егнуть к помощи Васьки.
     Ему было обещано сто рублей, если он допытается, где деньги.
     И вот однажды ночью, в баню, где сидела Вера, мучимая жаждой, страхом и
тьмой, явился дьявол.
     Он был в черной лохматой шерсти, а от шерсти его исходил запах  фосфора
и голубоватый светящийся дым. Две огненные  искры  сверкали  у  него  вместо
глаз. Он стал перед девушкой и страшным голосом спросил ее:
     - Где деньги?
     Она сошла с ума от ужаса.
     Это было зимой. Поутру другого дня ее, босую и в одной рубашке, вели из
бани в  дом  по  глубокому  снегу,  она  же  тихонько  смеялась  и  говорила
счастливым голосом:
     - Завтра я с мамой опять пойду к обедне... опять пойду... опять пойду к
обедне...
     Когда Сара Шерман увидала ее такой, она тихо и растерянно объявила  при
всех:
     - А ведь деньги-то украла я...
     Разумеется, больше всего скопилось страха пред Васькой  и  ненависти  к
нему у девиц того дома, где он был "вышибалой".  В  пьяном  виде  девицы  на
скрывали этих чувств и громко жаловались гостям на Ваську; но, так как гости
приходили к ним не затем,  чтоб  защитить  их,  жалобы  не  имели  смысла  и
последствий. В тех же случаях, когда они возвышались до истерического  крика
и рыданий и Васька слышал их, - его огненная голова  показывалась  в  дверях
зала и равнодушный, деревянный голос говорил:
     - Эй ты, не дури...
     - Палач! Изверг!.. - кричала девица. - Как ты  смеешь  уродовать  меня?
Посмотрите, господин, как он меня  расписал  плетью...  -  и  девица  делала
попытку сорвать с себя лиф...
     Тогда Васька подходил к ней, брал ее за руку и, не  изменяя  голоса,  -
что было особенно страшно, - уговаривал ее:
     - Не шуми... угомонись. Чего орешь без толку? - Пьяная ты... смотри!
     Почти всегда этого было достаточно, и очень  редко  Ваське  приходилось
уводить девицу из зала.
     Никогда никто из девиц не слыхал от Васьки ни одного  ласкового  слова,
хотя многие из них были его наложницами.
     Он брал их себе просто: нравилась ему почему-либо  та  или  эта,  и  он
говорил ей:
     - Я к тебе сегодня ночевать приду...
     Затем он ходил к ней некоторое время и переставал ходить, не говоря  ей
ни слова.
     - Ну и черт! - отзывались о нем девицы. - Совсем деревянный какой-то...
     В своем заведении он жил по очереди почти со всеми девицами,  жил  и  с
Аксиньей. И именно во время своей связи с ней он ее однажды жестоко выпорол.
     Здоровая и ленивая, она очень любила спать и  часто  засыпала  в  зале,
несмотря  на  шум,  наполнявший  ее.  Сидя  где-нибудь  в  углу,  она  вдруг
переставала  "завлекать  гостя"  своими  глупыми  глазами,  они   неподвижно
останавливались на каком-нибудь предмете, потом веки медленно  опускались  и
закрывали их, и нижняя  губа  ее  отвисала,  обнажая  крупные,  белые  зубы.
Раздавался сладкий храп, вызывая громкий смех подруг и гостей,  но  смех  не
будил Аксинью.
     С ней часто случалось это; хозяйка крепко ругала ее, била по щекам,  но
побои не спугивали сна - поплачет после них Аксинья и снова спит.
     И вот за дело взялся Васька.
     Однажды, когда девица заснула, сидя на диване рядом  с  пьяным  гостем,
тоже дремавшим, Васька подошел к ней и, молча взяв  за  руку,  повел  ее  за
собой.
     - Неужто бить будешь? - спросила его Аксинья.
     - Надо... - сказал Васька.
     Когда они пришли в кухню, он велел ей раздеться.
     - Ты хоть не больно уж... - попросила его Аксинья,
     - Ну, ну...
     Она осталась в одной рубашке.
     - Снимай! - скомандовал Васька.
     - Экой ты озорник! - вздохнула девушка и спустила с себя рубашку.
     Васька хлестнул ее ремнем по плечам.
     - Иди на двор!
     - Что ты? Чай, теперь зима... холодно мне будет...
     - Ладно! Разве ты можешь чувствовать?..
     Он вытолкнул ее в дверь кухни, провел, подхлестывая ремнем, по сеням  и
на дворе приказал ей лечь на бугор снега.
     - Вася... что ты?
     - Ну, ну!
     И толкнув ее лицом в снег, он втиснул в него ее голову для того,  чтобы
не было слышно ее криков, и долго хлестал ее ремнем, приговаривая:
     - Не дрыхни, не дрыхни, не дрыхни...
     Когда же он отпустил ее, она, дрожащая от холода и боли, сквозь слезы и
рыдания сказала ему:
     - Погоди, Васька! Придет  твое  время...  и  ты  заплачешь!  Есть  Бог,
Васька!
     - Поговори! - спокойно сказал он. - Засни-ка в зале  еще  раз!  Я  тебя
тогда выведу на двор, выпорю и водой обливать буду..."


        ^TТЕЛЕСНЫЕ НАКАЗАНИЯ В СЕМЬЕ И ШКОЛЕ^U

     Весьма редко  бывает,  чтобы  волнения  от  половой  зрелости,  которые
появляются зачастую гораздо  раньше  появления  у  девушки  менструаций,  не
выражались у молоденькой девочки приступами свирепости, жестокости,  степень
которой зависит от состояния ее здоровья, от той среды, в которой она живет,
и от природных ее наклонностей.
     Обыкновенно еще недавно милая, пугливая и кроткая девочка  превращается
в этот  период  в  существо  своевольное,  скрытное,  злое,  с  неожиданными
вспышками гнева, с порывами странными и непредсказуемыми.
     Подобные вещи обычно проходят с наступлением зрелости, но  у  некоторых
они  внедряются  глубоко  и  способны  проявиться  позднее,  когда  наступит
настоящее чувственное волнение. У большинства же,  наоборот,  они  пропадают
бесследно.
     Временный садизм и мазохизм - явления  вполне  обыденные  в  жизни  как
девочки-подростка, так и юноши.
     Если заняться исследованием детей поближе, суметь познать их внутреннюю
жизнь, угадать то, что они скрывают от своих родителей, мы  откроем  примеры
довольно любопытных волнений страсти, которые терзают столько юных умов.
     Пока мы займемся только наблюдениями над девочками, оставив мальчиков в
стороне.
     Вот несколько примеров садизма и мазохизма у девочек,  наблюдавшихся  в
период, предшествующий наступлению половой зрелости.
     Генриетта, семи лет, очень нежная, очень добрая,  любящая  животных,  к
некоторым  из  них  проявляет  ненависть   без   всякой   видимой   причины,
происходящую  просто  из  инстинктивной  у  нее  потребности   к   временной
жестокости. Она запирается в комнате с кроликом,  у  которого  она  вырывает
шерсть и подбрасывает его высоко в воздух. Раз она так подбросила  его,  что
он ударился об стену и расшибся до смерти. Увидав это, девочка остолбенела и
затем разразилась горючими слезами, вполне искренно оплакивая гибель  своего
друга. Или она берет кошку и начинает вдруг немилосердно ее колотить.
     Мария, восьми лет; вместе с нею, на время вакансий, живет ее  маленькая
кузина четырех лет, которую ей доверяют, так как знают, что она любит  детей
и очень серьезного характера. И  вот  она  все  время,  которое  проводит  с
кузиной наедине, употребляет на то, чтобы  пугать  и  тиранить  ее.  То  она
грозит утопить ее, то она ставит ее в угол  или  жестоко  сечет  розгами  за
воображаемые шалости.
     Когда ее  ловят  и  спрашивают,  почему  она  так  дурно  обращается  с
малюткой, девочка не может объяснить своего поведения. Она не знает,  почему
один вид кузины толкает ее невольно на совершение жестоких поступков.
     Женевьева, девяти лет, внезапно стала мазохисткой, постоянно  волнуемой
потребностью причинить себе  боль,  испытать  на  себе  тысячи  всевозможных
мелких истязаний. Она собирает вокруг себя  подруг,  чтобы  показать  им,  с
каким она искусством запихивает себе  в  кожу  восемь  или  девять  булавок,
причем кровь не течет. Прокалывает себе гвоздем руку и т. п. Наконец в  один
прекрасный день она держит пари с подругами, что новым  перочинным  ножиком,
один вид которого приводит ее в восторг, она порежет концы пальцев на  обеих
руках, причем так, что пойдет кровь, и она проделывает подобную штуку.
     Дениза,  семи  лет,  любит  слушать  рассказы  о  совершении   кем-либо
всевозможных жестокостей, - таких, чтобы у  нее  от  ужаса  зуб  на  зуб  не
попадал. У нее мания, когда она играет с детьми, играть в волка и ягнят. Она
изображает ягненка, становится на  четвереньки  и  делает  вид,  что  щиплет
траву, причем иногда так входит в  свою  роль,  что  проглатывает  несколько
травок. Волк, изображаемый одной более  взрослой  подругой,  более  сильной,
должен броситься на нее  с  рычанием,  опрокинуть,  начать  щипать,  кусать,
главным образом за ягодицы, в то время  как  она  жалобно  стонет  и  молит:
"Добрый волк, не ешь меня!"
     Сюзета, восьми лет, до сих пор очень кроткая, скорее робкая, становится
вдруг нервной, буйной. Она буквально пользуется каждым ничтожным  предлогом,
чтобы заслужить брать и наказание. Она ревет, когда взбешенная мать дает  ей
пощечину, но тотчас упрямо  повторяет  поступок,  за  который  ее  наградили
плюхой, добиваясь более серьезного наказания. Но  так  как  в  их  семье  не
принято  наказывать  детей  телесно  и  всячески  стараются   исправить   ее
строптивый характер мерами кротости и подействовать на  нее  убеждением,  то
девочка находит средство удовлетворить свою  инстинктивную  страсть.  С  ней
играет мальчишка-конюх, совершенно простой, славный малый, который очень  ее
любит и не знает никаких тонкостей в  страстях;  девочка  задает  ему  такой
вопрос:
     - Тебя секли, когда ты был совсем маленьким?
     - Конечно!
     - Тебе это нравилось?
     - Ну, нет.
     - Расскажи, как тебя наказывали?
     - Да мне просто давали шлепки.
     - По ягодицам?
     - Понятно.
     - Покажи мне, как тебя секли.
     Смеясь, мальчик берет девочку и показывает на ней, как его наказывали.
     - Так.
     И Сюзета начинает кричать, задыхаясь от страшного наслаждения.
     - Сильнее! Бей по-настоящему!
     Тот пожимает плечами и произносит:
     - Вам это не понравится.
     Разумеется, девочка не открывала ему вполне своей страсти,  а,  сделала
вид, что это ее забавляет, как и всякая другая игра.
     Она очень часто надоедала мальчику, говоря;
     - Я опять нашалила, сделай вид, что ты меня за это сечешь.
     Но  тот  не  всегда  исполнял  ее  желание;  тогда  она  старалась  его
рассердить и  заставить  прибегнуть  к  настоящему  наказанию  ее.  Однажды,
наконец, она добилась, что тот высек ее  в  лесу  розгами  и  при  этом  она
испытывала такое сладострастное наслаждение, что  потеряла  сознание.  Можно
себе представить испуг и угрызение совести, которые испытал наивный  мальчик
при виде ее в таком состоянии.
     Ягодицы очень часто привлекают особенное внимание  молодых  девочек.  В
одном из недавно появившихся судебных дознаний по делу женского  пансиона  в
Тарасконе,  принадлежавшего  монахиням,  есть  одно  любопытное  место,  где
следователь как раз говорит о  затронутом  нами  вопросе.  Мы  приведем  его
полностью: "Воспитанницы ложились спать в десять часов вечера в спальных,  в
которые выходило окно, завешанное белой занавеской от  комнатки,  где  спала
надзирательница-монахиня,  сестра  Елисавета,  "Особа   самого   несносного,
сварливого характера, всегда готовая шпионить за нами - показывает  одна  из
пансионерок.
     - Пока  она  занята  наблюдением  за  отделением,  где  спят  маленькие
девочки, мы пользуемся случаем:
     - Лалюн, - вдруг прерывает гробовое молчание Есфирь. - "Танец ягодиц"?
     Жанна Лалюн делает недовольную гримасу и отказывается.
     Но все, кто не спит, начинают тихонько говорить:
     - Да, да, да, танец ягодиц!
     Лалюн  садится  ко  мне  на  кровать,  качает  отрицательно  головой  и
показывает глазами на кровать, где лежит девочка Ивонна.
     - Ивонна никому  не  расскажет,  она  поклялась!  -  уверяют  несколько
воспитанниц.
     Лалюн, впрочем,  делает  еще  несколько  гримас,  потом  вскакивает  на
кровать и вытягивается во весь  рост,  повернувшись  к  нам  спиной.  Обеими
руками она поднимает рубашонку и концы ее держит, прижимая сорочку к  спине,
потом проделывает упражнения: ее ягодицы  начинают  сжиматься,  разжиматься,
подниматься и опускаться, как бесноватые. Она вытворяет крупом  удивительные
штуки. Одним словом, это "танец живота", только наоборот.
     Мы все покатываемся самым безумным смехом. Это  еще  более  подогревает
Лалюн, и она в этот  раз  превосходит  себя  и  выделывает  ягодицами  самые
уморительные вещи.
     Сама я не в состоянии более сдерживаться и хохочу до слез..."
     Оказалось, что сестра  Елисавета  не  только  наблюдала  за  маленькими
девочками, но, на горе взрослых девиц, видела все штуки Лалюн  и  переписала
всех зрительниц. На другой день после утренних классов  все  зрительницы,  в
числе восьми штук, были посажены на пять дней в  темный  карцер  на  хлеб  и
воду, а четырнадцатилетней Лалюн, по приказанию начальницы пансиона, на  той
же самой кровати, где она накануне с таким художеством танцевала,  дали  сто
розог. Секла ее сама сестра Елисавета, две другие монахини держали за ноги и
руки. Начальница сама присутствовала при наказании девочки. Высекли  ее  так
жестоко, что она, по ее словам, "с трудом встала после наказания с кровати".
После этого ее также посадили в карцер на пять суток на хлеб и воду. О своем
наказании  девочка  написала  отцу  своему-башмачнику.  Тот   подал   жалобу
прокурору, который и назначил следствие.  Делу  не  был  дан  ход,  так  как
министр нашел, что начальница "не вышла  из  пределов  своей  дисциплинарной
власти, наказав девицу Жанну Лалюн ста ударами розог  за  безнравственность;
хотя   наказание   было   очень   строгое,   но,   по    заявлению    врача,
свидетельствовавшего девочку, не  носило  характера  истязания  и  не  могло
причинить  вреда  ее  здоровью.  Проступок  же   Лалюн   требовал   строгого
наказания". Такова резолюция министра Шомье.
     В  пансионах  и  школах  маленькие  девочки  очень   любят   играть   в
"учительницу и учеников".  В  сущности,  игра  является  просто  благовидным
предлогом сечь якобы  провинившихся  учениц.  И  нужен  внимательный  надзор
настоящей  учительницы,  чтобы  наказание  не  производилось  по  обнаженным
ягодицам.
     Во   время   этих   первоначальных    приступов    любовных    мечтаний
девочка-подросток часто рисует  в  своем  воображении  образ  известного  ей
мужчины, грубого, очень властного, ласки которого граничат с насилием... Она
почти постоянно воображает, что страсть сопровождается болью и  страхом.  Не
зная ничего о половых отношениях или зная о них мало,  она  рисует  в  своем
воображении страстные картины, где насилие и флагелляция играют важную  роль
и как бы заменяют совокупление.
     Я лечил одну девочку, которая мне поведала, что, начиная с четырнадцати
и до пятнадцати лет, она никогда не засыпала без того, чтобы не нарисовать в
своем воображении почти  всегда  одной  и  той  же  сцены,  которая  глубоко
возбуждала ее  и  доставляла  ей  сильное  сладострастное  наслаждение.  Она
воображала себя замужем за человеком очень безобразным, который  подходит  к
ней и хочет ее поцеловать; так как она с ужасом отказывается, он ее хватает,
связывает  и  начинает  немилосердно  колотить.  Девушка  настолько   сильно
рисовала себе подобную картину, что испытывала сильное удивление, что на  ее
коже не было следов от побоев.
     Другая девочка-подросток, тоже моя  пациентка,  также,  по  ее  словам,
мечтала о грубом мужчине, которого она  воплощала  в  своем  дяде,  человеке
очень крепкого сложения и очень грубом. В действительности  она  никогда  не
сказала ему ни одной двусмысленной фразы, и он никогда даже  не  подозревал,
какую роль играет в воображении своей племянницы, но наедине она  отдавалась
ему без оглядки.
     Два раза во время сна ей ясно представилось, что этот человек  вошел  к
ней и позволил себе насилие над ней. Впечатление от насилия было у  нее  так
поразительно живо, что раз, когда дядя, случайно был у них  в  доме,  она  в
течение некоторого времени была вполне уверена, что он действительно  к  ней
приходил в комнату.
     Не зная ровно ничего о половых сношениях, она была убеждена,  что  этих
мнимых сношений совершенно достаточно для того, чтобы  она  забеременела,  а
потому все время, пока у нее не появились регулы, была в страшном волнении.
     Эдгар Б., помещик, живущий  большую  часть  года  в  своей  деревне,  -
страстный флагеллянт; жена отказалась пойти навстречу его фантазиям, и он  с
большим трудом находил лиц, готовых удовлетворить  его  страсть  к  активной
флагелляции. Тогда он обратил свои взоры на девочку, которая пасла  баранов;
она согласилась, сначала соблазнившись прелестью получить несколько  копеек,
позволить ему высечь себя розгами. Но вскоре она испытала под розгами  такое
сильное наслаждение, что стала просить Б. сечь ее розгами сколько ему угодно
и даром, лишь бы ей испытывать невыразимое  сладострастное  удовольствие  во
время порки.
     Людовик Н., рассыльный, имел трех дочерей. Как только  утром  его  жена
отправлялась на работу, он приносил розги и по очереди  сек  своих  дочерей,
которым это доставляло большое удовольствие. Причем он никогда  не  позволял
себе  никаких  с  ними  других  вольностей.   Истые   поклонницы   пассивной
флагелляции, они в  ней  одной  находили  высшее  наслаждение  и  оставались
девственницами.
     Доктор В., страстный флагеллянт, насчитывал десятками девочек,  которые
испытывали полное удовлетворение под розгами.
     Впрочем, по достижении восемнадцатилетнего возраста девушка обыкновенно
теряет подобное расположение и,  наоборот,  становится  страшно  пугливой  и
чувствительной к болезненному прикосновению розог или плетки к  ее  коже.  В
этом возрасте между женщинами редко можно встретить  искреннюю  любительницу
пассивной флагелляции.
     В этом инстинктивном отвращении играют  роль  многие  факторы.  Половая
любовь представляется ей более или менее ясно,  ее  чувства  направляются  к
природным любовным наслаждениям, потом она становится кокетливой,  дорожащей
прелестями своего тела. Флагелляция  представляется  ей  позорной,  смешной,
способной повредить ее  красоте...  Теперь  ее  идеалом  становится  уже  не
мужчина  грубый,  недавний  укротитель.  Она  мечтает  о  нежных  ласках,  о
коленопреклонении перед нею мужчины,  об  обожании  ее  мужчиной  молодым  и
красивым.
     От двадцати до тридцати лет искренняя флагеллянтша  встречается  только
между  невропатками,  истеричками  или  такими,  которые  были  приучены   к
флагелляции еще с детства и сохранили эту привычку.
     Мы  могли  бы  назвать  очень  почтенного  судью,  который  приучил   к
флагелляции дочь своей гувернантки; начиная с десяти лет и потом  в  течение
двадцати  лет  она  была  добровольно  послушной  жертвой  его   страсти   к
флагелляции.
     Мишле в своей "Истории Франции" говорит, что телесное  наказание  детей
было повсеместно в таком ходу, что от него не  были  избавлены  даже  принцы
крови. Король Генрих IV в  одном  из  своих  писем  к  госпоже  де  Монглан,
воспитательнице королевских принцев, пишет: "Я не особенно доволен тем,  что
вы не сообщили мне, что высекли моего сына розгами, так как я  желаю  и  вам
приказываю  наказывать  его  розгами  каждый  раз,  как  только  он  проявит
упрямство или позволит себе какую-нибудь шалость, зная очень хорошо по себе,
что ничто в мире не принесет ему столько пользы, как розги; я знаю по  опыту
на себе самом, что они были очень полезны для меня, так как в его годы  меня
очень часто пороли розгами. Вот почему я и вас прошу отнюдь не стесняться  и
сечь его розгами, как только найдете это нужным, а  также  сообщите  ему  об
этом". С той же строгостью  воспитывались  и  дети  прусского  короля.  Отец
Фридриха Великого даже  злоупотреблял  телесными  наказаниями  своих  детей.
Молодой Фридрих однажды приказал заменить железную столовую  вилку,  которую
он обыкновенно употреблял при  еде,  серебряной;  его  отец  это  заметил  и
немедленно велел за это высечь его розгами, чтобы раз и  навсегда  отбить  у
него охоту к роскоши.
     Английский историк Карлейль рассказывает, что  отец  Фридриха