ак
новых,  так  и  старых  пьес;  Эдуард  Блаунт, вероятно, принимал участие  в
издании с самого начала. Эти и другие факты (в том  числе и посвящение книги
ее сыновьям),  говорят о том,  что  в создании Великого фолио  Мэри  Сидни -
Пембрук играла вначале ту же роль, что и в публикации литературного наследия
Филипа  Сидни, - роль  инициатора, редактора, и частично - соавтора.  Именно
этим  объясняются и  столь удивляющие шекспироведов  изменения  - не  только
сокращения, но  и обширные дополнения авторского характера  к текстам в этом
издании: ее участие  в появлении дорогих ее сердцу книг никогда не сводилось
к простой правке чужих текстов - она всегда выступала полноправным - наравне
с автором - участником творческого литературного процесса. Такой характер ее
работы над наследием Филипа Сидни теперь общепризнан; пришло время признания
ее роли в становлении Великого Барда.
     В  одном   из  самых  "трудных"  (для  джонсоноведов)  -   но  и  самом
перспективном  для  исследователей   -  произведении  Бена  Джонсона-  пьесе
"Магнетическая леди" (1632), приуроченной к 20-й годовщине смерти Рэтлендов,
в аллегорической форме рассказывается о некоем Великом проекте, "генеральный
смотритель" которого умирает, не успев довести дело до конца. Характер этого
Великого проекта становится понятным из реплики одного из  его исполнителей,
помощников  "генерального  смотрителя":  "То, что для вас  потом  становится
предметом чтения и изучения, для меня - лишь обычная работа".
     25 сентября  1621  года оспа уносит Мэри из жизни; ее хоронят в  соборе
города Солсбери,  но ее  могила не отмечена  памятником.  Лишь  через три  с
половиной  столетия,  в 1964  году,  в дни Шекспировского юбилея  ее земляки
прикрепили на стене  собора доску с эпитафией, написанной на ее смерть одним
из самых  молодых  поэтов  "уилтонского университета",  Уильямом  Брауном из
Тэвистока;  с  этих строк  я  и начал рассказ о  замечательной женщине  Мэри
Сидни, в замужестве графине Пембрук.
     Писатель Габриэль  Харви и другие  ее современники утверждали, что  она
при  желании  могла  бы  показать  много  своих  произведений,   однако  под
собственым именем Мэри Сидни опубликовала их сравнительно мало.
     В середине  XVII  века  Уилтон  сильно пострадал  от  пожара;  сгорели,
очевидно,  и почти  все бумаги  его прежней хозяйки, из  которых мы могли бы
узнать и о других ее произведениях, появившихся  в  разное  время под чужими
именами или псевдонимами. Известно  также, что значительная часть рукописных
материалов  была  утрачена  ее равнодушными к  истории  литературы потомками
(так,  одну  из  рукописей  переводов  псалмов  вместе  с  другими  "старыми
бумагами" приобрел некий джентльмен для  заворачивания кофе - к счастью, его
брат догадался снять с нее копию, которая сохранилась).
     Имеется несколько достоверных  портретов Мэри Сидни. Самый интересный и
значительный из них относится к  1614 году,  когда  ей было уже  53 года. На
картине  мы  видим женщину  с  красивым, удивительно  одухотворенным  лицом;
глубокий взгляд открывает напряженную работу мысли, устремленной к нам через
века  и поколения. В правом верхнем углу картины  -  интригующая, загадочная
надпись: "No Spring till now", что можно перевести и истолковать по-разному,
в том числе и как обет сохранения тайны...
     Сегодня  по-новому  звучат обращенные  к  ее  памяти  слова  хорошо  ее
знавшего поэта Сэмюэла Дэниела,  предсказывавшего, что искусство Мэри  Сидни
переживет века и откроет грядущим поколениям ее имя.

     Преображение жены капитана Лэньера

     В 1973  году  английский историк и  шекспировед Лесли Роуз объявил, что
тайна шекспировских  сонетов раскрыта  им  окончательно  и что Смуглая леди,
доставившая Великому Барду  столько огорчений,  - это некая Эмилия Лэньер. В
хранящемся в Бодлейанской библиотеке дневнике астролога и врачевателя Симона
Формана  (1552-1611), в  записи, относящейся  к его клиентке  Эмилии Лэньер,
Роуз прочел не очень ясно написанное слово  "brave"  (смелая, красивая)  как
"brown"  (смуглая,  темная),  и  это неверно прочитанное слово стало главным
аргументом его идентификации, которая сейчас обычно вспоминается учеными как
курьез.
     Но кроме попытки голословно отождествлять Эмилию Лэньер со Смуглой леди
Лесли Роуз сделал и другое, на мой  взгляд, несравненно более полезное дело.
В 1978 году он переиздал со своим предисловием (но без научного комментария)
чрезвычайно редкую поэтическую книгу, отпечатанную в 1611 году и написанную,
как  гласит  ее  титульный  лист, "Эмилией  Лэньер, женой капитана  Альфонсо
Лэньера"20.  Переизданию этого  раритета  Роуз  не преминул  дать  рекламное
заглавие "Поэмы шекспировской Смуглой  леди" и  в  предисловии повторил свои
утверждения о тождестве Эмилии Лэньер с прекрасной незнакомкой сонетов*. Но,
независимо  от  гипотезы Роуза,  сама старинная книга проливает  неожиданный
свет  на  своего  автора - противоречивую  личность,  талантливую  поэтессу,
эрудита, интеллектуала, чьи идеи часто на  целую эпоху опережали современные
ей  представления,   женщину,  достойную  высокой  чести  быть  литературной
современницей Шекспира!
     ___________________
     *Белокурого  друга  Роуз   отождествил  с  графом   Саутгемптоном;  все
остальные  гипотезы  о смысле сонетов и  их  героях он, со свойственной  ему
горячностью, объявил "полной чепухой".

     Что касается  молчания,  которым  было окружено  появление книги Эмилии
Лэньер  (ни  одного отклика  ни  в 1611 году, ни позже), то  Роуз в качестве
причины мог указать лишь на незначительный тираж...
     Записи  в  дневнике Симона  Формана  (1597  и 1600)  характеризуют  его
клиентку Эмилию Лэньер совсем не  так, как  можно было ожидать,  прочитав ее
поэтическую книгу, Эмилия родилась в 1569 году в семье придворного музыканта
итальянца  Бассано. Юную девушку (если верить  дневнику  Формана)  заметил и
сделал своей  любовницей старый лорд-камергер Хэнсдон (покровитель актерской
труппы),  и  она имела от него сына.  В 1593 году  ее "для  прикрытия" - так
пишет Форман - выдали замуж за Альфонсо Лэньера, подвизавшегося при дворе на
самых скромных ролях и сочтенного быть годным в качестве такого "прикрытия".
Ни до 1611 года, ни после (а  она умерла в 1645 году) нет  никаких следов ее
связи с  литературой, поэзией, ничего об этом не пишет и  Форман. Он  рисует
свою    клиентку    весьма   сомнительной    особой,    афиширующей    перед
врачевателем-астрологом свою былую связь с престарелым лордом-камергером (он
умер в 1596  году) и допытывающейся, удастся ли ей  самой стать когда-нибудь
"настоящей   леди".   Форман,   который  не   брезговал   и   сводничеством,
характеризует ее однозначно - "шлюха".
     Тем более удивительно, что в 1611 году такая сомнительная даже в глазах
Формана "дама полусвета"  вдруг выпускает  серьезную поэтическую книгу,  где
предстает  перед читателем  как  апологет религиозного  пиетета и  моральной
чистоты,  нетерпимости   к  греху  во  всех   его   проявлениях.  Приходится
предположить,  что  с ней  за несколько лет произошла серьезная метаморфоза,
нисколько не отразившаяся,  впрочем, на ее дальнейшей жизни. При этом в 1611
году  она  -  тоже  "вдруг"  -  оказывается  превосходным  поэтом,  мастером
поэтического слова, исполненного  глубокого смысла, мысли и знаний, и Роуз с
полным  основанием считает  ее  лучшей  (наравне с  Мэри  Сидни  -  Пембрук)
английской поэтессой шекспировской эпохи!
     Книга, отпечатанная  типографом В.  Симмзом  для  издателя  Р.  Баньяна
(имена,   знакомые   по   первоизданиям  нескольких   шекспировских   пьес),
открывается  авторскими  обращениями  к  самым  высокопоставленным  женщинам
королевства, начиная с самой королевы Анны и ее дочери принцессы  Елизаветы,
после них - к Арабелле Стюарт, родственнице короля  (вскоре Арабелла вступит
в тайный  морганатический  брак и, заключенная за  это в Тауэр, сойдет там с
ума). Далее следует стихотворение  "Ко  всем  добродетельным  леди  вообще",
затем обращения - тоже  в  стихах -  к  графиням Пембрук, Кент,  Камберленд,
Сэффолк, Бедфорд, Дорсет - к каждой  в отдельности. Обращения к этим знатным
женщинам  интересны и заметными  различиями, и оттенками отношений  автора к
каждой из  них. Особенно важны эти различия  и  оттенки,  когда речь  идет о
таких  известных историкам литературы личностях,  как Анна  Клиффорд,  тогда
графиня Дорсет*, и "Блестящая Люси" - графиня Бедфорд, не говоря уже о самой
Мэри Сидни -  Пембрук, которой адресована  самая большая  (56 четверостиший)
поэма,  озаглавленная "Мечта  автора  к  Мэри,  графине  Пембрук".  Удивляет
близость  безродной  Эмилии Лэньер к  чрезвычайно высокопоставленным  дамам,
включая саму  королеву и ее дочь, -  она явно лично знакома  с ними,  и в ее
стихах к ним присутствует лишь высокая почтительность, но не раболепие. Так,
адресуясь к Арабелле Стюарт, женщине королевской  крови, она сожалеет,  что,
будучи давно знакома с ней, не знает ее, однако, так близко, как желала бы!
     _____________________
     *Потом, после смерти Дорсета, она стала женой  младшего сына Мэри Сидни
- Пембрук -  Филипа, графа Монтгомери. Ее  стараниями воздвигнуты  памятники
Спенсеру и Дэниелу.

     После  этих  обращений  идет  исполненное лукавой  иронии  послание  "К
добродетельному читателю"  и, наконец, - на  57-ми страницах -  сама  поэма,
давшая название всей книге:  "Славься  Господь Царь Иудейский". Потом -  еще
одна поэма, содержание  которой кажется не связанным с предыдущей, названная
"Описание Кукхэма". Завершают  книгу несколько строк на  отдельной странице,
адресованных "Сомневающемуся читателю",  которому  доходчиво  "объясняется",
что название поэмы пришло автору однажды во сне много лет назад!
     В  поэме,  особенно  в  части, озаглавленной  "Оправдание Евы в  защиту
женщин",  поэтесса  развивает  целую  систему взглядов  на  несправедливость
тогдашнего  положения женщин в обществе.  Учитывая  уникальность  публичного
изложения подобных взглядов в то время, мы можем без большой натяжки назвать
Эмилию Лэньер предтечей феминизма.
     Развенчивая  древние  и  средневековые   предрассудки   о  женщине  как
средоточии греховности,  автор соответственно трактует и библейский сюжет об
изгнании первых людей  из рая. Она доказывает (не без иронии), что не Ева, а
Адам виноват в грехопадении и вообще мужчины - гораздо более расположенные к
греху существа, чем женщины,  которым  они  причиняют  столько  страданий, и
потом  их  же  во  всем  обвиняют!  Еву,  не  устоявшую  перед   искушением,
оправдывает ее любовь к Адаму, ее женская  слабость;  но мужчина -  сильнее,
никто не мог заставить  его отведать заветного  плода,  если  бы  он  сам не
захотел  этого!  И  совсем  уже было  несправедливо  (и  недостойно  первого
мужчины)  перекладывать  свою  вину на плечи слабой  и  любящей его женщины.
"Мужчины хвастают своими познаниями, но ведь они  получили их  из прекрасных
рук Евы как из самой умной книги!"
     Поэтесса  не  ограничивается  констатацией  несправедливости униженного
положения  женщин,  она   прямо   призывает   их  вернуть   себе  утраченное
достоинство, а мужчин, осознав женскую правоту, не препятствовать этому!

     "Вернем же себе нашу свободу
     И бросим вызов вашему господству.
     Вы приходите в мир только через наши муки,
     Пусть это умерит вашу жестокость;
     Ваша вина больше, почему же вы не признаете
     Нас равными себе, не освобождаете от тирании?"

     Автор   постоянно  делает  упор  на  чистоту,  благородство,  верность,
незапятнанность репутации женщины. Рассказывая о великих женщинах - героинях
Ветхого и  Нового Заветов, она опускает такую личность, как Мария Магдалина,
а переходя к  женщинам из греко-римской античности и уделяя достаточно места
Клеопатре и  трагической истории  ее любви к Антонию, она, однако, дает ясно
понять, что ее симпатии на стороне скромной и целомудренной Октавии. И так -
везде. Красота должна быть соединена с добродетелью.
     Все это чрезвычайно  трудно согласовать с тем, что  сообщает об  Эмилии
Лэньер  в  своем  дневнике  Симон  Форман.  Действительно  в  искренность  и
нравственную чистоту поэтессы трудно не поверить -  ее личность, ее духовный
мир, нравственные оценки все время на  переднем плане. Но, с другой стороны,
и записи  Формана нельзя просто сбрасывать со  счетов -  ведь он знал Эмилию
довольно  близко,  она неоднократно  обращалась  к  нему, посвящала  в  свои
интимные секреты...
     Поэмы  и  посвящения  демонстрируют  уникальную  для  незнатной женщины
образованность  и  начитанность  автора;  бесчисленное  множество  свободных
ссылок и аллюзий на библейские книги и греко-римскую мифологию,  литературу,
историю свидетельствуют об этом.
     Обращение к  Мэри Сидни - Пембрук,  названное "Мечтой",  -  чрезвычайно
значительно.  Несомненна не  только духовная  общность  двух  поэтесс,  но и
личная близость Эмилии Лэньер к семье Сидни. Она  склоняется перед  подвигом
сестры Филипа Сидни, сохранившей и открывшей миру его несравненные творения.
Имя Филипа  Сидни  поэтесса  произносит  с молитвенным  обожанием,  ее голос
прерывается -  так даже через много  лет  потрясает  ее  его  судьба; хорошо
известно ей и о том, что графиня Пембрук - поэт и писатель, о  ее  переводах
псалмов и других произведений (хотя, как мы  уже знаем, Мэри почти ничего из
написанного не печатала).

     "К этой леди теперь я направляюсь,
     Предлагая ей плоды своих свободных часов;
     Хотя она сама написала много книг, несравненно ценнейших,
     Но ведь есть мед и в самых скромных цветах...".

     Несколько  раз в  книге  повторяется  шекспировская мысль о сценической
преходяшести всего сущего, образ мира-театра:

     "Вы знаете хорошо, что этот мир - лишь Сцена,
     Где все играют свои роли, а потом должны уйти навсегда.
     Никому не делается снисхождения, ни знатности, ни юности, ни сединам,
     Никого не щадит всепоглощающая Смерть..."

     Поэтический  язык Эмилии Лэньер насыщен  яркой образностью,  впечатляет
богатством лексикона, эвфуизмами, редкими словосочетаниями, тонкими нюансами
интонации,  несущими важный подтекст.  Хотя это - единственная ее книга,  не
чувствуется,  что автор  - новичок  в  поэзии; перед нами - мастер, уверенно
владеющий  многими  средствами  художественной  выразительности, поэтической
техникой.  Немало  строф в  этой  книге по  праву  можно  отнести  к  лучшим
достижениям английской поэзии XVII века.
     Но  книга заслуживает  самого тщательного  изучения  не  только  в силу
очевидных поэтических достоинств  и апологетики женского равноправия.  Самым
серьезным является  вопрос  о личности автора  книги. "Мистрисс Эмилия, жена
капитана  Альфонсо  Лэньера,  слуги Его  Королевского  Величества"  -  таким
скромнейшим  образом  представляет  она  себя   на  титульном   листе  своей
единственной  и  достаточно  необычно  (да  еще  во  сне!)  названной книги,
отпечатанной в  считанных экземплярах  (что  стоило  недешево). Больше ни  в
печатной, ни в рукописной литературе той эпохи это имя  не встречается, хотя
она жила еще долго;  никто из современников не говорит ничего о  ее связях с
литературой;  в архивах  обнаружено  лишь  несколько  ее  материальных тяжб.
Отсутствует такая  писательница  и в  литературном  окружении  Мэри  Сидни -
Пембрук, к которой она так доверительно обращается, и около Люси Бедфорд...
     Все  тексты,  особенно предварительные обращения,  свидетельствуют, что
поэтесса - свой человек в самом высшем свете, превосходно знающий тонкости и
условности великосветских отношений и даже  разделяющий тогдашние сословные,
аристократические  предрассудки.  Несколько  раз  как  о   деле  само  собой
разумеющемся  говорится,  что  книга  предназначена  только  для  знатных  и
благородных леди королевства;  другие женщины  (если это  не  библейские или
мифологические персонажи)  просто вне  поля ее  зрения  -  это  не ее мир. С
высокородными же  леди она  разговаривает  на  равных, поучает их,  как себя
вести и как одеваться. В духовном и моральном плане  обрисованную в дневнике
Формана  сомнительную  "даму  полусвета"   отделяет  от  высоконравственной,
бескомпромиссной к пороку позиции автора книги целая пропасть.
     Все это, вместе взятое, приводит к заключению (хотя автор или издатель,
явно потешаясь в предвидении будущих сомнений на этот счет, поместил в конце
книги специальное обращение "К  сомневающемуся читателю"),  что появление  в
литературе имени  доселе  и после  того  непричастной к  ней  "жены капитана
Альфонсо Лэньера" было мистификацией, частью большой Игры.
     Вероятно, поиски действительного автора книги имели бы не  много шансов
на успех, если бы в данном случае исследователю не помогали весьма серьезные
обстоятельства. Женщин-поэтов в тогдашней Англии было мало. Если же оставить
из  них тех, кто  был  лично и близко  знаком с  каждой из  девяти названных
знатнейших  дам королевства, да  еще  учесть  заметную в посланиях разницу в
степени  близости  к  каждой  из  них,  многочисленные  аллюзии  конкретного
характера, то такой  отбор  позволяет  в конце  концов  вплотную  подойти  к
таинственной поэтессе, пожелавшей предстать перед своими посвященными в Игру
адресатами в столь странном (для нас) чужом наряде-маске.
     Поэтические строки написаны молодой женщиной - это видно по ее чувствам
и  настроениям;  но  это  и не юная девушка  -  она высокообразована, многое
знает,  многое обдумала. Из всех своих  адресатов она ближе  всех к  графине
Мэри  Сидни  -  Пембрук -  она говорит с ней не как  посторонний человек, а,
скорее, как преданная дочь; при этом она удивительно хорошо осведомлена о ее
неопубликованных  литературных трудах! А  когда  речь заходит  о  ее  брате,
великом Филипе  Сидни, поэтесса не может совладать со  своим голосом - Филип
Сидни продолжает жить в любящих его сердцах, сама смерть бессильна перед его
славой, лучи которой освещают дорогу всем, следующим его путем
     Особое  место,  отводимое поэтессой графине Пембрук и  ее  литературным
трудам,  дочернее  преклонение  перед  памятью Филипа  Сидни, все содержание
"Мечты"  -  поэмы-послания  к  Мэри  Сидни  - Пембрук и  многое другое прямо
указывают в сторону самой близкой и  дорогой для Мэри молодой  женщины -  ее
племянницы и воспитанницы Елизаветы.
     Как  мы  уже  знаем,  Бен Джонсон  в  нескольких произведениях и  своих
разговорах  с Драммондом  утверждал  - уже после  смерти  Елизаветы Сидни  -
Рэтленд,  - что в искусстве поэзии она нисколько не уступала своему великому
отцу;  о  ее  поэзии  говорит и  Фрэнсис  Бомонт.  Однако, несмотря  на  эти
авторитетные свидетельства, не было напечатано ни одной строки,  подписанной
ее именем, не удавалось  идентифицировать ее и среди поэтических анонимов...
И  только  теперь,  следуя  в  направлении, освещаемом  сначала трогательным
обращением поэтессы  к Мэри Сидни - Пембрук, а потом  и другими  бесспорными
аллюзиями,  мы можем различить  за  одиозной маской "жены капитана  Лэньера"
всегда скрывающуюся  от  любопытных  глаз, всегда -  как и ее  платонический
супруг - словно играющую в прятки со всем родом человеческим удивительнейшую
женщину - Елизавету Сидни - Рэтленд.
     Особенное   звучание,  которое   обретает  голос  поэтессы,  когда  она
вспоминает  о Филипе Сидни, замечено и  Л. Роузом,  но  объяснить  это он не
пытался. То обстоятельство, что  эти рыдающие строки написаны дочерью поэта,
с  младенчества воспитанной в  культе его памяти,  ставит все на свои места,
дает искомое объяснение.
     Очень важная конкретная аллюзия содержится в обращении к королеве Анне,
когда поэтесса  говорит,  что ее ранние годы  были  озарены благосклонностью
великой  Елизаветы.  Дочь  Филипа  Сидни  -  как  никакая другая  английская
поэтесса -  могла  так сказать о себе с полным правом: ведь она получила имя
от  своей