шей и не дадут денег, пересилил, и он опять схватил плеть и стал драть
с каким-то особенным озлоблением. Барыня кричала, стонала, как безумная,  но
наконец потеряла сознание.
     Негр тогда остановился с удивленными глазами,  и  перестал  ее  пороть.
Конечно, он мог бы удовлетворить свои возбужденные чувства, но  не  решался,
объятый каким-то суеверным страхом перед этим жалким женским телом. Наконец,
она пришла в себя, приказала негру  отвязать  себя  и  помочь  ей  встать  с
кушетки. Посидев несколько минут в кресле, нюхая нашатырный спирт и  натирая
виски одеколоном, она велела негру одеться и сама стала одеваться.
     Когда оба были одеты, она заплатила  негру  и  отпустила  его,  сказав,
чтобы он опять пришел через восемь дней.
     Но негр не рискнул явиться во второй  раз,  он  боялся,  чтобы  она  не
умерла под ударами плетки.


        ^TФЛАГЕЛЛЯЦИЯ ДЕТЕЙ^U

     Мы уже знаем, что у нас, англичан, в сравнительно очень недавнее  время
широко применяли телесные  наказания  в  школах.  Да  и  теперь  еще  многие
признают, что наказание розгами -  хорошее  средство  для  укрощения  буйных
характеров. По их мнению, подобное наказание действует двояко: унижением  от
того, что наказываемый обнажается и, особенно, если наказание производится в
присутствии товарищей или подруг или прислугой, - а  также  и  болью,  когда
секут довольно сильно. Нельзя отрицать, что у наказанного сохранится от того
и другого более продолжительное воспоминание,  чем  от  карцера  или  других
подобных не телесных наказаний.
     У нас (в Англии) сохранилось очень много  средневековых  обычаев.  Так,
например, до сих пор существуют во многих местах для молодых девушек плохого
поведения или с дурным, необузданным характером  исправительные  дома,  где!
телесные наказания считаются одной из главных исправительных мер.
     Сложилось также убеждение, что  родители  строгие,  наказывающие  своих
детей за более важные проступки розгами, уважаются детьми  гораздо  сильнее,
чем родители, проявляющие мягкость и снисходительность.
     Но что особенно удивительно, существует много  трактатов  и  сочинений,
посвященных вопросу о телесном наказании детей.
     Я лечил одну вдову, у которой было семь человек детей, четыре девочки и
три мальчика. Старшей девочке было тринадцать лет, а младшему мальчику  семь
лет. Сама  вдова  имела  не  более  тридцати  лет.  Она  применяла  телесные
наказания в самых широких размерах.
     Так,  однажды  она  узнала,  что  ее  старшая  дочь  объяснила   своему
двенадцатилетнему брату, как делаются дети. Обоих она  так  строго  наказала
розгами, что для девочки понадобилось послать за мной.
     Противникам телесных наказаний может  показаться  очень  странным,  что
дети не питали не только ненависти за наказания, но все  очень  любили  свою
мать.
     От девочки я узнал, что брата высекла мать не так больно, ему она  дала
тридцать розог и секла сама на скамейке, в то время как его держали  кухарка
и горничная. Ее мать заставила присутствовать при наказании  брата,  а  брат
должен был смотреть, как ее наказывали. Когда я спросил, за что же  наказали
брата, ведь он только слушал, что она ему  рассказывала,  девочка,  краснея,
объясняла,  что   он   хотел   попробовать   применить   свои   сведения   с
пятнадцатилетней девочкой, служившей у них подгорничной. За это мать  его  и
высекла. Девочке мать дала восемьдесят розог, и  секла  ее  кухарка.  По  ее
словам, мать, когда ее разложили на скамейке,  сказала,  что  ей  дадут  сто
розог, но потом сжалилась и сбавила...
     Наказана девочка была действительно довольно строго, было много  полос,
темно-синих, с кровоподтеками, рубашонка была изрядно выпачкана в крови,  но
опасного для здоровья ничего не было.
     Вероятно, некоторые помнят дело  гувернантки  Элен,  разбиравшееся  лет
десять тому назад в лондонском суде, который  приговорил  ее  к  трехлетнему
тюремному заключению. Мне пришлось быть одним из  экспертов.  Вот  некоторые
подробности этого дела.
     Карл К. был мальчиком высокого роста,  блондином  с  густыми  волосами,
страшно изнуренный, худой.
     Родители его, у которых он был единственным сыном, умерли  очень  рано,
когда он был еще очень молод. Они оставили ему громадное состояние. Опекуны,
намеренно или ненамеренно (на суде не удалось это выяснить), оставили его на
попечении бывшей уже в доме гувернантки Элен. Как на суде  выяснилось,  Элен
еще при жизни родителей приобрела громадное влияние на  мальчика,  и  он  не
смел на  нее  жаловаться  родителям,  не  особенно  обращавшим  внимания  на
воспитание сына и вполне доверявшим гувернантке. За самую пустячную  детскую
шалость она секла его, и он не жаловался, если она являлась  в  его  комнату
вечером, когда все в доме спали, поднимала одеяло и рубашку и,  зажав  рукой
ему рот, начинала что есть мочи хлестать его рукой по ягодицам.
     Со  смертью  родителей  гувернантка  стала  действовать   еще   смелее.
Наказания рукой  продолжались  по-прежнему,  но  стали  часто  употребляться
розги, плетка и даже крапива.
     Ребенок не жаловался не  из-за  одного  страха,  а  потому,  что  после
каждого наказания, нередко очень жестокого, гувернантка,  удовлетворив  свою
страсть к жестокости, спокойно переходила к изнурительным для него ласкам.
     Он сознавался, что испытывал не только страх, но и  некоторое  приятное
нетерпение, когда гувернантка  говорила  ему  днем,  что  он  заслужил  быть
наказанным. Ни разу она тогда не пропускала, чтобы не придти поздно  вечером
или очень рано утром высечь его и потом ласкать и ласкать... Благодаря  этим
ласкам он полюбил даже наказания.
     Подобный режим привел к тому,  что  ребенок  заболел,  и  его  пришлось
поместить в одну известную лечебницу.
     Он вернулся  совсем  поправившимся  и  уже  взрослым  мальчиком.  Элен,
которая по-прежнему распоряжалась всем в  доме,  уверила  опекунов,  что  не
следует мальчика обучать в гимназии, где он испортится от  других  учеников,
что гораздо лучше дать ему образование под ее  наблюдением,  при  содействии
учителей, дома.
     Опекуны согласились, и были приглашены  профессора,  которые  ежедневно
приходили давать уроки мальчику. Элен же стала управляющей, имевшей в  своем
распоряжении целую свору прислуги, слепо исполнявшей все ее приказания.
     Юноша вскоре сделался игрушкой страстей гувернантки.  В  ней  буквально
сидел бес жестокости и сладострастия. Она с полной свободой  отдалась  своим
страстям. Карл стал настоящим мучеником. Он послушно, из боязни истязаний  и
отчасти из-за наслаждений,, должен был приходить на кровать  к  гувернантке,
где она обладала им...
     Но настал день, когда юноша не был в состоянии удовлетворить требований
мегеры. Различные ухищрения, к  которым  прибегала  раньше  Элен,  настолько
притупили его вкус, что он оставался холодным к  нормальному  удовлетворению
любви. Теперь он предпочитал разные тонкости, которым его научили.
     Тогда гувернантка наскоро оделась и ушла, предупредив его, что она идет
велеть приготовить скамейку и розги, и если  к  ее  возвращению  у  него  не
пройдет холодность, то она велит его жестоко выпороть розгами, причем пороть
будет не сама, а кучер... До сих пор она всегда секла  сама,  привязывая  на
скамейке, на постели или стуле, и т. п.
     Хотя страх от предстоящего  ему  унижения  и  жестокого  наказания  был
велик,  но  все-таки  он  не  в  силах  был  преодолеть  свою  холодность  к
возвращению Элен. Немедленно по звонку явился кучер  со  скамейкой  и  двумя
пучками розог. Карл пробовал было протестовать и угрожать жалобой  опекунам.
Это привело Элен в бешенство. Она велела кучеру связать ему руки веревкой и,
взяв его за ухо, стала  другой  рукой  хлестать  по  щекам...  Затем  велела
привязать его на скамейке и дать ему двести розог.
     С первого же удара розгами  он  почувствовал  громадную  разницу  между
силой Элен и кучера. До сих пор его  всегда  секла  сама  Элен.  Правда,  за
последнее время она давала ему иногда по девяносто розог, но  все-таки  боль
от ударов была несравненно слабее. Он положительно обезумел от одной  мысли,
что ему предстоит получить еще сто девяносто девять  таких  ударов.  Он  был
уверен, что умрет.. Но ни клятвы не жаловаться, ни самые трогательные мольбы
не смягчили Элен, - она не сбавила ни одного удара.  После  наказания  он  с
трудом встал со скамейки и лег в постель, где был утешен ласками Элен.
     Недели через две он все-таки  решил  пожаловаться  на  Элен  одному  из
опекунов, но кончилось это для него очень скверно. Опекун  не  поверил,  что
его наказали за  холодность,  и  рассказал  Элен.  Когда  та  разревелась  и
заявила, что уйдет, если  опекун  не  разрешит  ей  наказать  Карла,  опекун
позволил всыпать ему четыреста, как хотела Элен, но просил дать их не сразу,
а сперва двести и затем через час или два вторые двести.
     Никакие мольбы не помогли. Не прошло и часа, как Элен повела его драть.
От полученных четырехсот розог он провалялся целых два дня, лежа  почти  все
время на животе, до того больно было касаться иссеченных мест.  После  этого
мальчик решил больше уже не жаловаться на Элен,  а  слушаться  ее.  Она  же,
заметив его покорность, опять стала сама собственноручно сечь его. Только за
холодность, когда у нее являлось желание  искать  удовлетворения  нормальным
путем, Элен почему-то ни за что  не  хотела  собственноручно  наказывать,  а
постоянно приказывала сечь кучеру и давала всегда  не  больше  и  не  меньше
двухсот  розог.  Это  наказание  по-прежнему  оставалось  для  Карла   самым
мучительным. После него он обыкновенно лежал в постели  день  или  два.  Под
угрозой подобного  наказания  он  готов  был  сделать  все,  что  угодно.  К
несчастью, быть не холодным не зависело от него, но  Элен  почему-то  винила
его. Правда, холодность он испытывал не всегда, да и Элен  не  часто  искала
нормальных удовольствий...
     За все остальные его проступки, как-то незнание урока,  дерзость  и  т.
п., она его наказывала собственноручно и келейно.
     Любимым способом наказания его, как ответил Карл на  вопрос  прокурора,
был следующий: гувернантка приказывала  ему  раздеться  донага  и,  привязав
крепко веревками на кровати или к кольцам на полу,  или  на  столе,  или  на
скамейке, подложив под живот подушку, чтобы придать наказываемой части  тела
возвышение, она садилась, нередко верхом, к нему  на  шею  и  начинала  сечь
розгами; секла она медленно во всю силу, видимо, наслаждаясь его  криками  и
движениями. Розги всегда выбирала сама  по  утрам  и  сама  же  приготовляла
пучки. Прутья были березовые, длинные и толстые. Пучки розог всегда лежали в
воде в ванной комнате, где стояла скамейка, на которой часто его секли.
     Она  постоянно  выдумывала  новые  наказания,  хотя  отдавала   сильное
предпочтение березовым розгам, так же, как и новые положения для  жертвы  во
время наказания.
     Как мы уже сказали,  секла  Элен  всегда  жестоко,  пока  все  тело  не
покрывалось  рубцами  и   не   появлялась   кровь.   Экзекуция   обыкновенно
прекращалась только тогда, когда она видела, что Карл переставал  кричать  и
начинал  уже  хрипеть  или  совсем  замолкал.  Тогда  она  отвязывала   его,
становилась ласковой, уверяла, что он сам виноват, если  ленится,  грубит  и
тем вынуждает ее наказывать его, так как иначе ее  опекуны  прогонят.  Затем
всегда следовали гнусные ласки, благодаря которым он  еще  более  был  в  ее
власти.
     Ночью, когда он спал с ней, ласки были нормальные - это  были  холодные
поцелуи...  Истязание  производилось  обыкновенно  днем   и   по   известной
программе, умело и долго изученной.
     Истязание и неумеренное сладострастие совсем  ослабили  его  и  сделали
неврастеником в самом полном смысле. Кроме того, он страшно истощал.
     В это время совершенно неожиданно  вернулся  из  Индии  его  двоюродный
дядя,  которому  пришла   мысль   навестить   племянника.   Пораженный   его
страдальческим видом, он чуть не силой усадил мальчика на своего извозчика и
привез в Лондон к одному известному доктору. Конечно, все  это  произошло  в
отсутствие Элен.
     Доктор велел Карлу раздеться и был поражен массой рубцов и  синяков  на
теле. Дядя подал жалобу прокурору на Элен и опекунов, а племянника оставил в
Лондоне. Затем их всех судили,  опекунов  оправдали,  а  Элен,  как  мы  уже
сказали, была присуждена к трехгодичному тюремному заключению.
     Ввиду своего жалкого состояния, Карл был отправлен на поправку к одному
доктору в Канн. Там его здоровье  отчасти  восстановилось.  После  трех  лет
пребывания в Канне он уехал в Париж, так как достиг совершеннолетия и  хотел
насладиться жизнью  вовсю.  Его  нервная  слабость  просто  усыпила  половую
чувствительность. Продолжительный отдых пробудил  в  нем  невыразимую  жажду
чувственных удовольствий.
     В этом веселом городе подобную жажду  нетрудно  удовлетворить  человеку
богатому. Но он вскоре разочаровался- он оказался полным импотентом  даже  с
самыми замечательными красавицами, предлагавшими ему свои услуги.
     Тогда он  попробовал  обратиться  к  флагелляции.  Он  испытал  все  те
истязания, которым когда-то подвергала его Элен.  Пришлось  перенести  снова
массу страданий, но при этом без малейшей тени наслаждения.
     Огорченный, он вернулся в Канн. Он пришел  к  убеждению,  что  ни  одна
женщина в мире, кроме Элен, не вернет ему половую силу.  Он  был  презренным
рабом, собакой, ползающей у ног первой и единственной  женщины,  которой  он
обладал; женщины-чародейки, вредной и ненормальной, некрасивой  и  немолодой
(ей было около тридцати лет), но которая сумела подчинить его своим капризам
и дать ему испытать в страданиях громадное наслаждение.
     Он вернулся в Англию, разыскал вышедшую из тюрьмы Элен, которая  хорошо
жила в окрестности Эдинбурга на сделанные ею сбережения.
     Мне как врачу, лечившему теперь его и Элен, он рассказал, что  Элен  не
сразу согласилась. Помимо денег она требовала  полной  покорности  от  него,
чтобы весь штат прислуги был нанят ею и зависел от нее одной. Он должен  был
вернуться на свое прежнее положение.
     Все условия он принял. Он был ее рабом и должен был им оставаться, если
хотел, чтобы она была с ним в близких отношениях.
     В кучера она взяла старого своего кучера. Через две недели по  переезде
в имение Элен жестоко наказала Карла розгами. Дала она ему шестьсот розог  в
два приема, с промежутком в полчаса,  причем  эти  полчаса  он  пролежал  на
скамейке. Отвыкший от розог, он света не взвидел от  первых  же  ударов,  но
пришлось выдержать все шестьсот.  Это,  как  объяснила  ему  Элен,  она  его
наказала за показание на суде  четыре  года  тому  назад.  Затем  режим  был
прежний, прибавилось  несколько  новых  видов  подвязываний,  была  устроена
особая экзекуционная комната,  наказывала  иногда  крапивой,  за  холодность
давала уже по триста розог.
     Но  удивительно,  что,  пролежав  в  постели  три  дня  после   первого
наказания, он стал потентен и имел с Элен  нормальный  коитус.  Впоследствии
тоже эта потенция сохранялась. Через четыре года он женился на Элен.
     В суде Эдинбурга разбиралось довольно  интересное  дело  в  конце  1902
года.
     Ирландский помещик отдал свою пятнадцатилетнюю  племянницу  в  один  из
женских пансионов. В один прекрасный день девочка вернулась из пансионата  к
дяде вся в слезах, растрепанная.
     Оказалось, что утром  на  уроке  русского  языка  она  утверждала,  что
какие-то стихи, приписываемые  одному  поэту,  в  действительности  написаны
другим.
     Она была права, и учитель ошибся, в чем он  впоследствии,  при  разборе
дела в суде, сознался. Он пожаловался  классной  даме,  которая  сделала  ей
выговор за то, что она грубо говорила с учителем, и оставила ее  в  пансионе
на пять часов после окончания уроков. Так  как  девушка  была  уверена,  что
права, то сказала шепотом какую-то грубость классной даме, которую никто  на
суде, как и девочка, не хотел повторить. Классная дама  ударила  девочку  по
щеке в присутствии целого класса  за  эти  слова;  девочка,  недолго  думая,
ответила тем, что бросила в классную даму пресс-папье. После этого  классная
дама побежала  жаловаться  начальнице  пансиона,  к  которой  через  полчаса
позвали и девочку. По приходе она увидела классную даму, начальницу  и  одну
из  их  нянек.  После  короткой   нотации   начальница,   несмотря   на   ее
сопротивление, велела завязать ей руки шнурком на спину, и объявила, что  ее
сейчас накажет розгами. Затем велела няньке принести розог. Когда розги были
принесены, то ее, несмотря на крики, нянька и классная дама  силой  положили
на кушетку. Начальница развязала ей панталоны, спустила их и, подняв  платье
вместе с сорочкой наверх, приколола на спине булавкой и начала сечь розгами,
сказав, что она даст ей  двадцать  розог.  Если  же  она  не  будет  просить
прощения у классной дамы, то ее будут снова пороть. Девочка, из боязни новой
порки, после двадцати розог, от которых у нее на ягодицах местами показалась
кровь, попросила прощения у оскорбленной ею классной дамы и поцеловала у нее
руку. Но, вернувшись домой, рассказала все дяде, который подал жалобу в суд.
Суд приговорил начальницу к штрафу в 2 фунта стерлингов (около 20  руб.),  а
надзирательницу и классную даму оправдал, но в то же время судья  и  девочку
за  оскорбление  классной  дамы  и  учителя  приговорил   к   заключению   в
исправительном доме на двадцать суток. Вероятно для  того,  чтобы  неповадно
было жаловаться на начальство.
     Мы уже выше говорили, что в школах при конгрегациях детей  обоего  пола
наказывали телесно. В суде (исправительном) города По во Франции разбиралось
дело по жалобе поверенного Жана Бонетена, по профессии маляра; сын его  Поль
был в конгрегационной школе. Вот что говорится в жалобе:  "В  четверг  23-го
Апреля 1897  г.,  после  обеда,  когда  монахи-преподаватели  под  предлогом
молитвы дремали, помогая пищеварению, монах Евсевий позвал моего  сына  Поля
Бонетена:
     - Мальчуган, поди сюда и прочитай молитвы.
     Ребенок, раскрасневшийся от  игры  на  солнце  во  дворе,  пошел  взять
молитвенник, а потом сел с книгой на одной из ступенек  перрона,  где  сидел
монах.
     Мальчик начал бегло читать молитвы, сперва довольно  громко,  но  затем
все тише и тише; наконец, вероятно, от жары он вскоре  заснул.  Монах  обнял
мальчика  за  талию  и,  приблизив  его  немного  к  себе,  слушал   его   с
полузакрытыми глазами.
     Вдруг монах схватил ребенка с силой и прижал к себе  так,  что  тот  от
боли проснулся и закричал, отскочив в сторону. Монах схватил ребенка за руки
и, весь дрожа от гнева, закричал:
     - Ты спишь, а не читаешь молитвы, каналья!
     - Да я читаю, дорогой отец!
     - Ты лжешь! Ты смеешь лгать накануне причащения! На колени сейчас же!
     Поль, пораженный этим неожиданным взрывом гнева,  стал  на  колени.  Он
редко когда видел отца Евсевия в таком бешенстве.
     - Теперь, в наказание, изволь сделать на мостовой крест языком.
     Бедняжка посмотрел на ступень, к которой его нагибал монах,  и,  увидя,
что она вся покрыта пылью  и  разными  отбросами,  так  как  при  входе  все
вытирали о нее подошвы  сапог,  инстинктивно  откинулся  головой  назад.  Он
закрыл глаза в ожидании страшного удара  и,  сам  придя  тоже  в  бешенство,
закричал:
     - Нет, нет ни за что! Я не сделаю креста!
     - Ах! Ты не хочешь, бестия, слушаться, - тогда ты увидишь,  что  бывает
за это.
     Схватив мальчика под мышки, словно  куль,  он  понес  его  по  лестнице
вверх. Дойдя до первого этажа, он отворил дверь приемной  комнаты  и  бросил
мальчика на пол.
     Мальчик весь дрожал, он не знал этой комнаты, не бывши ни разу  в  ней.
Закрытые  ставни  с  трудом  позволяли  рассмотреть   мебель.   В   ожидании
предстоящего наказания у него волосы дыбом встали и зуб на зуб  не  попадал