вшись с его превосходным трудом о лондонских книжных лавках6,
я  стал  лучше  понимать его мотивы.  Он не  изучал специально честеровского
сборника,  но,  оказывается,  привел   его   в  своем   труде   (основываясь
исключительно   на   "Кратком   каталоге   титульных   листов")  в  качестве
единственного  примера того,  что Лаунз, обосновавшийся к 1610  году в лавке
под вывеской  "Голова  епископа",  якобы распродавал  полученные  от  своего
предшественника Блаунта книжные остатки.  Новая  датировка могла потребовать
от  Блэйни  отказа от этого примера и  пересмотра характера отношений  между
Блаунтом и Лаунзом,  которые явно не сводятся к простой передаче или продаже
лавки.  Как  я  уже  упоминал  ранее, никаких документов  об  условиях  этой
передачи, а тем  более  - о  каких-то  остатках честеровского  сборника  или
других книг - нет и никогда не было...
     В апреле 1992 года в Вашингтоне появились 8-й и 9-й  номера московского
"Огонька" со статьей  Инны Шульженко "Логодедал, или Тайна замка  Бельвуар",
которую  прочитали  некоторые   из   тамошних   русских;  через  них   начал
возрождаться интерес к Рэтлендам среди тех  американских  нестратфордианцев,
кто разочарован продолжающимся отсутствием более определенных свидетельств в
пользу оксфордианской гипотезы.
     К сожалению, ознакомить подробней  более широкий  круг  американских (и
английских)  ученых  с  результатами  моих  исследований  тогда  не удалось.
"Шейкспир  Куотерли"  печатать  мою  статью  не  стал,  так  как  внутренний
рецензент  журнала  оказался, как  и Д.  Фостер  (совпадение?),  сторонником
гипотезы  К.  Брауна.   Из  текста  отзыва,  любезно   предоставленного  мне
редакцией,  явствовало, что анонимный рецензент считает брауновскую гипотезу
единственно возможным решением проблемы шекспировской поэмы  и честеровского
сборника; он привычно повторяет, что траурные,  исполненные печали  и скорби
поэтические  строки  появились  в  связи  со  свадьбой  Джона  Солсбэри  или
совершеннолетием его дочери и т.п.  Реквием, погребальная  песнь?  Презент к
свадьбе,   не   более  того!  А   все,  что   не  совпадает  с  такими   вот
представлениями,   для  нашего   рецензента  -  не   более  чем  прискорбное
заблуждение, ошибка...
     Однако  действительные   ошибки,  подчас   грубые,   "украшают"  именно
анонимную  рецензию,  свидетельствуя,  между  прочим,   что   ее  автор  сам
честеровского сборника  не читал, а  знания о  нем почерпнул  из  справочных
изданий.  Аноним не знает названия лондонского экземпляра сборника, неведомо
ему даже то весьма существенное обстоятельство, что  оба главных героя книги
умирают! А  Джона  Солсбэри  рецензент, спутав строки в справочнике, которым
пользовался, посчитал одним из поэтов - участников сборника. Мог ли человек,
прочитавший книгу Честера хотя бы бегло, допустить такие ляпсусы?!
     Кроме  повторения брауновских  предположений  (но  уже  в  форме  якобы
общепринятых истин)  и  прямых ошибок  рецензия содержит  несколько  спорных
утверждений,  которые полезно  было  бы  сделать  предметом  дискуссии. Так,
аноним, как и некоторые  другие западные ученые*, полагает, что уклонение от
регистрации   печатных   изданий  в   шекспировские  времена   не  считалось
нарушением, и поэтому можно на  факты  такого уклонения  внимания  вообще не
обращать. Не  вдаваясь здесь в детали различных толкований правил и обычаев,
действовавших  в Компании  печатников  и  книгоиздателей,  я  мог  бы просто
посоветовать  ученым, разделяющим  такие  взгляды  (и  конечно  же  -  моему
рецензенту) ознакомиться  с протоколами суда Компании и  с  соответствующими
записями в  ее Регистре7 - эти материалы давно опубликованы, они стоят, и на
видном месте,  на полках Библиотеки Фолджера и в Британской  библиотеке. Так
вот, все желающие  изучать исторические  явления и факты по первоисточникам,
не  полагаясь  только на  модные  сегодня-завтра  теории,  могут  найти  там
подлинные  записи о  штрафах  и  других  наказаниях, налагавшихся на  членов
Компании именно за уклонение от  регистрации. Так, например, в сентябре 1613
года за такие провинности был  наказан знакомый нам  Эдуард Оллд (по времени
этот  эпизод  мог  быть  связан  и с его  участием в печатании честеровского
сборника).  В   своей   статье  я   специально  подчеркнул,  что  отсутствие
регистрации  книги  Честера  хотя  и  не  является  прямым   доказательством
фальшивости  дат  на титульных листах, но  уж  во  всяком  случае  лишает их
какого-то подтверждения и дает полное основание ставить под вопрос, особенно
учитывая положение, занимаемое в Компании  Блаунтом  и Лаунзом  и их обычную
практику.   Однако  рецензент  пытается   исказить  смысл   этой  бесспорной
констатации, представляя дело  так, будто  для сторонников моей гипотезы вся
проблема   датировки  сборника   возникает   только   из-за  отсутствия  его
регистрации в Компании, которой сам он не придает никакого значения,  веря в
пресловутые "среднестатистические 30 процентов"  и не зная, что на Блаунта и
Лаунза эта статистика отнюдь не распространяется.
     _________________
     *  Например,  профессор Пол  Уэстин  из университета  Западного Онтарио
(Канада).

     Интригующую  замену  титульного  листа  в  лондонском  экземпляре  -  с
выдиркой  старого  титула,  исчезновением  имени  автора, появлением  нового
названия со странной "опечаткой", другой даты  и эмблемы другого печатника -
рецензент,   конечно   же,   "объясняет"   предполагаемыми    "коммерческими
соображениями" Мэтью Лаунза, который хотел-де таким путем быстрее избавиться
от нераспроданных за десятилетие "остатков"  книги,  полученных  от  Блаунта
вместе с книжной лавкой. Предположения о такой или сходной "распродаже" были
специально рассмотрены и подвергнуты критике  в  моей  статье, но рецензент,
как ни в чем не бывало, повторяет одно из них.
     Ни единым словом не отозвался аноним на чрезвычайно  важные внутренние,
заключенные  в  тексте  честеровской книги  свидетельства,  анализу  которых
посвящена  значительная  часть  рецензируемой  им  статьи.   Даже  на  такие
уникальные, как полное соответствие истории Голубя и Феникс  странному браку
Рэтлендов, их окруженному тайной уходу  из жизни, совпадающему по времени со
смертью  Джона Солсбэри, на особенности вклада  Бена Джонсона в связи с  его
особыми  отношениями с Рэтлендами и др. Трудно понять, как можно было пройти
мимо всех этих  поразительных  и  бесспорных  фактов,  к  тому  же - впервые
установленных и проанализированных, просто не заметить их!  И  меня  уже  не
удивило,  что  анонимный  оппонент  не  обратил  внимания   и  на   открытие
российскими исследователями неизвестных до  того водяных знаков в Вашингтоне
и Лондоне...
     Я  задержался  на  этом  эпизоде  не  для  того,  чтобы  отсюда  делать
однозначные  выводы  о принятой  в  американских  научных изданиях  практике
анонимного  предварительного  рецензирования. Она,  вероятно, имеет  и  свои
положительные  стороны.   Но  бесспорно  и  другое:   внутренний  рецензент,
придерживающийся  в  каком-то вопросе устарелых, а то  и попросту  ошибочных
взглядов, порой имеет возможность перекрывать своим коллегам  доступ к новым
идеям. Особенно прискорбно выглядит такая практика, когда речь идет -  как в
данном случае - о публикации переводов работ иностранных авторов, содержащих
результаты новых исследований, уже  опубликованных и дискутируемых  в других
странах. Ведь мнения иных западных ученых могут (когда они имеют возможность
ознакомиться  сами  с  такими  работами)  оказаться  прямо  противоположными
суждениям анонимного рецензента, - безоговорочное согласие профессора  Парка
Хонана с  моей  датировкой  и  идентификацией  прототипов  Голубя  и  Феникс
является  наглядным тому примером.  Направленное  же  фильтрование  (то есть
фактическое  цензурирование)  научной  информации,   включая  международную,
сообразно  консервативным  представлениям  групп  ученых,   претендующих  на
монопольное обладание  истиной,  даже когда речь  идет о  частных проблемах,
характерно  сегодня   для  западного  университетского   шекспироведения,  и
прогрессу этой науки такая практика отнюдь не способствует.
     Эпизод с рецензентом  американского журнала важен и в другом отношении.
Он показывает отсутствие серьезных научных аргументов против новой гипотезы.
Повторение же  старых, противоречащих многочисленным фактам и логике догадок
и  предположений  заменить научную  аргументацию никак  не  может.  Ошибок и
несоответствий  в  основных положениях  нашей  гипотезы  оппоненты  найти не
смогли. Герои  шекспировской  поэмы  и честеровского  сборника  установлены,
нужно  лишь  время и научная объективность,  чтобы  обретенная истина  стала
очевидной для всех.
     Что же касается судьбы самой статьи о Голубе и Феникс, то теперь (конец
1995 года),  когда я пишу эти строки, появилась некоторая вероятность  того,
что  ее  английский  вариант будет все-таки вскоре  опубликован в Америке, и
это, я надеюсь, поможет  вовлечь заокеанских ученых в полемику,  а некоторых
из  них  подвигнет  и  на активное  участие  в  продолжении исследований  на
чрезвычайно перспективном направлении, где всех  нас безусловно ждут находки
и новые открытия.
     Мне  уже  доводилось приглашать  англо-американских  коллег  к  научной
дискуссии о книге Честера8. Пользуясь случаем,  я настоятельно повторяю свое
приглашение - можно рассматривать его даже как вызов. При  этом  в интересах
дела   совсем  не  обязательно  сразу  затрагивать  "шекспировский  вопрос",
отпугивающий  многих  тамошних шекспироведов,  - ведь  проблема датировки  и
определения прототипов  и  сама по себе заслуживает  (и  требует) глубокой и
объективной дискуссии, время для которой пришло.
     Своей  очереди у  кулис  англо-американской  литературоведческой  науки
ожидает  и  Величайший   из  Писателей  и  Путешественников,  Князь  Поэтов,
Неутомимый  Скороход  из  Одкомба  Томас  Кориэт,  поддерживаемый  под  руку
ухмыляющимся Водным Поэтом Его Величества. Им тоже есть что рассказать своим
потомкам...

     Колокол звонил по Шекспиру

     Разгадка прототипов Голубя  и  Феникс позволяет нам сделать  следующий,
заключительный  шаг  в  постижении  смысла  и  значения  книги  Честера  как
важнейшего, поистине  золотого ключа  к  "шекспировской  тайне".  Ибо  тайна
Великого Барда - это прежде всего тайна необыкновенной четы Рэтлендов.
     26  июня 1612 года в Кембридже после долгих мучений погасла "догоравшая
свеча",  перестало  биться сердце  "благородного  и  храброго друга", воина,
путешественника,  поэта и драматического  писателя,  "эликсира всех  шуток",
необычайного  человека, сочетавшего в себе высокую мудрость,  разносторонние
знания и дарования  с  эксцентричными чудачествами,  падуанского  студента и
однокашника  Розенкранца и Гильденстерна,  первого  из "поэтов  Бельвуарской
долины",  предпочитавшего,  однако,  "быть  поэтом,  чем  носить  это  имя",
"чистого Голубя"  честеровского  сборника. Теперь мы  знаем  больше об  этой
трагической жизни, ибо воистину то была высокая трагедия,  тщательно скрытая
от любопытных глаз за шутовскими масками, за покровом тайны.
     Через несколько дней пocлe его загадочных похорон покончила с собой его
поэтическая подруга, его "чистая дева Мариан", - дочь Феникса и сама Феникс,
предмет  обожания  Бомонта  и  Овербери, "прекрасная  Чарис" Бена  Джонсона,
бывшая,   однако,   только  "видимостью   жены   Голубя".   Перед  этим  она
подготавливает все  к тому, чтобы  по возможности  "сохранить кровь Голубя",
чтобы "из  их  пепла мог  восстать  новый  Феникс" - их творческое наследие,
оставляемое  на поучение  и изумление  этому  миру. Она рассказывает, как ее
друг принял свое последнее испытание:

     "Раскинув свои крылья повсюду, он продолжает смеяться..."

     Феникс видит, как мысль ее друга, и на смертном одре не расставшегося с
лукавой   улыбкой,   обретает  могучие  крылья,  отправляясь   "учить   этот
испорченный мир" слушать голос Истины и видеть Прекрасное.

     "И я надеюсь, что это восстающее Создание
     Будет владеть всем, сотворенным нами обоими...
     О, приобщи меня к своей славе!"

     Неизвестный тоже пишет об ожидаемом  появлении нового Феникса,  который
представляется ему необычайной "живой урной".
     "Мы   построим  себе  убежище  в  сонетах..."  Они  не  хотели  другого
памятника! И Джон Марстон настойчиво, снова и снова - точно боясь, что мы не
поймем его или поймем неправильно, - описывает это Совершенство, оставленное
бельвуарской четой,  - их  гениальные творения,  представшие перед  "поэтами
Бельвуарской долины", когда Голубь и Феникс ушли в другой мир. Вспомним, что
при их жизни более половины шекспировских произведений еще не были известны;
они  были  доработаны   и  печатались  только  к  десятой  годовщине  смерти
Рэтлендов.  Но  не  все. Об этом свидетельствуют не  только  так  называемые
сомнительные  пьесы,  которые потом попытались  ввести в шекспировский канон
издатели Третьего фолио.
     Об  этом  говорят  и помещенные Честером  после своей поэмы поэтические
произведения,  специально  обозначенные  им как "созданные Пафосским Голубем
для прекрасной Феникс". Я уже  говорил в первой главе, что  в нашем столетии
некоторые  литературоведы   обратили  внимание  на  это  собрание  блестящих
акростихов, в  которых видна уверенная рука мастера, превосходящего  в своем
поэтическом  искусстве всех  других авторов, представленных  в  честеровском
сборнике, -  лучших  английских поэтов того  времени.  И  что  больше  всего
вызывало  удивление исследователей - поразительное сходство и многочисленные
прямые совпадения в темах, образах, поэтическом языке этих "песен  Голубя" с
поэтическими строками  Шекспира, и  прежде всего -  с его  сонетами!  Ничего
подобного этим  "совпадениям"  в поэзии елизаветинцев  не  найдено.  Недаром
крупнейший  знаток  шекспировской  поэзии Д.У.  Найт,  тщательно  анализируя
бесчисленные  "шекспировские места" в  "Песнях Голубя",  поражался: "Это  же
чистый Шекспир!"*.
     __________________
     *Я уже отмечал,  что "Песни Голубя" являются во многих отношениях более
"шекспировским" поэтическим материалом,  чем  поэма "Феникс и  Голубь", хотя
под последней напечатано имя Шекспира.
     Но кто же в то время мог писать с такой подлинно шекспировской силой, с
таким поэтическим мастерством, так по-шекспировски видеть и переживать те же
самые  жизненные коллизии (достаточно  необычные) и выражать  свое видение и
свои мысли шекспировскими словами и образами, кроме самого  Великого  Барда,
руку которого мы знаем не только по ранним поэмам на классические сюжеты, но
и по  его  сонетам  и  "Страстному  пилигриму"?  Поэтому Найт  после  долгих
раздумий пришел к осторожному выводу, что Шекспир,  поместив  в сборник свою
поэму "Феникс и Голубь", вероятно, не ограничился этим, но приложил руку и к
некоторым  разделам  честеровской  поэмы,  а  особенно заметно  -  к "Песням
Голубя". Других объяснений этому феномену, насколько мне известно, никто еще
предложить  не смог.  И  только  теперь мы  можем  сказать и  гораздо  более
определенно:  прекрасные акростихи бельвуарского Голубя -  это действительно
шекспировская  поэзия, потому  что  за  маской  "Уильям  Потрясающий Копьем"
скрывались именно Голубь  и Феникс. Человечество обретает  новое  богатейшее
собрание   поэтических  произведений  Шекспира,  носящих  на  себе  ясную  и
неоспоримую печать шекспировского гения, продолжающих и развивающих мотивы и
образы  шекспировских сонетов ("Песни"  по многим признакам написаны позднее
сонетов). "Песни  Голубя" - ключ к  сонетам, над поисками которого билось не
одно  поколение  шекспироведов,  ключ  к   сердцу   Шекспира.  34   страницы
неизвестных ранее шекспировских стихотворений - и каких стихотворений! Это -
только часть того великолепного  наследия,  шекспировского наследия, которое
оказалось в руках друзей Голубя и Феникс после их ухода из жизни.
     Теперь  мы  знаем, что смерть Великого  Барда  не  прошла не замеченной
английскими писателями и поэтами! Они почтили память тех, кто был Шекспиром,
и сделали это  в  книге, окутанной  хитроумно  сотканной завесой,  достойной
таких мастеров творческой конспирации, как Роджер и Елизавета Рэтленд. И Хор
Поэтов - лучших  поэтов Англии - прощается  с бельвуарской четой - "Уильямом
Потрясающим  Копьем", прощается в строках, "исполненных смысла,  скрытого от
непосвященной толпы".
     Но если  честеровский сборник  -  это  скорбный отклик  на  трагическую
смерть, тайное  прощание с Уильямом Шекспиром,  то правомерно задать вопрос:
что же тогда представляет из себя прекрасная поэма,  известная под данным ей
в  прошлом  веке  названием  "Феникс  и  Голубь"  и  в  наше время  привычно
причисляемая к шекспировским произведениям (хотя в прошлом, как мы знаем, на
этот счет неоднократно  высказывались и обосновывались  серьезные сомнения)?
Ведь в книге  Честера под  поэмой  стоит имя Шекспира, - как совместить этот
факт с тем, что в ней оплакивается смерть тех, кто творил под этим именем?
     Однако  вспомним, как расположена  эта поэма  в честеровском  сборнике.
Первая ее часть напечатана на двух  страницах,  без  заголовка (единственное
произведение во всей книге!) и без подписи. Вторая часть - "Плач" - занимает
отдельную страницу, снабжена  отдельным заголовком  и  является реквиемом по
умершим Голубю  и Феникс.  Вверху и внизу текста "Плача" - бордюрные  рамки,
под  последней строкой -  имя "Уильям Шекспир" (напечатано через дефис,  что
подчеркивает  его  смысловое значение: Shake-speare  -  Потрясающий Копьем).
Отсутствие заголовка перед первой частью вызвано отнюдь не тем, что для него
не хватило  места - одну-две строфы можно  было легко перенести на следующую
страницу.  Но  составитель  демонстративно  не  сделал  этого, и причина нам
теперь  понятна:   отсутствие  заголовка   перед   обращением  к  участникам
похоронной   процессии   и  особое   оформление   "Плача"  не   случайны,  а
функциональны - таким путем это произведение (или произведения) выделено как
главное, ключевое в сборнике,  посвященном  Голубю и Феникс.  Траурная поэма
попала в  книгу Честера  отнюдь  не по недоразумению, как это  можно  иногда
слышать  от  тех  западных  шекспироведов,  кто сам эту  книгу прочитать  не
удосужился!
     Р.  Шахани, Э. Гарнет  и другие исследователи, считавшие,  что поэма не
принадлежит  Шекспиру  (и  действительно,  она не похожа ни  на одно из  его
поэтических  произведений  или поэтических  текстов в  пьесах), склонялись к
тому, что она написана Джоном Флетчером.  В пользу такого заключения говорит
в первую очередь анализ "Плача",  который по своей  поэтической форме, языку
чрезвычайно -  почти  буквально  -  близок к нескольким строфам,  написанным
Флетчером  в  1616  и  1621  годах.  Эта близость  не случайна. Одногодок  и
однокашник  Рэтленда, Джон Флетчер, дописавший  неоконченного шекспировского
"Генриха  VIII", "Двух  знатных  родичей"*, а  возможно, и некоторые  другие
пьесы, один  из  "поэтов Бельвуарской долины",  -  наиболее вероятный  автор
поэмы "Феникс и Голубь".
     ________________
     *Пьеса относится к так называемым  сомнительным по своей принадлежности
Шекспиру.

     Помещенный  на  отдельной   странице,  обрамленный   рамками  наподобие
сегодняшних  некрологов, "Плач"  -  это  действительно  наконец-то найденный
некролог,  реквием  по  Шекспиру.  И  последняя  строка  рифмуется  с именем
"Шекспир",  которое,  таким  образом,  является частью  поэтического текста,
вливаясь в последнюю фразу:

     "То this ume let those repaire
     That are either true or faire
     For these dead Birds, sigh a prayer.
     	William Shake-speare".

     Имя Уильяма Шекспира здесь - не подпись. Это скорбный вздох, стон того,
кто  пришел  помолиться к  урне с  прахом Голубя  и  Феникс. Если  пр