еприятелю. Прежде всего потому, что  ее  профессия  давала  ей  возможность
очень легко вступать в связь с красивыми французскими лейтенантами.
     Она становилась все красивее  и  красивее  и  была  способна  вскружить
голову всем мужчинам, даже самому Монажийо.
     С лицом непорочной девственницы, на вид кроткой, но в  действительности
коварной, Консепция очень походила на обманчивую поверхность глубоких  болот
или на те роскошные, но ядовитые цветки, что растут на берегах гниющих вод.
     У ней была интрижка с одним драгунским лейтенантом, потом  с  гусарским
капитаном,  затем  случай  свел  ее  с  адъютантом  четвертой  кавалерийской
бригады.
     Она отнюдь не скрывала своей страсти к военной форме, а кирасы, латы  и
другие  украшения  наполеоновских  солдат  являлись  для  нее  самым  лучшим
возбуждающим средством.
     Уже таково свойство  женского  ума:  последствия  имеют  мало  связи  с
причиной. Консепция не могла  видеть  без  сладострастного  трепета  золотых
шнурков гусарского мундира.
     Она сошлась с совсем юным офицером, убедившим ее последовать за армией,
двигавшейся на Сарагоссу.
     После  многих  колебаний  прелестная  куртизанка  согласилась  на   его
предложение и последовала за армией в экипаже, запряженном четырьмя  мулами,
которых меняли на каждом привале,
     Во время движения отряда по узким лесным тропинкам не  раз  происходили
перестрелки с испанскими народными  ополченцами  (гверильясами).  Тогда  она
вспоминала свою маленькую деревенскую церковь и усердно молила свою  прежнюю
Мадонну, чтобы последняя пуля сразила ее, так как  она  предпочитала  скорее
умереть, чем попасть в руки фанатических гверильясов.
     Как нарочно, в отряде, за которым она следовала, постоянно шли рассказы
о смелых  подвигах  Монажийо.  Но  все  были  спокойны,  полагая,  что  если
нападение и возможно, то его можно  ожидать  на  хвост  колонны,  где  могла
достаться хорошая пожива, а не на  их  отряд,  где  добыча  была  бы  совсем
ничтожная.
     Однако раз, ночью, во время  перехода  их  отрядом  маленького  тесного
ущелья, сплошь поросшего кактусами и  другими  растениями,  раздались  вдруг
выстрелы, затем из засады выскочили несколько человек с кинжалами в руках  и
набросились на них.
     Произошла короткая борьба, раздалось еще несколько ружейных  выстрелов,
один мул жалобно мычал.
     Все солдаты конвоя были перебитыми их трупы валялись  на  краю  дороги.
Консепция, еле живая  от  страху,  лежала  в  опрокинутом  экипаже,  притаив
дыхание, рассчитывая, что ее не заметят.
     Кто-то громко прокричал: "Ищите хорошенько, она должна быть тут!.."
     Одна рука, затем две или три  другие  осторожно  освободили  ее  из-под
экипажа.
     Как только она была вынесена из-под экипажа, ее крепко связали ремнями,
засунули в рот кляп и, как мешок, бросили на носилки из ветвей, которые  два
человека понесли беглым шагом.
     Она совершенно не представляла, куда ее несут. Обезумевшая  от  страха,
глядела она на звезды, горевшие на небе, издавая по временам глухое рычание,
заглушаемое кляпом во рту.
     Среди молчания ночи  она  ясно  расслышала  звон  колокола...  Это  был
монастырь Санта-Фэ, где находилась главная квартира Монажийо.
     Консепция на другой же день предстала  перед  судом,  членами  которого
были  сам  Монажийо,  Жозе  из  Кордовы  и  один  бакалавр   из   Саламанки,
занимавшийся медициной, - его брата недавно повесили французы.
     Саламанкский бакалавр сам присутствовал при повешении  своего  брата  и
бесчисленное число раз рассказывал о последних его минутах. Это был  человек
жестокий  и  бесстрастный;  он  сражался  просто  по  страсти   к   подобным
приключениям, и ему было мало дела до Испании. Он дрался раньше  за  Англию,
за еретиков на каком-то корабле, -он потому сражался за  Монажийо,  что  эта
война, состоявшая вся из нечаянных нападений и засад, была ему  особенно  по
душе.
     Вот из каких лиц состоял трибунал; было велено привести Консепцию.  Она
вела себя, как ведут в подобных случаях все кокотки. Она только и знала, что
рыдала и ползала перед судьями на коленях.
     - Гнусное животное, - закричал на нее Монажийо  с  поднятыми  кулаками,
-ты путалась с врагами веры, с слугами дьявола, будь готова теперь предстать
перед престолом Всевышнего и искупить свои злодеяния  под  ударами  плети...
Молись, чтобы Господь простил тебя!
     - Пощади! Пощади меня! Божия Матерь,  спаси  меня!..  Молодая  женщина,
выкрикивая эти слова, продолжала ползать на коленях, обнимая  руками  колени
то одного, то другого судьи.
     Два человека принесли в это  время  тяжелую  скамейку  и  поставили  ее
посреди комнаты со сводами, напоминавшей готическую часовню.
     - Разложите ее, как змею, совершенно голою  на  скамейке...  Как  самое
презренное  животное!  -  приказал  Монажийо,  подойдя  одновременно  сам  к
скамейке"
     Консенция и не помышляла  даже  о  сопротивлении.  В  миг  ее  раздели,
разорвав в клочья платье и белье, в котором она больше не  будет  уже  иметь
нужды. И вот молодая женщина  предстала  обнаженная  во  всей  своей  дивной
красе.
     Грубо двое мужчин своими мозолистыми руками взяли ее за ноги и за  руки
и разложили на скамейке.
     Ее должны были сечь до смерти, что она  знала,  и  молила  теперь  Бога
послать ей скорее смерть.
     Один импровизированный палач взял плеть, которая была сплетена из  трех
кожаных полос; на концах ее были узлы  с  вплетеной  в  них  проволокой.  Он
вытянул плетью несчастную, раздался нечеловеческий крик.
     Затем посыпались следующие удары.  Монажийо  бесстрастно  присутствовал
при истязании...
     Наконец она испустила дух...
     Монажийо опустился на колени перед ее телом; потом встал,  взял  ее  за
голову и поцеловал.
     Так погибла бедная Консепция Нунец, виновная в том только,  что  сильно
подчинялась капризам своей молодой крови...
     В общественном мнении цивилизованных народов сложилась легенда,  верная
или неверная, что  наша  страна  является  особенной  поклонницей  березовых
розог.
     Я видел гравюру одного известного французского художника,  изображающую
английский семейный очаг.
     Отец и старшая сестра читают Библию, а мать  приготовляется  наказывать
розгами прехорошенькую девочку лет десяти,  которая  плачет  и  рвется.  Под
рисунком такая подпись: "Маленькие английские девочки очень хорошенькие,  но
их очень часто секут розгами"!
     Я, к сожалению, должен признать, что у нас еще в большом ходу наказание
детей розгами.
     Что  же  касается  разных  исповедей   молодых   девушек   в   возрасте
восемнадцати лет и старше, наказываемых в  наше  время  розгами,  то  это  -
чистейшие басни, если не считать крайне редких исключений.
     В старину в наших тюрьмах  секли  женщин.  Этот  способ  наказания  был
распространен повсюду в Соединенном королевстве.
     Виновных наказывали на массивной скамье, имевшей  ремни  для  привязки.
Женщине читался приговор, осуждавший ее на наказание розгами или плетью.  По
прочтении приговора она должна была лечь на скамейку животом. Ее привязывали
к ней ремнями за руки и ноги. В таком положении она едва могла шевелиться  и
была в полной власти палача.
     Затем поднимали платье и юбки до самой головы, обнажая  спину,  круп  и
ляжки.
     Затем  по  знаку   начальника   тюрьмы   начинали   сечь.   Раздавались
нечеловеческие  крики...  Обыкновенно  секли  очень  жестоко,   после   чего
наказанную отводили в камеру, часто в бессознательном состоянии.
     При   Елисавете   женщин   нередко   наказывали   публично.   Наказание
производилось на тюремном дворе, "который в тюрьме Уат-Шапель в Лондоне  был
очень мал, чтобы вместить всех желающих присутствовать на подобном зрелище.
     Вот как современный хроникер  описывает  одно  из  подобных  наказаний:
"Когда мы прибыли на тюремный двор, то уже на нем была большая толпа народу,
которую с трудом сдерживало около двадцати городовых.
     Тут собрались все подонки Лондона. Женщины бесцеремонно  толкали  всех,
протискиваясь, чтобы лучше видеть.
     Это были большею частью публичные женщины, из которых многие  уже  были
знакомы с розгами или плетью Чарльза (имя палача).
     Весь этот  народ  кричал,  жестикулировал,  отпускал  плоские  шутки  и
переговаривался на особом жаргоне.
     На грубые шутки отвечали площадной бранью. Несколько нянек  и  мастериц
тоже затесались в  эту  толпу,  чтобы  посмотреть,  что  будет  происходить.
Следует заметить, что большая часть зрителей не могла ничего видеть...
     Наконец толпа заколыхалась и двинулась вперед, но  городовые  грубо  ее
осадили назад.
     "Вот она! Вот она!"
     Наша карета застряла как раз против тюремных ворот. Толпа ее  окружила,
многие, несмотря на протесты кучера, взобрались на  верх  ее,  на  колеса...
Сами мы уселись на козлы и могли видеть все превосходно.
     Моя спутница - Елена-вся побледнела и прижалась ко мне.
     Мы увидали, как маленькая дверь  тюрьмы  отворилась,  и  на  пороге  ее
появилась женщина, одетая  в  арестантский  костюм  -  полосатую  рубашку  и
красную шерстяную юбку. Насколько можно было различить  издалека,  она  была
совсем молоденькая и очень недурна собой.  Несчастная,  еле  живая,  втянула
голову в плечи и смотрела  по  сторонам  безумными  глазами...  За  нею  шел
судебный пристав, судья в парике, два или  три  офицера  ирландского  полка.
Руки у нее были связаны сзади веревкой, конец которой держал  палач.  В  это
время два помощника устанавливали скамейку для наказания.
     На эти приготовления потребовалось очень мало времени. Небольшой  отряд
солдат выстроился перед дверью.  Помощники  палача  взяли  девушку,  которая
стала кричать, грубо разложили ее на скамье и привязали  к  ней  за  ноги  и
руки. Палач поднял и завернул ей на голову красную юбку и стал  сечь.  Палач
вертел свою плеть-девятихвостку, как ручку шарманки; девять хвостов  хлопали
по телу, тело краснело, пухло, местами струилась кровь...
     Елена, вся красная, отвернулась в сторону - ей было стыдно смотреть  на
обнаженное тело женщины.
     Наказываемая все время дико кричала, но  палач  спокойно  продолжал  ее
пороть. Ей было дано тридцать ударов.
     "За что же  меня  наказывают?..  Пощадите...  Нешто  возможно!..  Нешто
возможно?!" - кричала наказываемая в промежутки  между  ударами  плети.  Под
конец, впрочем, она только стонала и вскрикивала.
     Когда ей был дан последний удар, то спина, ляжки и оба полушария крупа,
еще недавно белые, как-то вздулись и были от крови сплошь красные, хотя,  по
словам подошедшего ко мне  начальника  тюрьмы,  ее  наказывали  не  особенно
строго - в "полплети", т. е. палач держал плеть за середину, там, где  ствол
плети переходит в девятихвостку.
     На дворе в толпе раздавались смешки.
     Наконец наказанную отвязали, палач спустил ей  юбку  и  дал  ей  что-то
выпить. Бледная, как смерть, она стояла; крупные слезы  катились  у  нее  по
щекам. Затем, опираясь на помощников палача, она скрылась  в  двери  тюрьмы,
которая за ней захлопнулась.
     Я никогда в жизни  не  забуду  этого  наказания.  Свист  плети  о  тело
заставлял болезненно  вздрагивать  у  меня  сердце.  Мгновения  между  двумя
ударами плети тянулись, как вечность. Пристав считал удары.
     Елена дрожала, как осиновый лист, и повторяла: "Пойдем отсюда скорее!"
     Городовые очистили тюремный двор от толпы и освободили нашу карету, дав
нам возможность уехать".
     Наказание,  подобное  описанному  нами,   считалось   классическим,   и
церемониал его никогда не изменялся.
     Народные картины, а в особенности карикатуры, довольно часто изображают
сцены телесного наказания женщин.
     Хогарт, а позднее Еоуландсон посвящают ему несколько страниц.
     Последний особенно был большой  любитель  женских  крупов  и  сумел  их
изобразить в самых интересных положениях.
     Кто не знает знаменитую "Лестницу" этого великого художника?
     Забавная и пикантная сцена, где семь или восемь дам молодых и  в  летах
падают и пересчитывают  десяток  ступенек,  показывая  всю  прелесть  своего
солидного или миниатюрного крупа.
     Впрочем, это было во вкусах  той  эпохи.  Все  современные  карикатуры,
по-видимому, только и стараются выставить прелести женских крупов.
     В материале не было недостатка: то очаровательная маркиза при выходе из
кареты спотыкается и падает, показывая свой очаровательный круп королевскому
принцу; то девочка-подросток отправляет в углу естественную  потребность,  а
ее мамаша закрывает ее от любопытных взглядов прохожих.
     С подобною  же  целью  эксплуатировалось  телесное  наказание,  которое
потому и не могло ни у кого вызвать слез сожаления, что было  слишком  часто
вышучиваемо. Каждому невольно рисовался образ женщины в положении  маленькой
девочки.
     Между множеством  подобных  эстампов  в  жанре  Роуландсона  я  обратил
внимание на один из них, изображающий наказание Бетти.
     Я  вовсе  не  намерен  сделаться  историографом  Бетти,  но  меня   она
заинтересовала тем, что  ее  часто  секли  розгами  и  плетью  за  различные
проступки, как-то: пьянство, оскорбление городовых и т. п.
     Она была очень хорошо знакома с тюремной скамейкой.  Она  не  придавала
особенного значения порке и предпочитала подобным образом расплачиваться  за
свои проступки, чем отсиживать за них в  тюрьме.  Она  объясняла  даже,  что
твердостью своего крупа и его развитием она обязана  главным  образом  тому,
что ее слишком часто секут.
     По обычаю она давала на чай палачу Чарльзу, чтобы он не слишком  сильно
давал ей первый удар розгами или плетью.
     Обыкновенно этот первый удар наносился со страшной  силой,  последующие
удары давались сравнительно мягче. В конце концов,  это  было  выгоднее  для
наказываемой.
     Карикатура изображает Бетти на скамейке, готовую совсем для  наказания,
она извивается, у скамьи стоит  палач  и  держит  над  Бетти  девятихвостку,
готовясь дать ей удар.
     Мы  не  станем  продолжать  исследований  тюремной  дисциплины,   когда
заключенных женщин секли розгами за малейшую провинность, из боязни  утомить
наших читателей описанием картин, до невозможности похожих одна на другую. Я
хочу теперь еще раз сказать несколько слов о телесном наказании в английских
школах. О нем было написано немало книг и пролиты ведра чернил. Я опять буду
пользоваться неоспоримыми документами, вроде судебных  отчетов,  полицейских
дознаний и т. п. Передо  мною  отчет  о  деле  доктора  Гаррисона,  имевшего
большой пансион для девочек  в  окрестностях  города  Глазго.  Пансион  этот
считался одним из самых аристократических; существовал  с  1881  г.;  полные
пансионерки платили очень высокую годовую плату в размере от ста  пятидесяти
до двухсот фунтов стерлингов (1500-2000 р.).
     В пансион принимались девочки в возрасте от девяти до пятнадцати лет. С
самого основания в пансионе телесные наказания были в большом ходу.  Прежний
владелец, как обнаружилось на суде, применял их еще  чаще.  Доктор  Гаррисон
купил пансион в 1889г. и в 1902 г. был, по  жалобе  родителей,  привлечен  к
суду за наказание их пятнадцатилетней дочери ста  двадцатью  ударами  розог.
Суд приговорил доктора к 15 фунтам стерлингов штрафа (150 р.).
     Процесс  этот,  разбиравшийся  в  течение  трех   дней,   лучше   всего
доказывает, что у нас телесные наказания даже взрослых девушек  не  шокируют
никого. На суде читались письма замужних дам, получивших образование в  этом
пансионе; были выслушаны показания молодых дам, дававших свои показания  без
всякого стеснения и высказывавших свои убеждения  открыто  по  интересующему
нас вопросу. Замечу, что дело  разбиралось  почти  все  время  при  открытых
дверях; их закрывали, когда заходила речь о  пороках,  существовавших  между
воспитанницами. Свидетельницы  описывали  сцены  довольно  подробно,  и  мне
остается только пользоваться стенографическим отчетом.
     Вот  показание  одной  двенадцатилетней  девочки  (фамилии  я  не  буду
приводить): "Я сделала утром в диктанте двадцать две ошибки, а на  замечание
учительницы ответила довольно резко. По окончании урока  моя  классная  дама
сделала мне довольно грубо замечание, что я не смею так  дерзко  говорить  с
учительницей. Я не привыкла к такому обращению и сказала,  что  не  ее  дело
вмешиваться... Классная дама сказала мне, что она меня усмирит,  и  ушла.  В
четыре часа,  после  урока  рукоделия,  меня  позвали  в  кабинет  помощницы
директора. Меня привела в кабинет моя классная дама. Вместе со мной  привели
еще  четырех  воспитанниц,  моих  подруг,  они  для  примера   должны   были
присутствовать при моем наказании.
     Директриса долго мне читала нотацию... Потом две классные дамы положили
меня на скамейку силой. Одна из  них  долго  возилась,  пока  развязала  мне
панталоны. Когда я почувствовала на теле свежий воздух,  то  у  меня  совсем
замерло сердце от страха. Я ни чуточки не стыдилась, что лежала раздетая,  а
только ужасно боялась. Первый удар розгами мне причинил нестерпимую боль;  я
только что собралась закричать, как меня ударили второй раз, и  я  не  могла
произнести ни слова, а  только  кричала  все  время,  пока  меня  секла  моя
классная  дама.  Мне  дали  тридцать  розог.  После  этого  директриса  меня
спросила, буду ли я говорить дерзости. Я отвечала,  что  никогда  больше  не
буду. После этого меня сняли со скамейки, велели  поправить  костюм,  и  нас
всех увели в классы..."
     В наших рабочих домах, где исполняются каторжные работы,  девятихвостка
играет большую роль.
     Как и мужчин, женщин очень часто наказывают плетью и в настоящее время.
Теперь только палачом является  женщина,  которая,  впрочем,  с  не  меньшей
жестокостью сечет виновных.
     Еще на днях одна суфражистка, по словам газеты "Стандарт", совсем юная,
была подвергнута унизительному наказанию в тюрьме, где она содержалась. Наша
пресса заволновалась. Рассказывали все мельчайшие подробности наказания.
     Но что уже  совсем  скандально,  директора  больших  магазинов,  как  я
убедился из одного полицейского  дознания,  тоже  наказывают  розгами  своих
служащих-женщин за  некоторые  проступки.  Наказанная  женщина  пожаловалась
полиции и хотела возбудить дело в  суде  за  то,  что  ее  высекли  и  потом
все-таки уволили из магазина. Так как директор согласился ее взять обратно в
магазин,  то  она  взяла  свою  жалобу  назад.  Вот  ее  "показание:   "Меня
потребовали в кабинет директора. Он стал меня упрекать в том, что  я  таскаю
из своего отделения духи, несколько флаконов которых нашли в моем  манто.  Я
чистосердечно созналась в своей вине и просила меня простить.
     Директор сухо предложил мне или потерять место и  попасть  под  суд  за
воровство, или согласиться быть высеченной розгами.  Я  сказала,  что  прошу
наказать меня розгами как ему угодно.
     Тогда он нажал на  пуговку  электрического  звонка;  появилась  женщина
высокого роста, довольно полная,  лет  под  сорок,  на  вид  очень  сильная.
Посмотрев на нее, я подумала, что если она меня  будет  наказывать,  то  мне
предстоит перенести  тяжелое  испытание.  Она  была  старшей  приказчицей  в
бельевом отделении. Осмотрев меня холодным взглядом с  ног  до  головы,  она
велела мне идти за нею. Вся дрожащая, я пошла за  нею,  ноги  у  меня  почти
подкашивались.
     Она привела меня в комнату, где хранятся  остатки  от  кусков  шелковых
материй. Подняв меня, она положила меня на стол так, что  низ  моего  живота
касался края стола. Перед тем как класть  меня  на  стол,  она  подняла  мне
платье и юбки, так что я касалась стола панталонами. В таком  положении  мне
было велено лежать, пока она меня привяжет. Я маленькая, худенькая и  совсем
слабосильная, почему решила делать все, что мне прикажут, и покорно  вынести
наказание. Ведь я в действительности была виновата. Ремнем она  меня  крепко
притянула за талию к столу. Потом  развя