орения, посвященные  Шекспиру, -
они написаны  Беном  Джонсоном, а также Хью  Холландом,  Леонардом Диггзом -
двумя "университетскими умами",  и анонимом I. M.**. Они скорбят  о  великом
поэте и драматурге, воздают ему высочайшую  хвалу и предсказывают бессмертие
его творениям и его имени. Хью Холланд: "Иссяк источник муз, превратившись в
слезы, померкло  сияние Аполлона...  лавры  венчают гроб того,  кто  был  не
просто Поэтом, но Королем Поэтов... хотя линия его жизни обрвалась так рано,
жизнь его строк никогда не прервется..." Аноним I. M.: "Мы скорбим, Шекспир,
что ты ушел так рано с мировой сцены в могилу..."
     ______________
     **Есть основания полагать, что это - Джон Марстон, хотя чаще называются
другие кандидаты.

     Эти  строки  нередко порождали  споры.  Нестратфордианцы указывают, что
Шекспир  умер  52-х  лет  от  роду,  то есть  в возрасте, считавшемся  тогда
почтенным - вряд ли  к  нему может  относиться  выражение  "так  рано", -  и
приводят  список известных лиц, живших в XVI - XVII веке, умерших в возрасте
30-40 лет. Некоторые стратфордианцы в ответ приводят  список людей, доживших
тогда  до 70-80 лет, и доказывают, что  на  этом  фоне 52  года - совсем  не
старость. Конечно, 52 года - это по любым меркам  не молодость, но, с другой
стороны, смерть гения всегда безвременна...
     Леонард Диггз также предвидит бессмертие Шекспира в его творениях:
     "Шекспир,  наконец-то   твои   друзья  представили  миру  твои  труды,/
Благодаря которым твое имя переживет твой памятник,/ Ибо когда время размоет
стратфордский монумент*,/  В  этой книге  потомки будут  видеть  тебя  вечно
живым..." Это очень  важные строки. Во-первых,  они подтверждают, что к 1623
году  памятник в  стратфордской  церкви  был  уже  сооружен. Во-вторых,  они
бесспорно подтверждают связь между Шекспиром и Шакспером,  но  какую  связь?
Говоря   о  том,   что  время  "размоет"   стратфордский  "монумент",  автор
стихотворения, очевидно,  выражается намеренно  двусмысленно. Ибо  это можно
понять просто в том смысле,  что воздвигнутый  человеческими руками памятник
когда-нибудь  неизбежно  будет  разрушен  неумолимым   временем,  тогда  как
духовному памятнику - великим творениям Шекспира - суждена вечная жизнь; так
истолковывают это  образное  выражение стратфордианцы.  Но  нестратфордианцы
понимают  его  по-другому:   Диггз  говорит  о   будущем,   когда  исчезнет,
испарится**  завеса,  маска,  скрывающая  лицо  великого  человека,  и  миру
откроется удивительная правда о  нем  и о его книге.  Здесь, так  же как и в
поэме  Джонсона, а  еще  через  десятилетие  -  в стихотворении  Милтона,  -
творения Шекспира как бы отделяются от  памятника, на  котором начертано его
имя. При этом предсказание, что время "размоет", уберет только что созданный
памятник, обнаруживает странное отсутствие пиетета к сооружению  в церковной
стене,  поставленному, казалось  бы,  именно  для того,  чтобы отметить  эту
могилу среди  многих  других. О том же, вероятно,  говорит и  подозрительная
опечатка (?) в ключевом слове "монумент".
     ___________________
     *В    некоторых    экземплярах    Великого   фолио   слово   "монумент"
транскрибировано Moniment, что на шотландском диалекте означает "посмешище".
     **Dissolve - размывать, испарять, растоплять, исчезать.

     Ни  Холланд,  ни Диггз  при жизни  ни разу не  упомянули имя  Шекспира,
творения которого они, оказывается, настолько высоко ценили, что считали его
не просто  "знаменитым сценическим  поэтом" (Холланд),  но  Королем  Поэтов!
Никак не  откликнулись они  и на его смерть. Так же, как и знавший  его  еще
более близко и  тоже высоко  ценивший поэт и  драматург Бен  Джонсон, -  при
жизни Шекспира и он не сказал о нем открыто ни одного слова. И не только при
жизни Барда, но и в течение нескольких следующих после его смерти лет.
     В 1619  году  Бен Джонсон  предпринял пешее путешествие в Шотландию, во
время которого он посетил поэта Уильяма Драммонда и был его гостем несколько
дней. В дружеских беседах (за стаканом вина, неравнодушие к  которому своего
гостя Драммонд  специально отметил) Джонсон откровенно высказывал  мнение  о
выдающихся  писателях,  поэтах и  драматургах, вспоминая  при этом множество
интересных деталей о каждом из них и об отношениях с ними, - а знал он  едва
ли не всех своих литературных  современников. Эти рассказы, проводив гостя в
постель, Драммонд  каждый  раз  добросовестно записывал. Его записи - не без
приключений  - дошли  до  нас, и  они  дают  уникальную возможность  увидеть
"живыми" многих выдающихся  елизаветинцев  и  якобианцев,  а  заодно  хорошо
дополняют наши представления о  неукротимом нраве и злом  языке самого Бена.
Мы находим  в "Разговорах с Драммондом"  и воспоминание о жестокой  ссоре  с
Марстоном, и описание внешности Филипа Сидни (хотя Джонсону вряд ли довелось
его видеть), и многое другое о Донне, Дрейтоне, Дэниеле, Чапмене, Бомонте, и
конечно - больше всего о самом Бене Джонсоне. Но напрасно стали бы мы искать
здесь какие-то  конкретные  воспоминания  Джонсона  об Уильяме  Шекспире,  о
человеке, которого Бен, как станет ясно из поэмы, написанной через несколько
лет  для  Великого  фолио,  хорошо  знал  и  ставил  несравненно  выше  всех
современников и  даже  выше  корифеев античного театра.  О  Шекспире Джонсон
сказал лишь,  что ему не  хватало искусства,  да  еще  вспомнил, что в одной
пьесе ("Зимняя сказка") у него происходит кораблекрушение в Богемии, где нет
никакого моря. И больше ничего.
     А теперь, всего лишь через  три-четыре года, Джонсон пишет для Великого
фолио поэму, которая станет самым знаменитым из его поэтических произведений
и навсегда свяжет в глазах потомков его имя с именем Великого Барда: "Памяти
автора, любимого мною Уильяма Шекспира, и о том, что он оставил нам". В этой
блестящей  поэме,  исполненной  подлинного  пафоса,  содержится  высочайшая,
проникновенная оценка  творчества  Шекспира и пророческое предсказание  того
места,  которое ему предстоит  занять в мировой культуре.  Джонсон  называет
Шекспира  "душой  века, предметом  восторгов,  источником наслаждения, чудом
нашей сцены". Шекспир - гордость и слава Англии: "Ликуй, Британия! Ты можешь
гордиться тем, кому все театры  Европы должны воздать  честь. Он принадлежит
не  только  своему  веку,  но  всем временам!"  В  заключение поэмы  Джонсон
восклицает:  "Сладостный лебедь Эйвона! Как чудесно было  бы  снова  увидеть
тебя в наших водах и наблюдать твои так нравившиеся нашей Елизавете и нашему
Джеймсу набеги на берега  Темзы! Но оставайся  там; я вижу, как ты восходишь
на небосвод и  возникает  новое созвездие! Свети  же нам, звезда  поэтов..."
Более тщательный разбор этой замечательной поэмы нам  еще предстоит. Пока же
отметим, что Уильям Шакспер жил в Лондоне почти постоянно,  а не "набегами";
к  тому же  невозможно  представить себе грозную владычицу Британии  или  ее
преемника, с радостным нетерпением ожидающими приезда члена актерской труппы
в свою столицу.
     И еще одна строка - в начале поэмы - заслуживает пристального внимания:
"Ты  сам  себе  памятник  без  надгробия..."   Она  звучит  загадочно:  ведь
стратфордский настенный памятник только что был установлен и его упоминает в
своем стихотворении Диггз. Но, выходит для Джонсона этот памятник как  бы не
существует  вообще:  единственным истинным  памятником  Потрясающему  Копьем
являются его  имя  и  творения,  как и при  жизни они были его  единственной
ипостасью.
     Подлинной  достопримечательностью  книги стал  помещенный на  титульном
листе портрет, представленный как изображение Уильяма Шекспира. Портрет  был
выполнен  молодым гравером  фламандского  происхождения Мартином  Дройсхутом
(родился в 1601 году). Портрет очень странный и - что особенно удивительно -
совершенно не похож на другое изображение Шекспира, появившееся незадолго до
того,  - стратфордский бюст в храме  св.  Троицы  (и  в первоначальном, и  в
сегодняшнем его виде).
     Лицо маскообразное,  лоб  огромный  ("как при  водянке" - заметил  один
шекспировед), широкий подбородок вытянут  вниз.  На  верхней  губе  -  узкие
усики,  под нижней губой штрихами обозначена маленькая  бородка; кроме того,
подбородок и верхняя губа как будто  нуждаются в бритье. Плоское, торчащее в
сторону  ухо и волосы  кажутся наклеенными. Линия овала лица  идет прямо  от
мочки уха, а за ней - другая, резко очерченная линия, скрывающаяся вверху за
ухом, а внизу  уходящая под подбородок. Поскольку свет дан с  разных сторон,
эту  линию  нельзя  считать  естественной,  контуром  тени;  линия  нанесена
художником специально  и, как считают нестратфордианцы, она  обозначает край
маски  - для  тех,  кто  посвящен в тайну  портрета. Огромная голова кажется
отделенной  от  туловища  плоским,  напоминающим  секиру или  блюдо  плоеным
воротником.
     Не менее странное  впечатление производит и одежда "фигуры" (как назвал
это  изображение  Бен  Джонсон).   Неправдоподобно   узкий   кафтан,  богато
отделанный шитьем и пуговицами, никак не похож на  одежду человека  среднего
сословия. Самое  удивительное -  одна  половина  кафтана  показана  спереди,
другая - сзади (однако заметили  это только в начале XX века специалисты  из
лондонского  журнала  для  портных).  Мог  ли  художник -  пусть даже  самый
неопытный  -  допустить такую  ошибку*? Нет, это  могло быть сделано  только
специально, по указанию хитроумных инициаторов Великого фолио.
     ________________
     *  Джон  Брофи,  автор книги "Джентльмен  из  Стратфорда",  высказывает
предположение,  что  "перевернутость"  одной стороны кафтана была  придумана
художником, который хотел  таким необыкновенным образом символически указать
на раздвоенность души Барда, "в которой все время как бы  спорят между собой
две натуры...".

     Некоторые ученые, изучавшие гравюру Дройсхута, пришли к заключению, что
необыкновенный  кафтан  и  воротник-секира на  этом портрете являются плодом
фантазии художника. Действительно, найти в этом  смысле что-то аналогичное в
галерее портретов  людей  среднего сословия XVI -  XVII  веков очень трудно,
наверное   -  невозможно,   не   говоря  уже   об  абсолютной   уникальности
"раздвоенного" кафтана. Но  нормальные кафтаны  сходного  покроя  и  отделки
можно увидеть на портретах  нескольких самых высокопоставленных титулованных
аристократов, например,  графов Саутгемптона и Дорсета.  Особенно  интересен
портрет графа Дорсета  работы И. Оливера (1616), где не только  кафтан, но и
воротник имеют некоторое  сходство  с дройсхутовской "фантазией", и читатель
может в этом убедиться. Похоже, что Дройсхут видел картину Оливера и кое-что
оттуда позаимствовал*, когда конструировал портрет Шекспира.
     _________________
     *Воротник  на портрете Дорсета  отделан кружевом. Борода  и усы Дорсета
тоже похожи  по форме  на  "шекспировские", но они у графа погуще и выглядят
несравненно более естественно, как и все лицо.

     Многочисленные странности гравюры Дройсхута требуют, конечно, какого-то
объяснения  от биографов-стратфордианцев, и они чаще всего предлагают  самое
простое -  указывают на молодость Дройсхута (в 1623 году ему было  всего  22
года), неопытность, скромные творческие возможности.  Так, С. Шенбаум пишет:
"Едва  ли он (Дройсхут.  -  И.Г.) имел  большой  опыт в своем ремесле. Каким
образом он получил этот заказ, мы не знаем; возможно, его гонорар  был столь
же скромным, как и его  дарование"21. Подобные утверждения свидетельствуют о
слабом знакомстве некоторых маститых  шекспироведов с творческой  биографией
Дройсхута. Ведь всего лишь через два года им  была выполнена гравюра-портрет
самого герцога Бэкингема, отличающаяся как профессиональным мастерством, так
и реалистическим изображением  всех  деталей костюма,  несомненным сходством
лица Бэкингема  с  другими его портретами. Уже  одно  то обстоятельство, что
Дройсхут  получил заказ от первого  вельможи королевства (или  от кого-то из
его  приближенных),  говорит   о  его   высокой   репутации  как  гравера  и
портретиста.  Рекомендовать  Дройсхута  герцогу  мог  кто-то из  инициаторов
Великого фолио,  от  которых  Бэкингем, как  мы увидим  дальше,  был  не так
далек**.
     ____________________
     **Можно  указать и  на  другую  -  более  известную  -  работу  Мартина
Дройсхута - гравюру,  изображающую  Джона  Донна  в смертном саване  (1632).
Здесь  тоже обращает  на  себя  внимание не только высокий  профессиональный
уровень  работы,  но  и  полное   сходство  этого  графического  изображения
поэта-священника со  скульптурой работы Николаса Стоуна в соборе  св. Павла.
Таким эбразом, Дройсхут,  когда  нужно,  умел  делать  гравюры-портреты  без
шекспировских "странностей".

     Представить  и  объяснить публике  столь странный портрет  Потрясающего
Копьем взялся все тот же неутомимый Бен Джонсон. Кроме замечательной поэмы и
(вероятно)  текста  обращения  от  имени  двух членов  актерской  труппы Бен
написал еще одно -  специальное - стихотворение "К читателю", помещенное  на
развороте с гравюрой Дройсхута. Этот подлинный маленький  поэтический шедевр
остроумия  и  двусмысленности  непросто  передать  на другом  языке  даже  в
подстрочнике; поэтому кроме подстрочника полезно будет привести и английский
оригинал.  Итак,  Джонсон обращается  к  читателю: "Эта  фигура,  которую ты
видишь  здесь помещенной,/  Была для благородного Шекспира вырезана;/  В ней
гравер  вел  борьбу/  С природой,  чтобы  превзойти саму жизнь:/ О,  если бы
только он  смог нарисовать его ум/  Так же хорошо, как он схватил/ Его лицо;
гравюра превзошла бы все,/ Когда-либо написанное на меди,/ Но так как он  не
смог, то, читатель, смотри/ Не на его портрет, а в его книгу/"*.
     ______________________
     *"This figure that thou here seest put,
     It was for gentle Shakespeare cut;
     Wherein the graver had a strife
     With nature, to outdo the life:
     0, could he but have drawn his wit
     As well in brass, as he hath hit
     His face; the print would then suprass
     All, that was ever writ in brass,
     But, since he cannot, reader, look
     Not on his picture, but his book".

     Некоторые нестратфордианцы  обращают внимание на то, что английское has
hit  his face (нашел, схватил его  лицо) произносится почти как has hid  his
face (скрыл, спрятал его лицо), и Джонсон это  учитывал, предназначая второй
вариант для посвященных. Такой  оборот очень хорошо согласуется с "фигурой",
которая  "была  для  благородного Шекспира вырезана", и  с борьбой,  которую
пришлось вести художнику, "чтобы превзойти (выйти  за  пределы) саму жизнь".
Действительно, зачем  бы иначе художнику  потребовалось  выходить за пределы
жизни, создавая лицо  "фигуры"?  Джонсон, указывают нестратфордианцы, хвалит
Дройсхута  за  то,  что  тому удалось создать превосходную маску, скрывающую
подлинного  автора,  подлинного  Великого  Барда,  но  так  как  на  рисунке
невозможно  изобразить  его  ум,  то  читателям остается  лишь  изучать  его
произведения.  Кстати,  в джонсоновском поэтическом наследии есть интересное
стихотворение22,   обращенное   к   некоему  художнику,   которого   Джонсон
"инструктирует", как  надо изображать то,  что  не может  позировать.  Творя
вымышленный образ, художник состязается с самой природой, пытается превзойти
самую жизнь.
     Итак,  нестратфордианцы,  указывая   на  многочисленные  странности   и
двусмысленности дройсхутовского портрета и сопровождающего его стихотворения
Джонсона, делают вывод, что портрет "сконструирован" художником  по  желанию
заказчиков и на  нем изображен вообще не какой-то  конкретный человек, а то,
что  Джонсон  назвал  "фигурой"  - нарочито  нежизненная  маска.  Хитроумная
гравюра, сопровождаемая  двусмысленным  обращением,  как бы подтрунивает над
наивным  (непосвященным)  читателем,  перед  глазами  которого,  как говорит
Джонсон во  втором своем стихотворении,  невидимый Шекспир "потрясает  своим
копьем".
     Стратфордианские    авторы    обычно   стараются    "не   копаться"   в
двусмысленностях джонсоновского  обращения  к читателю по  поводу  портрета,
мимоходом  отмечая, что  Джонсон-де критически  оценивает работу  Дройсхута.
Иные,  наоборот, считают, что Джонсону гравюра  понравилась, и, вероятно, он
нашел  в ней сходство  с  покойным  Бардом  -  иначе  зачем бы  он  и другие
составители стали ее помешать в Фолио.
     Такой авторитет,  как С.  Шенбаум, в своей  обстоятельной шекспировской
биографии касается  этого  стихотворения лишь мимоходом,  осторожно сообщая:
"Джонсон смог  заставить  себя написать  несколько  превосходных  похвальных
строк...  Без сомнения,  лишь чрезмерно  проницательный  читатель  обнаружит
скрытую насмешку в заключительных словах Джонсона"23.
     Да,  действительно,  заключительные  слова  Джонсона  звучат достаточно
внятно.  Но  понимать  их  можно далеко не однозначно, особенно  в контексте
всего  стихотворения и уникальных  особенностей  дройсхутовской "фигуры".  И
вообще,  возьмется ли кто-либо  утверждать,  что помещать  в книге на видном
месте  рядом  с  портретом  автора  специальное   стихотворение,  в  котором
читателям рекомендуется на этот портрет не смотреть, - дело обычное...
     Дройсхутовская  "фигура" была перепечатана  без изменений в  следующем,
Втором фолио, вышедшем через  десятилетие,  в  1632 году. А еще через восемь
лет,  в 1640 году,  то  есть уже  после смерти  Бена Джонсона, издатель Джон
Бенсон  (интересное  совпадение)   выпускает  собрание  (без  больших  поэм)
поэтических   произведений   Шекспира;  там   же   подборка   стихотворений,
посвященных его памяти, и гравюра с его изображением -  с инициалами другого
гравера.  Рисунок этот малоизвестен и  крайне редко  воспроизводится  даже в
специальной  литературе.  Черты лица здесь различимы не так отчетливо, как в
Великом фолио (формат листа октаво - четверть от фолио),  но влияние гравюры
Дройсхута бесспорно - особенно  в изображении лица, волос, воротника. Есть и
новшества:  голова  повернута не  вправо, а влево, на правое  плечо  накинут
плащ;  левая  рука  (в перчатке)  держит оливковую  ветвь с  плодами, вокруг
головы - подобие ореола.
     Под  этой   гравюрой   помещено   короткое   стихотворение,  иронически
перекликающееся с джонсоновским обращением к читателю в Великом фолио:

     "Эта Тень - и есть прославленный Шекспир? Душа века,
     Предмет восторгов? источник наслаждения? чудо нашей сцены".

     Джонсоновская "фигура" стала "тенью", и три вопросительных знака подряд
выглядят весьма  интригующе.  Обращение  к читателю,  подписанное инициалами
издателя,  и  помещенные  в  книге  стихотворения  других  поэтов  исполнены
глубокого  преклонения   перед   Бардом,  -  что   же  могут   означать  эти
двусмысленные, загадочные вопросительные знаки?
     Что касается  гравюры Дройсхута,  то этот портрет, формально являюшийся
единственным,  хоть   как-то  подтвержденным  современниками,   из-за  своих
подозрительных странностей недолюбливается шекспировскими биографами,  и они
предпочитают  ему   другие,  относительно  которых   нет  абсолютно  никаких
доказательств, что на них действительно запечатлен Шекспир (или Шакспер), но
зато  изображенные  на  них  неизвестные мужчины безусловно  похожи на живых
людей  того времени.  О портретах,  когда-то  украшавших  музейные  стены  и
страницы роскошных шекспировских переизданий и оказавшихся  фальсификациями,
я  уже  говорил. Из  других  наиболее известны так называемые  чандосский  и
графтонский портреты.  На графтонском есть надпись, из которой явствует, что
изображенному на  нем молодому человеку  в 1588 году было 24  года, то  есть
столько  же,  сколько  и  Шаксперу.  Этого оказалось достаточно,  чтобы  уже
известный  нам  шекспировед  Довер  Уилсон поддержал  предположение, что  на
полотне  представлен  молодой  Шекспир.  Уилсон   писал:   "Однако  ни