в Элизиум") и др.
     В 1615 году появилась книга Джона Стивенса "Опыты и характеры". В одной
из  помещенных там  характеристик, озаглавленной "Образец  поэта",  рисуется
облик  настоящего   поэта,   который,   как   считают  многие   авторитетные
шекспироведы,  относится  к Великому  Барду  (каким он  открывается  нам  со
страниц своих произведений). Стивенc  пишет: "...  достойный поэт сочетает в
себе все лучшие человеческие качества... Все в его творениях доставляет душе
читателя пищу, радость и восхищение, но он от этого не становится ни грубым,
ни манерным, ни  хвастливым,  ибо музыка и  слова  песни находятся у него  в
сладчайшем согласии: он учит добру других и сам отлично усваивает урок... По
части познаний он больше ссужает современных ему писателей, чем заимствует у
поэтов   древности.   Его   гению   присущи  безыскусственность  и  свобода,
избавляющие его как от  рабского труда, так  и  от усилий навести  глянец на
недолговечные изделия... Он  не ищет  ни высокого покровительства, ни любого
иного... Ему  не  страшны  дурная  слава или  бесчестье, которых  иной  поэт
набирается в развращенной среде, ибо  у него  есть противоядия,  уберегающие
его  от  самой  худшей заразы... Он, единственный  из людей, приближается  к
вечности, ибо,  сочиняя трагедию  или  комедию, он  более  всех уподобляется
своему  создателю: из  своих живых страстей и остроумного вымысла  он творит
формы и  сущности,  столь  же бесконечно  разнообразные, как разнообразен по
воле  Божией  человеческий  род... По  природе своей он  сродни  драгоценным
металлам,  которые блестят  тем ярче,  чем  дольше  находятся  в  обращении.
Неудивительно,  что  он  бессмертен:  ведь  он  обращает яды  в  питательные
вещества и даже  худшие предметы и отношения заставляет служить благой цели.
Когда он наконец умолкает (ибо умереть он  не может), ему уже готов памятник
в сознании людей, а надгробным словом служат ему его деяния".
     Д.Д. Уилсон по этому поводу заметил: "Не Шекспира ли имел в виду автор,
когда писал эти  строки?"  Еще более определенно высказывается в этом смысле
Э.  Фрип. А.А. Аникст, в  общем,  соглашается с ними: не было  тогда другого
писателя,  который  бы  так  соответствовал  этой  характеристике;  я  готов
присоединиться к мнению этих ученых. Но  ведь книга была опубликована в 1615
году, когда Уильям  Шакспер  еще  жил и  здравствовал. Похоже  ли,  что  эта
характеристика,  особенно  ее заключительная  часть ("памятник", "надгробное
слово")  относится к  живущему человеку?* Не ясно ли,  что автор  говорит  о
писателе, которого в 1615 году уже не было среди живых?
     ____________________
     *На это обратил внимание и Э. Фрип.

     В  эти годы - первое  десятилетие  после  смерти  бельвуарской  четы  -
молчанием окружены не только их  имена; в эти  годы почти не  слышно и имени
Шекспира, крайне редко переиздаются шекспировские произведения, несмотря  на
то, что несколько издателей имеют на это законное, подтвержденное записями в
Регистре  Компании право  и  в лавках шекспировские книги не  задерживаются.
Значительно  более  половины  пьес, составляющих  ныне шекспировский  канон,
вообще  еще  никогда  не  печатались и  пребывают неизвестно  где.  "Великие
Владетели пьес", среди которых -  Мэри Сидни - Пембрук и ее  сын, всесильный
лорд-камергер  граф  Пембрук, считают,  что  время  для  появления  "полного
Шекспира", так же как и для памятника в Стратфорде, которые должны послужить
основой будущего культа, еще не пришло.
     Поэтому, когда в 1619 году Томас Пэвиер и Уильям Джаггард хотели издать
одной  книгой   десяток  шекспировских  и  сочтенных   шекспировскими   пьес
(возможно,  они  собирались  напечатать  и  большее  количество),  они  были
остановлены,  и  им  пришлось пустить  пьесы  в  продажу по  отдельности,  с
фальшивыми старыми датами  на титульных листах.  Поскольку не  менее чем  на
половину этих  пьес  Пэвиер  и Джаггард  имели  законно  оформленные  права,
шекспироведам-стратфордианцам,  как  мы   знаем,  очень  трудно  убедительно
объяснить, зачем им понадобилось печатать фальшивые даты. Доказательный  же,
основанный на фактах ответ теперь очевиден:  граф Пембрук приказал  Компании
печатников препятствовать изданию книг, на  которых стояло имя  Шекспира. До
особого разрешения.

     И Мэннерс ярко сияет...

     И наконец  "Великие Владетели" сочли,  что время для представления миру
Великого Барда Уильяма  Шекспира пришло. Летом 1622 года исполнялось 10  лет
как  умерла  бельвуарская чета. Именно в  этот год  (как  известно теперь из
каталога   Франкфуртской  книжной  ярмарки)  должно  было  появиться  полное
собрание  пьес  Шекспира,  а  также  памятник  в  стратфордской церкви.  Это
небольшое  настенное сооружение каменотесы  Янсены, одновременно  работавшие
над надгробным  памятником Рэтленду, действительно  в 1622 году  установили,
позаботившись - по указанию высоких заказчиков - о сходстве деталей внешнего
оформления.  А  вот  своевременно,  в  объявленный срок  выпустить  огромный
фолиант  не удалось. Работа, начавшаяся в  апреле 1621 года под руководством
Мэри Сидни -  Пембрук,  надолго прерывается  в  октябре этого года  после ее
внезапной кончины;  как мы  знаем,  Блаунту удается  выпустить книгу в  свет
только осенью 1623 года.
     Но дата  "1622"  все-таки не прошла  совсем не отмеченной: в  этом году
появился  неизвестно  где прятавшийся,  никогда  не  печатавшийся  "Отелло",
переизданы "Ричард III" и "Генрих IV", а в очередном издании книги  Овербери
напечатали  наконец элегию Бомонта на смерть Елизаветы Рэтленд.  К 1622 году
относится   также   столь  известное  сегодня  стихотворение  Уильяма  Басса
(опубликованное через  18 лет в издании поэтических  произведений Шекспира).
Басc воздает величайшую хвалу Шекспиру, который достоин быть похороненным  в
Вестминстерском аббатстве рядом с Чосером, Спенсером, Бомонтом. Отметим, что
Бомонт, умерший в том же, 1616 году, что и Шакспер, в отличие от последнего,
был похоронен с надлежащими почестями и оплакан многочисленными друзьями.
     Вскоре после  смерти Мэри Сидни -  Пембрук ее сын,  лорд-камергер,  еще
более приблизил Бена Джонсона. На него были возложены обязанности смотрителя
королевских увеселений, в эти обязанности  входило  и  цензурирование  пьес;
предшественник  Джонсона,  сэр  Джордж  Бак,  был  объявлен   сумасшедшим  -
вероятно,  бедняга   окончательно   запутался  в  изощренных  фантасмагориях
"Великих Владетелей". А чтобы  потом кому-то не  вздумалось их  распутывать,
старые  регистрационные  книги во время работы над Великим фолио спалили, за
ними  та же судьба постигла  кабинет  и  библиотеку Бена  Джонсона  вместе с
самыми его сокровенными рукописями -  дабы  его  не  мучил соблазн  каким-то
образом  их  опубликовать. Об этом пожаре,  об  этих  сгоревших рукописях  и
регистрационных книгах  (а  также  о пожаре, уничтожившем в  1613 году театр
"Глобус")  Джонсон  меланхолически  вспоминал   потом   в  поэме  "Проклятие
Вулкану"*.  Так  "Великие Владетели" еще раз  продемонстрировали свою - мало
перед  чем  останавливающуюся  -   предусмотрительность.  Впрочем,   Джонсон
(который при  создании Великого фолио блестяще  выполнил  чрезвычайно важную
работу,  в  том  числе  написал  от имени  актеров обращения к Пембруку  и к
читателям,  а также два основных вступительных стихотворения), мог утешиться
тем, что ему  удвоили денежный пенсион. А вообще подсчитано,  что расходы по
изданию Великого фолио составили около 6  000 фунтов стерлингов, выручка  же
от  продажи всего тиража не превышала полутора тысяч фунтов. Огромную  же по
тем временам разницу могли,  конечно, покрыть  только "Великие Владетели", в
первую  очередь  -  Пембруки.  Как мы  уже знаем,  памятные стихотворения  в
Великое фолио кроме Джонсона дали Леонард Диггз, упомянувший о стратфордском
монументе,  который  будет размыт временем, аноним I.M.  и  знакомый нам Хью
Холланд  -  тот  самый,  что  снабдил  "Кориэтову  Капусту"  обращением   "К
идиотам-читателям".
     ____________________
     *Вулкан  - бог огня  в римской  мифологии.  Отмечаю это потому, что  на
русский  язык  название  этого  стихотворения  Джонсона  иногда   переводили
неправильно, как "Извержение вулкана".

     Наступает 1632 год. Двадцатилетие  со  времени смерти  Рэтлендов. И нас
уже не удивит, что именно в этом году  выходит второе издание шекспировского
фолио,  которое принято  называть  "Второе  фолио".  Главной фигурой в  этом
издании был уже Роберт Аллот, которому Блаунт незадолго до того передал свои
права на издание ряда произведений, в том  числе и шестнадцати шекспировских
пьес. Второе фолио в основном является перепечаткой Первого, лишь исправлены
некоторые опечатки  и грамматические  погрешности; поскольку  эта работа  не
была чересчур трудоемкой, книга вышла к намеченному сроку...
     Во  Втором  фолио  точно  воспроизведена  и  гравюра  Дройсхута,  якобы
изображающая Шекспира,  - с  лицом-маской,  перевернутым камзолом  и другими
озадачивающими  шекспироведов странностями.  Перепечатано из Первого фолио и
двусмысленное обращение Джонсона к читателю  по поводу  этого "портрета", на
который  рекомендуется  не  смотреть, а  также  его  поэма  "Памяти  автора,
любимого мною Уильяма Шекспира и о том, что он оставил нам". Мы уже говорили
немного  об этой  замечательной поэме, подлинном  шедевре,  достойном гения,
которому  он посвящен. Теперь обратим внимание и на  те  строфы, которых  не
коснулись ранее.
     Джонсон  восклицает  (как бы  возражая  Уильяму Бассу): "Восстань,  мой
Шекспир!  Я  не  стал  бы  помещать  тебя с  Чосером и Спенсером или просить
Бомонта  подвинуться немного, чтобы  освободить место  для тебя. Ты сам себе
памятник без  надгробия и будешь  жить, пока будет жить твоя  книга и у  нас
будет хватать ума читать ее и прославлять тебя. То,  что я  не ставлю тебя в
ряд с ними, я могу объяснить: их музы тоже великие, но не равные твоей; если
бы я считал  свое мнение  зрелым, то я  сравнил бы  тебя с самыми великими и
показал  бы,  насколько  ты затмил нашего Лили, смелого  Кида  и мощный стих
Марло. Хотя у  тебя было мало латыни и еще меньше - греческого, не среди них
(англичан. - И.Г.) я  стал бы искать имена сравнения с тобой, а воззвал бы к
громоносному Эсхилу, Еврипиду  и Софоклу, Паккувию, Акцию и тому, кто был из
Кордовы  (Сенека.  -  И.Г.).  Я  оживил  бы  их,  чтобы  они  услышали,  как
сотрясается  театр, когда ты  ступаешь на котурнах трагедии, или убедились в
том, что ты единственный способен ходить в сандалиях  комедии и стоишь  выше
сравнения с тем, что гордая Греция и надменный Рим оставили нам..."
     Слова  о  якобы  слабом владении Шекспиром латынью и греческим не могут
быть  приняты всерьез - сегодня шекспироведы хорошо знают, что  произведения
Великого Барда свидетельствуют как раз об обратном - о превосходном знании и
свободном владении латинскими и  греческими  источниками*.  Конечно, Джонсон
считал себя  крупнейшим знатоком  латыни  и  греческого среди всех поэтов  и
писателей Англии (и прямо объявил об этом Драммонду в 1619  году) и невысоко
оценивал знания всех  других.  Но, кроме того, создатели Великого  фолио уже
сознательно -  хотя и  осторожно -  подгоняют образ  Потрясающего Копьем под
начавшую приобретать более определенные формы Легенду.
     __________________
     *Вспомним,  что именно  так  -  с  ухмылкой -  говорил  о своем  слабом
владении латынью  и  греческим Томас Кориэт, хотя выпущенные под  его именем
книги буквально  кишат  текстами на  этих древних языках.  Джонсон,  похоже,
прямо "цитирует" Кориэта!

     Джонсон  называет Шекспира "сладостным лебедем Эйвона".  Стратфордианцы
указывают  на то, что  Стратфорд  расположен на реке Эйвон, но  рек с  таким
названием в Англии - шесть, в том числе протекает Эйвон и в местах, где жили
Рэтленды. Далее Джонсон вспоминает о набегах (буквально - прилетах) Шекспира
на  берега   Темзы,  "так  нравившихся  нашей  Елизавете  и  нашему  Джеймсу
(Иакову)". Повторю, что нет даже малейших  данных о том, что  оба монарха  -
или хотя бы один из  них - поддерживали какое-то знакомство со стратфордцем,
а вот  Рэтленда они - особенно Иаков - знали хорошо и видели во время редких
появлений ("прилетов") "лесного графа" в королевскую столицу.
     Джонсон  продолжает: "Все  музы  были  еще в цвету,  когда  он  явился,
подобно Аполлону, чтобы ласкать наш слух и, подобно Меркурию, нас очаровать!
Сама Природа гордилась  его творениями и  с  радостью облачалась в наряд его
поэзии! Этот наряд был из  такой богатой пряжи и так великолепно скроен, что
с  тех  пор  Природа  не  создает подобных умов... Но я не  приписываю всего
исключительно  одной Природе  -  твоему искусству, мой благородный  Шекспир,
принадлежит  твоя  доля. Хотя материалом поэта  является природа,  форму  ей
придает его искусство. И тот, кто стремится создать живой стих, такой, как у
тебя,  должен  попотеть,  выбивая  искры  на  наковальне  муз,  переделывать
задуманное  и самому меняться вместе с ним... ибо подлинным поэтом не только
рождаются, но и становятся".
     Далее идут строки, которые довольно  странно  звучат по-английски, а на
русский язык всегда переводятся приблизительно, в результате чего  тончайшая
игра  со  словом,  большим  мастером которой был  Бен  Джонсон,  остается не
увиденной и не услышанной. А обыгрывает здесь Джонсон родовое имя Рэтленда -
Мэннерс,  которое, если его использовать в качестве  существительного, может
пониматься как "манеры", "обычаи", "нравы". Слово "manners"  в шекспировских
сонетах встречается  три  раза  (39,  85,  111), и каждый  раз смысл  сонета
становится ясным, если это слово рассматривать как собственное имя Например,
первая строка в сонете 85:

     "My tongue-tied Muse in manners holds her still..."

     Буквально это может значить: "Моя Муза  со связанным языком держит себя
тихо". Но  зачем же  здесь добавлено  "in  manners"? Обычно переводчики,  не
доискавшись  смысла  в  этом  выражении,  просто опускают  слово  "manners".
Смотрим  перевод С. Маршака: "Моя  немая муза так скромна..." В переводе  Т.
Щепкиной-Куперник:  "О,  муза бедная  -  ее  совсем  не слышно:  Притихла  и
молчит..." Строка (включая добавку) приобретает смысл, только если понимать,
что "manners" - собственное имя, хотя и написанное со  строчной  буквы: "Моя
Муза остается молчаливой во  мне,  Роджере Мэннерсе". В  сонете  111 Шекспир
упрекает богиню Фортуну, поставившую его в зависимость  от публичных выплат.
В  четвертой  строке  появляется "manners" с глаголом в единственном  числе;
значит,  "Мэннерс"  здесь  - имя*,  и  рэтлендианцы  относят  этот  сонет  к
1604-1605  годам,  когда  Рэтленд,  находясь  в  крайне  тяжелом  финансовом
положении, был вынужден выпрашивать субсидии ("подаяния") у правительства.
     ________________
     *Читатели, владеющие английским языком, могут сами проанализировать эти
шекспировские сонеты, так же как и стихотворения Джонсона, о  которых дальше
идет речь.

     Обыгрывание имени "Мэннерс" есть в эпиграмме Уивера и в  книге Кориэта;
особенно вызывающе оно выглядит, когда "Мэннерс"  ни с того ни  с сего вдруг
появляется в конце "Кориэтовых Нелепостей".
     Джонсон  включился в  эту  игру в своих  эпиграммах, появившихся в  его
"Трудах" в 1616 году. В 9-й эпиграмме он просит тех, чьи имена встречаются в
его книге, не  считать,  что  она  направлена  "against  the  manners of  an
epigram". Эта не очень ясная фраза может восприниматься как заверение в том,
что   Джонсон   будет   придерживаться   формы  и  традиционного   характера
поэтического жанра эпиграммы  (хотя непонятно, зачем такие заверения нужны).
Но  выражение "against the manners"  можно  понимать как лукавое заверение в
том, что эпиграмма не направлена против Мэннерса. Тем более что в следующей,
10-й эпиграмме (а Джонсон  сам  тщательно группировал  эти стихотворения) он
обращается к некоему лорду, насмешливо назвавшему его поэтом, и говорит, что
отомстил  этому  лорду в его собственном  имени!  Здесь уместно вспомнить об
эпизоде, рассказанном Джонсоном Драммонду: однажды Рэтленд упрекнул жену, за
столом у которой он увидел Джонсона, в том, что она  принимает у себя  этого
поэта. Эпиграммы 9-10  еще раз свидетельствуют,  что Джонсон обиды не забыл,
хотя, похоже, и не придавал этому эпизоду большого значения.
     Эпиграмма 77 адресована "Тому,  кто не желает, чтобы я назвал его имя":
"Не беспокойся, что  моя книга может разгласить твое имя.  Если  ты  боишься
оказаться в одном  ряду с моими друзьями, то я был бы пристыжен, когда бы ты
стал считать меня своим врагом".
     Эпиграмма  49  адресована "Драматургу": "Драматург читал мои  стихи и с
тех  пор поносит  их*.  Он говорит, что  я не владею языком эпиграмм и им не
хватает соли, то есть непристойности... Драматург, я не хочу открывать  тебя
(твои  манеры, обычаи)  в моей  чистой  книге; лучше открой себя (их) сам  в
своей собственной".  Здесь  -  непереводимая дразнящая  игра  слов. Ключевая
фраза: "I loathe  to have thy manners known" может быть прочитана и  так: "Я
не хочу открыть тебя, Мэннерс".
     _______________
     *В одном  анонимном стихотворении  начала XVII  в. таланты Джонсона как
эпиграммиста ставились под вопрос. Есть основания считать, что стихотворение
написано или  инспирировано Рэтлендом, отношение которого к Джонсону,  ввиду
оправданных сомнений в способности  последнего держать  язык за зубами, было
непростым.

     А теперь вернемся к джонсоновской поэме о Шекспире в Великом фолио, где
Бен Джонсон превзошел самого себя в этой игре. После строки:  "Ибо подлинным
поэтом не только рождаются, но и становятся", следуют шесть строк, которые в
известном переводе-подстрочнике А.А. Аникста звучат так: "Таким именно и был
ты. Подобно тому, как облик отца можно  узнать в его потомках, так рожденное
гением  Шекспира ярко блистает в его отделанных и  полных  истины стихах:  в
каждом из них он как бы потрясает копьем перед лицом невежества"6. Посмотрим
это место  в  английском оригинале;  мы  обнаружим там  родовое имя Рэтленда
(неизбежно исчезающее при переводе, если видеть в нем просто существительное
множественного   числа),   причем  в  таком  контексте,  который  не  только
подтверждает его присутствие в Великом фолио, но  и открывает характер этого
присутствия:

     "And such wert thou. Look how the father's face
     Lives in his issue, even so, the race
     Of Shakespeare's mind, and manners brightly shines
     In his well-turned and true-filed lines*:
     In each of which, he seems to shake a lance,
     As brandished at the eyes of ignorance".
     _________________
     *Курсив мой. - И. Г.

     Обратим  внимание,  что глагол "сияет"  (shines)  стоит  в единственном
числе,   следовательно  "Мэннерс"  (manners)  -  слово,  к  которому  глагол
относится, - это  имя;  перед  ним поставлена - что очень  важно -  запятая,
отделяющая  эту часть сложного предложения от предыдущей. Слово turned имеет
много значений, в том числе и "измененный", "повернутый" и т.п.
     С учетом  всех  этих  (и  других)  хитроумных  и изящных уловок для тех
немногих,  кто  знал о роли, которую  сыграл в  создании творений  и  самого
образа Потрясающего Копьем Роджер Мэннерс,  граф Рэтленд, эти строки в поэме
Джонсона звучали достаточно внятным паролем: "Посмотрите  -  как  черты отца
проступают в его потомках, так и дух Шекспира, его происхождение*, и Мэннерс
ярко  сияет в своих великолепно  отделанных строках, в каждой  из которых он
как бы потрясает копьем, размахивает  им  перед глазами незнания". Последние
две строки заставляют вспомнить шекспировский сонет 76: "И кажется, по имени
назвать  меня  в стихах любое может  слово";  мысль, образ  тот  же  самый -
скрывающийся  за  псевдонимом-маской  Автор  дразняще  смеется перед слепыми
глазами  Неведения и Непонимания. И кроме  того,  Д