собственному
соображению обстоятельств, не мог  извлечь из них никакой пользы;
остановил полки, открыл батареи далекие и слабые, потерял время и
потом,  хотя  под сильным  огнем,  отважно пошли  полки за  ручей
Войну, протекающий  в крутых берегах в  речку Колочу. Италианская
армия была вся под  ружьем, некоторые части ее устроены в каре, и
в   одном  из   них  находился   вице-король  италианский  [52] .

Атамана  Платова совершенно  одинаковы  были соображения  и более
распорядительности. Войска наши не приобрели успеха, мало нанесли
вреда   и   подверглись   урону.   Генералу   Уварову   приказано
возвратиться.   Атаман   Платов    за   ним   последовал  [53]  .

Временно смягчившийся  бой возгорелся с обеих  сторон; гром более
тысячи  орудий артиллерии  производил непрерывный рев;  не слышны
были  ружейные выстрелы;  повсюду,  где возможно  было, кавалерия
заменяла   пехоту.  На   старой  Можайской  дороге   II-й  корпус
неустрашимого  Багговута  в  борьбе  с  превосходным  неприятелем
удерживался с  твердостию, но слабая наша  батарея против селения
Утицы  была  уже  в его  руках;  чрезвычайная  густота леса  была
единственным препятствием  обойти его с тылу.  Очевидно было, что
не  иначе  мог  он удержаться  в  расположении  своем, разве  при
чрезвычайных пособиях.  Недостаточны были средства  наши, и князь
Кутузов,  пребывающий постоянно  на батарее  у селения  Горки, не
видя  близко мест,  где явно  было, сколько сомнительно  и опасно
положение наше, допускал надежду на благоприятный оборот. Военный
министр,  все обозревая  сам, давал  направление действиям,  и ни
одно    обстоятельство   не    укрывалось   от    его   внимания.

В третьем  часу пополудни,  находясь на занятом  мною возвышении,
обеспеченный  с избытком  всеми средствами  к обороне,  я получил
известие о смерти графа  Кутайсова. Верховая лошадь его прибежала
в  лагерь,  седло  и  чепрак  на  ней  были обрызганы  кровью  и
мозгом [54]  .  Недолго   после  я  получил  рану   и  принужден
удалиться [55]. Но  прежде из  ближайшего VI-го корпуса  вызвал я
командующего дивизиею генерал-майора Лихачева [56], и он заступил
мое место.

Престав   быть  действующим   очевидцем,  продолжаю   я  описание
происшествий, заимствуя сведения от участвовавших в них лиц, мною
собственно  употребленных для  наблюдений, которые  сообщаемы мне
были до конца сражения. Не одно со стороны моей любопытство могло
быть   побуждением,   успех   был   невозможен;   обстоятельства,
сопровождающие ход дела, указывали на неизбежность пожертвований.

Пехота   наша   на  левом   фланге,  предводимая   Милорадовичем,
Коновницыным   и  графом   Остерманом  -   генералами  испытанной
неустрашимости - при чрезвычайных  усилиях должна была оставить в
руках  неприятеля   потерянные  укрепления,  и  большие  встречая
затруднения в  действии, не  взирая на все  то, успела твердостию
своею  оборону  нашу  сделать  менее сомнительною.  VII-й  корпус
генерал-лейтенанта Раевского  при малочисленности своей удерживал
свое место и сообщение  обеих армий с примерною непоколебимостию.
В  четвертом  часу  пополудни  почти повсюду  прекратились  атаки
пехоты  или  ничего  не  обнаруживали решительного.  Их  заменили
действия  кавалерии. Местоположение не  представляло пространства
для больших масс. Частные  атаки давали нам большое преимущество,
которое  могла преодолевать  одна многочисленность  и возможность
заменять   свежими   войсками  утомленные.   Не  могли   французы
сравниться с нами в  стремительности атак легкой нашей кавалерии.
Полки  лейб-гвардии   кавалергардский  и   конный,  также  прочие
кирасирские    полки   действовали    с    особенным   мужеством.

В  пять  часов пополудни,  после  жестокой борьбы  неприятельской
кавалерии  с нашею,  отрезанный от  сообщения с  прочими войсками
люнет,  который  защищал  генарал-майор  Лихачев с  слабою  своею
дивизиею,  отовсюду  окруженный  большими  силами, не  мог  долго
противиться  и впал  во власть неприятеля.  Генерал-майор Лихачев
взят в плен и потеряно несколько пушек. Опасаясь со стороны нашей
усилий  возвратить  люнет, неприятель  не  решился занять  высоты
артиллериею,  которая  могла нанести  величайший  вред, и  потому
только войска  наши остались в прежнем  расположении. II-й корпус
генерал-лейтенанта Багговута употреблен был на оконечности левого
нашего  крыла, дабы  не  допустить неприятеля  обойти нас  старою
почтовою    дорогою.    Много    способствовало   нам    лесистое
местоположение,  ибо неприятель  встречал  затруднение употребить
большие  силы. В конце  дня однако  же II-й корпус  потерял много
расстояния и  мог бы даже лишиться  связи с прочими войсками, что
по темноте ночи не тотчас было замечено.

Таким  образом,   прекратился  бой   Бородинский.  Князь  Кутузов
приказал  объявить войскам,  что завтрашний день  он возобновляет
сражение [57] .   Невозможно  выразить  более  признательности  к
подвигам  войск, как  уверенностию в  мужестве и твердости  их во
всяком  случае!  Начальники и  подчиненные,  вообще все,  приняли
объявление с восторгом!

Получивши  обстоятельное донесение,  что  II-й корпус  отброшен и
левое  наше  крыло  открыто  совершенно,  князь  Кутузов  отменил
намерение, и приступлено к составлению диспозиции об отступлении.
Резервная   артиллерия,   раненые   и   все  тяжести   отправлены
немедленно, желая облегчить  ожидаемые препятствия, ибо дороги от
мест,  занимаемых  армиею,  соединялись  в  одну,  приближаясь  к
Можайску;  при  самом городе  неудобный  при  крутизне спуск,  не
допускающий скорости движения, и потому еще ночь
непродолжительная.  Отступление   произошло  довольно  порядочно.

В  день  битвы  Бородинской  российское  воинство  увенчало  себя
бессмертною славою!  Огромное превосходство сил неприятельских по
необходимости    подчиняло    действиям    оборонительным,    ему
несвойственным.   Потеря  отличных   начальников,   во  множестве
товарищей, все казалось соединившимся  против него, но конечно не
было  случая, в  котором  оказано более  равнодушия к  опасности,
более терпения, твердости, решительного презрения к смерти. Успех
долгое   время  сомнительный,   но  чаще  клонящийся   в  сторону
неприятеля,  не  только  не  ослабил  дух  войск,  но  воззвал  к
напряжениям,  едва силы  человеческие превосходящим. В  этот день
все  испытано, до  чего  может возвыситься  достоинство человека.
Любовь  к  отечеству,   преданность  государю  никогда  не  имели
достойнейших   жертв;  беспредельное  повиновение,   строгость  в
соблюдении порядка, чувство гордости быть отечества защитником не
имели славнейших примеров!

Неприятель  одержал победу,  не соответствующую его  ожиданиям, и
утомленный   отчаянным   сопротивлением,   находил   отдохновение
необходимым,  и  когда  прошло  уже несколько  часов  дня,  начал
преследовать  весьма медленно  арриергард  наш в  команде атамана
Платова, составленный  из регулярных  войск с артиллериею  и всех
полков Войска Донского[58].

В Можайске  нашли мы всех раненых  прошедшего дня и большие обозы
2-й  армии, также  множество повозок  Московского ополчения,  и с
этого времени  начались в  армии разного рода,  доселе незнаемые,
беспорядки. Нестройно  двигались армии  по одной дороге,  с боков
теснимые обозами.

Государю  представлено  донесение  о  совершенной  победе.  Князь
Кутузов  видел возможность  спасти  Москву; хитро  приуготовлял к
тому  общее  мнение; он  высказывал,  что  потеря Смоленска  была
преддверием  падения   Москвы,  не  скрывая  намерения  набросить
невыгодный свет на действия главнокомандующего военного министра,
в котором и нелюбящие его уважали большую опытность, заботливость
и отличную деятельность.

С   прибытием  к   армиям  князя   Кутузова  известны   мне  были
неприятности, делаемые им Барклаю  де Толли, который негодовал на
беспорядок  в   делах,  принявших   необыкновенный  ход.  Сначала
приказания  князя отдавались  начальникам  главного штаба,  мне и
генерал-адъютанту  графу   Сен-При,  чрез  полковника  Кайсарова,
исправляющего при нем должность  дежурного, чрез многих других, и
даже чрез капитана Скобелева, нередко одни другим противоречащие,
из которых  происходили недоразумения,  запутанности и неприятные
объяснения.   Случалось  иногда,   что   приказания  доставлялись
непосредственно  к  корпусным  и  частным  начальникам,  которые,
приступая к  исполнению, извещали  для доклада главнокомандующим,
когда  войска выступали  из  лагеря или  возвращались. Приказания
объявляемы   были  также   генерал-квартирмейстером  2-й   армии
Толем  [59] ,   гвардии   полковником  князем   Кудашевым [60]  .

После сражения при Бородине осталось одно наименование 2-й армии:
войска присоединены к 1-й армии, главные штабы составляли один; я
остался в прежнем звании.

27-го  числа августа  армия  имела ночлег  недалеко от  Можайска.
Занявший город  арриергард атамана  Платова был из  него вытеснен
неприятелем,   но   в  сей   день   он   не  преследовал   далее.

28-го числа  армия продолжала отступление, неприятель преследовал
сильнее,   и  в   арриергарде  была  схватка   довольно  горячая.

Князь   Кутузов  показывал   намерение,  не  доходя   до  Москвы,
собственно для спасения ее  дать еще сражение. Частные начальники
были о  том предуведомлены. Генералу  барону Беннингсену поручено
избрать позицию; чины квартирмейстере кой части его сопровождали.
Кто мог  иметь сведения  о средствах неприятеля,  о нашей потере,
конечно, не  находил того возможным; многие  однако же ожидали, и
сам я  верил несколько.  Нескромны были обещания  князя Кутузова:

"Скорее  пасть  при  стенах  Москвы,  нежели предать  ее  в  руки
врагов".  Не обманулся  ими  начальствующий в  Москве генерал  от
инфантерии граф Растопчин, который хотя делал известною переписку
свою   с   князем   Кутузовым,   показывал  вид   спокойствия   и
безопасности,   но  всех   менее  тому  верил.   Москву  старался
приуготовить к такому состоянию,  чтобы неприятель не мог извлечь
из нее ничего для себя полезного.

Я  позволил себе  некоторые предположения,  о которых  не сообщил
никому,  в  той  уверенности,   что  по  недостатку  опытности  в
предмете, требующем  обширных соображений, могли они подвергаться
большим погрешностям.  Я думал, что армия  наша от Можайска могла
взять направление на Калугу и оставить Москву. Неприятель не смел
бы занять ее слабым отрядом, не решился бы отделить больших сил в
присутствии  нашей   армии,  за  которой   должен  был  следовать
непременно.  Конечно не  обратился  бы к  Москве со  всею армиею,
оставя    тыл   ее    и   сообщение    подверженными   опасности.

Если бы  неприятель, наблюдая  движение наше на  Москву, со всеми
силами  пошел по  направлению на  Калугу, нам  предстояли другого
рода  неудобства.  Из Калуги  он  доставал  бы продовольствие,  в
большом  количестве заготовленное.  С армиею адмирала  Чичагова и
войсками под начальством генерала от кавалерии Тормасова сношения
наши   подвергались   бы   медленности.   Богатейшие   провинции,
снабжающие  армию  потребностями,  были  бы отрезаны.  Неприятель
сохранил  бы  в   полной  безопасности  прежние  свои  сообщения,
отклонив  их из  Смоленска  чрез Ельню  по направлению  к Калуге,
местами, не  опустошенными войною.  Москва могла бы  быть спасена
таким  образом, но  армия  наша поставлена  в необходимость  дать
сражение, прежде нежели усилена  была свежими подкреплениями и во
множестве излечившимися  ранеными. Сражение надобно было выиграть
против  мало  еще  расстроенной,  сравнительно  с  нашею,  по  ее
численности.

Наполеон, заняв  Москву, вероятно думал поразить  Россию ужасом и
положить  скорейший конец  войне трудной  и жестокой. Не  знал он
хорошо  мужественного  характера императора  Александра, не  знал
свойств  русского  народа,  твердого  в  опасности,  в  несчастии
терпеливого, и  Бог, мститель  ненасытного властолюбия Наполеона,
назначил Москву быть гробом его и славы!

Армия наша, теснимая  неприятелем, имея арриергард в беспрерывном
огне, и  все места,  ею перейденные, не  находя довольно твердыми
позициями, ни на одной из них не остановясь, приблизилась к самым
предместиям Москвы.

Место, на котором  предположено было устроить армию, простиралось
от  урочища  Фили,  впереди селения  того  же  имени, чрез  речку
Карповку и на Воробьевы  горы. Позиция была осмотрена полковником
Толем и  им найдена довольно хорошею.  Трудно предположить, чтобы
князь Кутузов  не видел  ее слишком ощутительных  недостатков; но
желая  уверить в  решительном намерении  своем дать  сражение, он
показывал вид  согласия с  мнением полковника Толя,  и рассуждая,
количество   войск,   несоразмерное  обширности   местоположения,
вознаградить избытком артиллерии.

1-го сентября рано поутру  вместе с прибывшими войсками к селению
Фили  приехал   князь  Кутузов  и  тотчас   приказал  строить  на
возвышении, называемом  Поклонная гора, обширный редут  и у самой
большой  дороги  батареи, назначая  их  быть конечностию  правого
фланга; лежащий недалеко по правую сторону лес наполнить егерями,
прочие войска расположить по  их местам. В присутствии окружающих
его  генералов  спросил  он  меня, какова  мне  кажется  позиция?
Почтительно отвечал  я, что  по одному взгляду  невозможно судить
положительно о месте, назначаемом для шестидесяти или более тысяч
человек, но что весьма  заметные в нем недостатки допускают мысль
о  невозможности на  нем удержаться.  Князь Кутузов взял  меня за
руку,  ощупал пульс  и  сказал: "Здоров  ли ты?"  Подобный вопрос
оправдывает сделанное с  некоторой живостию возражение. Я сказал,
что драться  на нем он не будет,  или будет разбит непременно. Ни
один из  генералов не  сказал своего мнения,  хотя немногие могли
догадываться,  что князь  Кутузов никакой  нужды в том  не имеет,
желая  только  показать  решительное  намерение защищать  Москву,
совершенно о том не помышляя.

Князь   Кутузов,   снисходительно  выслушав   замечание  мое,   с
изъявлением ласки  приказал мне осмотреть позицию  и ему донести.
Со мною отправились полковники Толь и генерального штаба Кроссар.

По  тщательном  обозрении   я  доложил  князю  вкратце  следующие
замечания:  местоположение  от  правого  фланга  к  центру  имеет
довольно хорошую наклонность, частию для нас выгодную, частию под
сильным  огнем. Его  разрезывает  речка Карповка,  крутоберегая к
стороне Воробьевых гор; въезды на них неудобны, требуют время для
исправления.    Устроенные    на    речке   мосты    подвергаются
неприятельским батареям; удаленные от них умедлят сообщения между
войск. Левый фланг армии,  занимая вершину Воробьевых гор, должен
иметь весьма сильные укрепления, защищаемые главною частию войск,
ибо  на  противоположной  равнине  может  неприятель  расположить
тридцать и  более тысяч  человек, готовых к  атаке. В тылу  у нас
Москва-река, единственное отступление фланговым движением к речке
Карповке.  Князь  Кутузов, выслушав,  приказал сделать  вторичное
обозрение, и по возвращении  я доложил ему, что, расположив армию
на Воробьевых горах,  перехватя Калужскую дорогу впереди заставы,
можно удерживать Серпуховскую дорогу  и отступить на нее, проходя
малую  часть Замоскворечья.  В заключение  я сказал,  что позиция
чрезвычайно   невыгодна,  отступление   очень  опасно   и  трудно
арриергарду  удержаться   столько  времени,  чтобы  армия  успела
отдалиться.  Отступление  войск, защищающих  Можайскую дорогу  не
иначе  как через  город,  надобно согласовать  с общим  движением
армии.  Князь  Кутузов,  выслушавши  мое  объяснение,  ничего  не
сказал,  а   войска  продолжали  устраиваться   по  прежнему  его
приказанию. IV-й корпус генерала Дохтурова направлен на Воробьевы
горы, работа окопов продолжалась.

Я нашел  у князя генерала  графа Ростопчина, с которым  он (как я
узнал)  долго  очень  объяснялся.  Увидевши меня,  граф  отвел  в
сторону и спросил:

"Не понимаю, для чего усиливаетесь вы непременно защищать Москву,
когда,  овладев ею,  неприятель  не приобретет  ничего полезного.
Принадлежащие  казне  сокровища  и  все  имущество  вывезены;  из
церквей  за  исключением немногих,  взяты драгоценности,  богатые
золотые и серебряные украшения. Спасены важнейшие государственные
архивы.  Многие  владельцы   частных  домов  укрыли  лучшее  свое
имущество.  В   Москве  останется  до   пятидесяти  тысяч  самого
беднейшего   народа,   не   имеющего   другого  приюта".   Весьма
замечательные последние его слова: "Если без боя оставите Москву,
то вслед за собою увидите ее пылающую[61]!" Граф Ростопчин уехал,
не получив решительного отзыва князя Кутузова. Ему по сердцу было
предложение  графа Ростопчина,  но незадолго  пред сим  клялся он
своими седыми волосами, что неприятелю нет другого пути к Москве,
как чрез его тело.  Он не остановился бы оставить Москву, если бы
не ему могла быть  присвоена первая мысль о том. Данная им клятва
его не удерживала, не  у преддверия Москвы можно было помышлять о
бое; не доставало времени сделать необходимые укрепления; едва ли
достаточно было,  чтобы порядочно расположить  армию. 29-го числа
августа   им   подписано  повеление   калужскому  губернатору   о
направлении транспортов с  продовольствием из Калуги на Рязанскую
дорогу.

Князь Кутузов рассказал мне  разговор его с графом Ростопчиным, и
со всею  простотою души  своей и невинностью уверял  меня, что до
сего времени  он не знал, что  неприятель приобретением Москвы не
снищет  никаких существенных  выгод, и  что нет,  конечно, причин
удерживать ее с чувствительною  потерею, и спросил, как я думаю о
том?  Избегая вторичного  испытания  моего пульса,  я молчал;  но
когда  приказал он  мне говорить, подозревая  готовность обойтись
без драки,  я отвечал, что прилично  было бы арриергарду нашему в
честь   древней    столицы   оказать   некоторое   сопротивление.

День  клонился  к  вечеру,   и  еще  не  было  никаких  особенных
распоряжений.  Военный министр  призвал меня  к себе,  с отличным
благоразумием, основательностию  истолковал мне  причины, по коим
полагает он  отступление необходимым,  пошел к князю  Кутузову, и
мне  приказал идти  за собою.  Никому лучше военного  министра не
могли быть  известны способы  для продолжения войны,  и какими из
них  в настоящее  время  пользоваться возможно;  чтобы употребить
более благонадежные, надобно выиграть  время, и для того оставить
Москву необходимо.

Князь  Кутузов, внимательно  выслушав,  не мог  скрыть восхищения
своего, что не ему  присвоена будет мысль об отступлении, и желая
сколько  возможно отклонить  от  себя упреки,  приказал к  восьми
часам вечера созвать гг. генералов на совет[62].

В  селении   Фили,  в   своей  квартире,  принял   князь  Кутузов
собравшихся генералов. Совет составили: главнокомандующий военный
министр  Барклай  де  Толли,  генерал барон  Беннингсен,  генерал
Дохтуров,   генерал-адъютант   Уваров,  генерал-лейтенанты   граф
Остерман-Толстой, Коновницын и Раевский; последний, приехавший из
арриергарда,  бывшего  уже не  в  далеком  расстоянии от  Москвы,
почему  генерал Милорадович  не мог  отлучиться от  него. Военный
министр  начал  объяснение  настоящего  положения  дел  следующим
образом:

"Позиция  весьма  невыгодна, дождаться  в  ней неприятеля  весьма
опасно;  превозмочь  его,  располагающего  превосходными  силами,
более  нежели  сомнительно.  Если  бы  после  сражения  могли  мы
удержать место, но такой  же потерпели урон, как при Бородине, то
не будем  в состоянии  защищать столько обширного  города. Потеря
Москвы будет  чувствительною для государя, но  не будет внезапным
для  него  происшествием, к  окончанию  войны его  не наклонит  и
решительная воля его продолжать ее с твердостию. Сохранив Москву,
Россия  не  сохраняется  от  войны  жестокой,  разорительной;  но
сберегши армию,  еще не уничтожаются надежды  о