одарности. И был пир! И гремело
ура! И как с тех дней оно со многими отгремело? Багратион, богатырь
суворовский, не выдержал бы предводительства отступления. Жалость боролась
в сердце его с отвагой. Он плакал по Смоленску, плакал по Москве и после
битвы Бородинской писал к своим: "Мы не выдадим Москвы". Для перенесения
бремени отступления бог послал Барклая-де-Толли. И у Барклая жалостливое
было сердце. Но он скрепил его, отдал себя на суд провидения и довел полки
до Кутузова. Между тем неприятель предупрежден на всех дорогах.

Усиленный отряд Милорадовича спешит к Вязьме. Все войско Донское летит
опережать нашествие, истреблять мосты, переправы и усеивать гибелью каждый
его шаг.

В то же почти время полки, бывшие сперва в Сербии, а потом расположившиеся
в Дубно, с генералом Лидерсом шли на Владимир.

В то же почти время сближаясь с Гродно и Вильно, адмирал Чичагов
приготовлял легкий отряд к открытию войска графа Витгенштейна. Все или
разило или соединялось. Отряды Шепелева и графа Ожаровского спешили к
Ельне.

Октября восемнадцатого быстрым, отважным, дружным искусным действием графа
Орлова-Денисова и партизанов Сеславина, Давыдова и Фигнера взят был в плен
целый французский корпус. "Победа сия,-сказано в военных известиях 1812
года,-тем более знаменита, что в первый раз в продолжении нынешней войны
неприятельский корпус сдался нам".

Громки были подвиги наших русских и истинно русских партизан! Громки были
подвиги и других отрядов, но отряды, действовавшие под Ригой, как будто бы
заслонены были завесой, тем более, что главное их действие началось в
годину плена московского. Из сих отрядов достопамятнейший отряд
Вельяминова-старшего, первоначально составлявший авангард корпуса графа
Штейнгеля. На равнинах Курляндии не способно было действовать
многочисленной коннице, а потому корпусу графа Штейнгеля, выступившему из
Риги, и предназначено было пройти по правому берегу Двины к Друе. А для
успешного в том действия, надлежало занять неприятеля и выдержать авангарду
сильный, упорный бой, продолжавшийся двенадцать часов на соединении четырех
дорог. Вельяминов и мужественные его сотрудники, поименованные в военных
известиях, выдержали его. Давно сказано и доказано, что от первого
решительного и успешного шага зависят дальнейшие успехи. Корпус Штейнгеля,
отстоянный грудью авангарда, содействовал, как выше сказано и как означено
в военных известиях, к исторжению Полоцка из рук неприятеля. Тем же
корпусом ровно через месяц, то есть октября девятнадцатого, для свободного
действия войска Витгенштейна, оттянут был маршал Виктор. Наконец
Вельяминов, неусыпно наблюдая с отрядом своим за всеми движениями
неприятеля, зоркою предусмотрительностью своей споспешествовал к обороне
рубежей Лифляндии.

Во время еще плена московского маршал Виктор в быстром перелете от стен
Смоленска как будто бы с облаков упал на поприще действий графа
Витгенштейна. Был я тогда на берегах Волги и слышал молву разгульную. Одни
говорили: "У Виктора сто тысяч!" Другие предполагали, что другой Наполеон
подоспел к Наполеону. Но октября девятнадцатого подлинный и мнимый Наполеон
более и более, говоря выражением Карамзина. "заходили в. туманную область
небытия".

22 октября Милорадович под Вязьмой, Паскевич и Чоглоков гонят оттуда
неприятеля штыками. Перновский полк входит с распущенными знаменами и
барабанным боем. Если не ошибаюсь, то Чоглоков был корпусным сопитомцем и
храброго и добродетельного Кульнева.

Вязьма! Эривань! Эрзерум! Варшава! тут целая область истории.

Воспоминание о добре освежает душу и в великом горе жизни. Сердце
отдохнуло. Снова иду вслед за полетом русских полков 1812 года.

Загремел бой и на высотах Дорогобужа, бой упорный. Милорадович ряды свои
принужден был усилить новыми рядами. Наполеоновы полки кипят мужеством,
кладут за него головы, а он бежит.

А между тем занимается заря кровавая битвы Березинской. Наступает развязка
той великой трагедии, о которой Наполеон говорил Нарбону перед битвой
Бородинской. С пятыми ноябрями наступило четвертое действие той трагедии.

Первое пятое ноября. Битва под Красным. Под Малым-Ярославцем Кутузов
усматривал искусные и хитрые распоряжения Наполеона, но завоевателю и в
мысль не приходило о боковом движении русских войск от Ельни на Красное.

О трехдневном бое под Красным много писано, и впоследствии обращусь к нему.
Второе пятое ноября.

В тот самый день, когда гремел бой под Красным, Чернышев, полковник
двенадцатого года, принес новое одушевление полкам графа Витгенштейна,
известя его о войске адмирала Чичагова, бывшего дотоле в безвестии, о
битвах, кипевших на берегах Двины. Этот день был днем заочного свидания
двух русских армий, в пределах Отечества безвестием друг о друге. Быстрыми
переходами Чернышев истребил все переправы, тревожил неприятеля внезапным
появлением и воспрепятствовал Шварценбергу прервать связь полков Сакена с
полками Чичагова. С благородной откровенностью называл он майора Пантелеева
неутомимым помощником своим. Ноября седьмого граф Ламберт занял Борисов. "А
девятого числа на рассвете,-говорит в донесении своем государю адмирал
Чичагов,- граф Ламберт, разделив войска на три колонны, атаковал редуты,
занятые корпусом Домбровского, который прибыл накануне форсированными
маршами из Березина. Сопротивление было сильное, а сражение жестокое и
продолжительное; но вы имеете, государь, в храбром и искусном графе де
Ламберте генерала, который не знает препятствий и который почувствовал всю
важность поста, где неприятель твердо решился, что б ни стоило удержаться.
Сражение продолжалось во весь день, и я с армией уже приближался, когда
получил известие, что редуты взяты штурмом".

После поражения под Красным, получив отряд, Ермолов соединился на Орше с
Платовым. Ноября одиннадцатого Милорадович, переправясь через Днепр в
Копысе, спешил к Томочину соединиться с Ермоловым. Тут сошлись отвага, гром
и быстрота. Милорадович, Платов, Ермолов. Под шумом зимних бурь три орла
взвились к гоньбе Наполеоновых орлов. Кутузов говорил в военных известиях:
"Велик бог! Казаки делают чудеса!" А Платов восклицал: "Ура! Ваша
светлость!" Меч Орлова Чесменского сверкал тогда в руках Милорадовича. Имя
Ермолова громко откликалось и 1796 года в поход персидский, когда юному
графу В. А. Зубову вручил ключи тот самый персиянин, который подносил их
Петру Первому. В тот же год на вершине гор Альпийских блеснула слава юного
Бонапарта. Но тогда имя его едва долетало до слуха света рассеянного. Тогда
в стенах Москвы заняты были модной женой Н. И. Дмитриева Юлией и посланием
к женщинам Н. М. Карамзина. Тогда на груди женщин большого московского
света блистали золотые цепи к уловлению гордого красавца, объявившего войну
купидоновым стрелам. Тогда один только Суворов, окинувшись родительским
плащом, высылал из ставки к Екатерине возгласы: "Матушка! Вели идти на
французов!.. О, как шагает юный Бонапарт!"-То было 1796 года, а в 1812
французы пришли в Москву. На все время и-все на время. И Наполеон в Москве
был гостем мимолетным. С именем Бонапарта он долее гремел в таинственном
Египте и в пределах Азии. Тогда обхвачен он был лучами славы летописей
всемирных, тогда оживали с ним Александр, Цезарь, Ганнибал.

Дальнейшие военные действия предначертаны были самим Александром Первым.
Так означено в донесении Кутузова от ноября пятнадцатого.

Душа русская полнотою жизни своей отстаивала землю русскую. Московского
полка застрельщик Степан Еременко от ран за Смоленск лечился у помещика
Кречетова. Выздоровев и услышав, что отряд неприятельский пробирался через
села Млекино и Ползино, собрал дружину поселян, семь человек, как сказано в
военных известиях, истребил, а других перевязал и отослал к передовой цепи
русских войск. Почетный военный знак и чин унтер-офицера были ему наградой.

В то же время Шепелев доносил из Рославля, что голова Полозов и сто человек
мещан, порываясь на оборону родного края, составили отряд, вооружились
пиками, саблями и ружьями, бились с неприятелем, переносили раны и охраняли
родину.

Уже знамена русские развевались перед Березиной. Войска неприятельские
отделяли Кутузова от Чичагова. Нужно было дать весть и войти в сношение. На
этот отважный подвиг дан был флигель-адъютанту поручику Орлову отряд
казаков. Объем стесненный занимали полки Наполеоновы, а должно было
пролететь сквозь всю черту. Орлов ночевал среди стана Наполеонова. Умом
сметливым все преодолел, все исполнил и отправлен был к государю с
донесением и с двумя знаменами, взятыми Чичаговым.

А между тем ополчения соединялись, выступали в поход, и семьдесят тысяч
ратников шли к войску под начальством графа Гудовича.

Березина! Последнее действие Бородинской наполеоновской трагедии.

С берегов Березины в полной пагубе засвирепствовало бегство злополучного
нашествия. Ввело оно с собой войну в дни ясного лета и гибло. Томилось оно
на стогнах московских под градом огненным, гибнет в скоротечном бегстве на
снежных равнинах.


                                Ф. Н. Глинка

                        ОЧЕРКИ БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ

                         (Воспоминания о 1812 годе)



                                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



                                  БОРОДИНО



Cмоленск  сгорел, Смоленск  уступлен неприятелю.  Русские сразились  еще на
Волутиной горе и потом отступали, как парфы, поражая своих преследователей.
Это отступление  в течение  17 дней сопровождалось  беспрерывными боями. Не
было  ни одного,  хотя  немного выгодного  места, переправы,  оврага, леса,
которого  не  ознаменовали боем.  Часто  такие  бои, завязываясь  нечаянно,
продолжались  по  целым  часам.  И  между  тем как  войско  дралось,  народ
перекочевывал    все   далее    в    глубь   России.    Россия   сжималась,
сосредоточивалась,  дралась и  горела. Грустно  было смотреть на  наши дни,
окуренные дымом, на наши  ночи, окрашенные заревом пожаров. С каждым днем и
для  самых  отдаленных  мест  от  полей  битв  более  и  более  ощутительно
становилось присутствие чего-то чуждого, чего-то постороннего, не нашего. И
по мере, как этот чуждый неприязненный быт в виде страшной занозы вдвигался
в здоровое  тело России, части, до  того спокойные, воспалялись, вывихнутые
члены болели и все становилось не на своем месте. Чем далее вторгались силы
неприятельские,   тем  сообщения   внутренние  делались    длиннее,  города
разъединенное; ибо надлежало производить огромные объезды, чтобы не попасть
в  руки  неприятелю:  от  этого  торговля теряла  свое  общее  направление,
промышленность  становилась местною,  стесненною, ход ежедневных  занятий и
дела гражданской  жизни цепенели.  Во многих присутственных  местах закрыты
были двери.  Одни только  церкви во все  часы дня и ночи  стояли отворены и
полны народом,  который молился,  плакал и вооружался.  Около этого времени
сделалось  известным    ответное  письмо   митрополита  Платона  императору
Александру.  Копии с него  долго ходили  по рукам. Любопытно  заметить, что
первосвященник  наш, проникнутый,  без сомнения, вдохновением  свыше, почти
предрек судьбу  Наполеона и полчищ его  еще прежде перехода неприятельского
за Днепр. Он писал: "Покусится враг простереть оружие свое за Днепр, и этот
фараон погрязнет  здесь с полчищем  своим, яко в Чермном  море. Он пришел к
берегам  Двины   и  Днепра  провести    третью  новую  реку:    реку  крови
человеческой!"  И в  самом деле,  кровь и  пожары дымились на  длинном пути
вторжения.  Французы, в  полном  смысле, шли  по пеплу  наших  сел, которых
жители  исчезали  пред  ними, как  тени  ночные.  Обозы, длинные,  пестрые,
напоминавшие  восточные  караваны,  избирали  для себя  пути,  параллельные
большой столбовой  дороге, и тянулись часто  в виду обеих армий. Дорогобуж,
Вязьма и Гжать уступлены  без боя. Если огни в полях, курение дыма и шум от
шествия  ратей  недостаточны были  навеять  на  людей той  годины важные  и
таинственные мысли  о временах апокалипсических,  то всеобщее переставление
лиц и  вещей - переставление  гражданского мира - должно  было непременно к
тому способствовать. Неаполь, Италия и Польша очутились среди России! Люди,
которых колыбель освещалась заревом  Везувия, которые читали великую судьбу
Рима на  древних его развалинах, и, наконец,  более сродственные нам люди с
берегов Вислы,  Варты и  Немана шли, тянулись  по нашей столбовой  дороге в
Москву, ночевали в наших русских избах, грелись нашими объемистыми русскими
печами,  из  которых  так  искусно  и  проворно  умели делать   камины  для
Наполеона, превращая  избу, часто курную, в  кабинет императорский, наскоро
прибранный.  И в этом  кабинете, у  этого скородельного камина  (особливо в
эпоху возвратного пути из Москвы) сиживал он, предводитель народов, с видом
спокойным,  но с  челом поникшим,  упершись концами  ног в испод  камина, в
шубе,  покрытой зеленым  бархатом, подбитой  соболем. Так сиживал  он перед
красным огнем из березовых  и смольчатых русских дров, этот незваный гость,
скрестя  руки на  грудь,  без дела,  но не  без  дум! Стальные  рощи штыков
вырастали около места его постоя, рати облегали бивак императорский, и рати
мыслей  громоздились  в  голове его!  Было  время,  когда князь  Экмюльский
помещался в  селе Покровском:  какое стечение имен  Экмюля с  Покровским! -
Всеобщее  перемещение  мест,   сближение  отдаленностей  не  показывало  ли
какого-то смешения языков, какого-то особенного времени.

Солдаты  наши желали, просили  боя! Подходя  к Смоленску, они  кричали: "Мы
видим бороды наших отцов! пора драться!" Узнав о счастливом соединении всех
корпусов,  они объяснялись по-своему:  вытягивая руку  и разгибая ладонь  с
разделенными пальцами,  "прежде мы  были так! (т.  е. корпуса в  армии, как
пальцы на руке, были  разделены) теперь мы, - говорили они, сжимая пальцы и
свертывая  ладонь  в кулак,  -  вот  так! так  пора  же (замахиваясь  дюжим
кулаком), так пора же дать французу раза: вот этак!" - Это сравнение разных
эпох  нашей армии  с  распростертою рукою  и свернутым  кулаком  было очень
по-русски,  по   крайней  мере  очень    по-солдатски  и  весьма  у  места.

Мудрая воздержность Барклая-де-Толли не  могла быть оценена в то время. Его
война  отступательная была,  собственно, -  война завлекательная.  Но общий
голос армии требовал иного. Этот голос, мужественный, громкий, встретился с
другим, еще более громким, более возвышенным, с голосом России. Народ видел
наши  войска,  стройные,   могучие,  видел  вооружение  огромное,  государя
твердого,  готового всем  жертвовать  за целость,  за честь  своей империи,
видел все  это - и втайне  чувствовал, что (хотя было  все) недоставало еще
кого-то  -  недоставало  полководца  русского.  Зато  переезд  Кутузова  из
С.-Петербурга к  армии походил на какое-то  торжественное шествие. Предания
того  времени  передают нам  великую  пиитическую  повесть о  беспредельном
сочувствии,   пробужденном   в   народе   высочайшим  назначением   Михаила
Ларионовича в звание  главноначальствующего армии. Жители городов, оставляя
все  дела  расчета  и  торга,  выходили  на  большую  дорогу,  где  мчалась
безостановочно  почтовая  карета,  которой  все  малейшие  приметы  заранее
известны были всякому. Почетнейшие граждане выносили хлеб-соль; духовенство
напутствовало предводителя  армий молитвами; окольные  монастыри высылали к
нему на  дорогу иноков с  иконами и благословениями от  святых угодников; а
народ,  не  находя  другого средства  к  выражению  своих простых  душевных
порывов,  прибегал к  старому, радушному  обычаю -  отпрягал лошадей  и вез
карету  на себе. Жители  деревень, оставляя  сельские работы (ибо  это была
пора  косы  и  серпа),  сторожили  так  же под  дорогою,  чтобы  взглянуть,
поклониться  и  в  избытке  усердия поцеловать  горячий  след,  оставленный
колесом  путешественника. Самовидцы  рассказывали мне, что  матери издалека
бежали с грудными младенцами, становились на колени и, между тем как старцы
кланялись  седыми  головами  в землю,  они  с  безотчетным воплем  подымали
младенцев своих  вверх, как  будто поручая их защите  верховного воеводы! С
такою  огромною в  него  верою, окруженный  славою прежних  походов, прибыл
Кутузов  к  армии.  После этого  нисколько  не  удивительно, что  начетчики
церковных книг и грамотеи,  особливо в низшем слое народа, делали различные
применения к обстоятельствам того времени, переводили буквы имени Наполеона
в цифры  и выводили заключения, утешительные  для России. Иногда следствием
их  выкладок,  довольно затейливых,  бывали  слова:  "Солнце познает  запад
свой!"  Это  относили  к  народам  нашествия  и  Наполеону;  иногда  делали
толкования на слова: "В  те дни восстанет князь Михаил и ополчится за людей
своих! (на  Гога и  Магога) и проч.". Можете  вообразить, какую народность,
какую  огромную  нравственную  силу  давало  все  это  в  то  время  новому
главнокомандующему! Зато,  как приехал (под  Царево-Займище), тотчас обещал
он сражение.  Все ожило и жило этим великим  обетом; и, наконец, 22 августа
занята знаменитая позиция Бородинская. Мы опишем ее.

Наша  боевая  линия  стала  на  правом  берегу Колочи,  лицом  к  Колоцкому
монастырю, к стороне Смоленска; правым крылом к Москве-реке, которая в виде
ленты  извивается  у подножия  высот  бородинских.  Перед лицевою  стороною
(перед  фронтом)  линии, особенно  перед  фронтом центра  и правым  крылом,
бежала речка  Колоча в  реку Москву, составляя  с нею угол  в полуверсте от
высот бородинских.  В Колочу впадают: речка Войня,  ручьи - Стонец, Огник и
другие безыменные.  Все эти речки и ручьи  имеют берега довольно высокие, и
если прибавить  к тому много рытвин, оврагов,  по большей части лесистых, и
разных  весенних  обрывов,  промоин,   то  понятно  будет,  отчего  позиция
бородинская на подробном плане  ее кажется бугристою, разрезанною, изрытою.
Леса  обложили  края, частые  кустарники  и перелески  шершавятся по  всему
лицевому  протяжению,  и две  больших  (старая и  новая Московские)  дороги
перерезают позицию,  как два обруча, по  направлению от Смоленска к Москве.
Дорога Смоленская  была так же дорога  во Францию, по которой  пришла к нам
вооруженная  Европа,  как  будто  сдвинувшись с  вековых  оснований  своих.

Сказав, что  высоты правого русского фланга  были лесистые, мы добавим, что
они были  и утесистые, а  потому и составляли оборону  прочную. Левое крыло
наше  также довольно щедро  защищено природою,  если принять в  этом смысле
общее   протяжение  высот   бородинских,   на  которых   простиралось  оно,
впоследствии загнутое до деревни  Семеновской. Впереди этого (левого) крыла
тянулись  и  перепутывались глубокие  рвы  и овраги,  опушенные и  закрытые
частыми кустарниками. Сверх того  позиция русская, как мы сказали, прикрыта
была:   Колочею,  Войнею,   Огником  и   ручьями  Стонцем   и  Семеновским.

Искусство  поспешило придать  то, чего  недодала природа для  защиты линии.
Густой  лес на  правом  фланге, сходивший  с  вершин до  подножия холмов  к
стороне реки Москвы, был  осмотрен, занят, перегорожен засеками и по местам
вооружен  укреплениями.  В  этом  лесе сделаны  три  флеши.  На лесистое  и
утесистое  местоположение правого  фланга можно  было опереться  надежно. В
центре  отличался высокий  кругляк,  может быть,  древний насыпной  курган.
Через  него   перегибается  большая  Смоленская  (в   Москву)  дорога.  Это
округленное возвышение  носит название Горки и  находится в деревне того же
имени. На  этом-то кругляке  устроили батарею из пушек  огромного калибра и
заслонили ее  еще другою, более  скрытою, из 12 пушек,  которую поставили в
200 саженях  насупротив Бородина, на расклоне  высот правого берега Колочи.
Идя с правого крыла к левому, вдоль по линии, в средине расстояния от Горок
к   Семеновскому,   вы  встретите   высокий   бугор,  далеко   повелевающий
окрестностями.  Этот бугор пришелся  на самой  важ