речки подъема,  но часть города, прилежащая  к мосту, оказывалась
постоянно в  руках неприятеля, и он  успел по набросанным кладкам
перевезти в  город два  орудия. Войска его  умножались и начинали
вступать   в  улицы.   Противолежащий  берег   покрылся  войсками
вице-короля италианского.

В помощь  33-му егерскому присланы под  командою полковника Вуича
6-й и 19-й егерские полки. Генерал Дохтуров войска, находящиеся в
городе, поручил  в мое распоряжение.  Неустрашимо защищались они,
но  преодолеваемые   превосходством,  должны  были  отступить  и,
теснимые,  с трудом вывезли  мы нашу  артиллерию, и наших  уже не
было  в   городе.  Неприятель  занимал  крайнюю   черту  его  при
ограниченном числе артиллерии.

В это время против правого фланга нашего лагеря появилась пехота,
вероятно высланная для обозрения сил наших и расположения их, ибо
в короткое время действием батарей наших вынуждена возвратиться в
город. По  приказанию генерала Дохтурова  с неимоверною быстротою
явились ко мне пехотные  полки Либавский и Софийский. Каждый полк
особенно приказал я построить  в колонны, лично подтвердил нижним
чинам  не  заряжать  ружья  и  без  крику ура  ударить  в  штыки.
Генерал-майору   Талызину  назначил   вести  Либавский   полк,  с
Софийским  послал полковника  Халяпина. Вместе  с ними  пошли все
егерские полки. Атаке их предшествовала весьма сильная канонада с
нашей  стороны. С  большим уроном  сбитый неприятель  оставил нам
довольное  пространство   города,  в   средине  которого  храбрый
полковник Никитин [78] занял возвышенность, где  было кладбище, и
на  ней  поставил  батарейные  орудия. Долго  неприятель  не  мог
употребить  против  нас равного  количества артиллерии,  вероятно
остерегаясь  подвергнуться  опасности  по  затруднению  в  случае
отступления.

Прошло уже за половину дня. Большие массы войск французской армии
приблизились к городу и расположились за речкою Лужею; умножилась
артиллерия, и  атаки с