нимаются там за дело, где дело требует дела. А
потому и живо и дружно шло вооружение сельских дружин.

От сентября второго до сентября одиннадцатого, то есть десять дней по
оставлении Москвы, были важнейшими днями и потому, что главное русское
войско разило неприятеля без оружия и потому, что дух русский отуманивался
еще недоумением. Движениями скрытными, искусными, действуя по разным
направлениям, Кутузов не только завлекал в сети неприятеля, но изумлял и
своих. Глубоко обдумав и сообразив великую тайну бокового движения,
русский, опытный полководец говорил: "Дело идет не о том, чтобы успокоить
Отечество, но чтобы спасти его".

Сказал я выше, что при разгроме недоумения, поразившего жителей Коломны, я
не мог даже отыскать и семейства моего, ожидавшего меня там. Встревожены
были жители и других мест, но то было заторопление мимолетное. Яснее
блестит солнце после перелета туч, яснее светилась и мысль русская после
мгновенного недоумения. Около четырех месяцев странствуя по различным краям
России и один и с семейством, я мог наблюдать дух народный и по внутреннему
убеждению совести говорю, что Наполеон везде бы встретил такую же борьбу с
дружинами поселян, какую встречал в окрестностях московских и в смоленских
уездах.

Между тем движения главного русского войска по Калужской дороге час от часу
более прикрывали и Тулу и Калугу и Орел. Завоеватель порывистым пером своим
водружал орлы французские наверху башен Кремлевских, а Кутузов из глаз его
увел русское войско. Не видя русских полков и смущаясь недоумением,
неприятель посылал сильные отряды отыскивать русских в России и - везде
встречал неудачу.

К дальнейшему обеспокоиванию тыла неприятельского, к стороне Можайска,
отправлен был сильный отряд с Дороховым, а подполковник Давыдов, как
сказано в военных известиях, "давно уже жил между Гжатском и Можайском".

Час от часу более кипел разгул малой войны. Ударил час малой войне
истомлять, раздроблять и огромлять исполинскую войну нашествия. Силы малой
войны высказывают и опыты прошедшего столетия. Тахмас-Кули хан, то есть раб
Тахмаса, вступя на чреду властелина с именем шаха Надира, или победителя,
потрясая Персию и Индостан, смирялся перед дружинами лезгинцев.

Войско Кутузова, не теряя своих, в продолжение десяти дней захватило в плен
пять тысяч рядовых, множество чиновников и в том числе генерала Ферье,
начальника штаба, короля Неаполитанского. В том же известии сказано о новых
успехах Тормасова и о соединении с ним Дунайской армии Чичагова.

Отряды Дорохова, непрестанно тревожа неприятеля по Можайской дороге,
перехватывали добычу, курьеров и препятствовали всем подвозам. Русские
отдельные отряды в различных местах как будто бы смолвясь душами, везде
разили неприятеля внезапными нападениями и везде зоркими очами подстерегали
его. Можно сказать, что и леса и овраги и все воевало вместе с ними.

Непрестанно огромляем был тыл войск Наполеоновых под Москвой и далее; то же
претерпевали и полки, сражавшиеся с графом Витгенштейном. Тщетно заваливали
они тропинки даже и в глубокой чаще лесов; тщетно укрывались за болотами;
мужество русских везде их отыскивало.

В день семнадцатого сентября охотники из ополчения, находившегося в
авангарде Милорадовича, бросясь отважно в штыки и кипя мужеством, выгнали
неприятеля из деревни Чириковой. Вышеупомянутый генерал Ферье и адъютант
князя Понятовского граф Потоцкий захвачены были в плен.

Ополчение торжествовало на поле битв, торжествовало ополчение и на берегах
Невы, на Петербургском театре. Я говорю о драме Висковатова, игранной в
Отечественную войну под названием "Ополчение". Те, которые видели это
представление, и теперь еще воспоминают о том с душевным восхищением. И
действительно, казалось, что тогда все возрождалось новой жизнью. Иван
Афанасьевич Дмитревский, соперник Гаррика и Лекеня, неся на раменах своих
почти целое столетие, вышел на театр в виде заслуженного воина, видевшего
славу Румянцева-Задунайского и полководца Италийского. Блестящий ряд знаков
доблестей военных сиял на груди его. Он снимает с себя медали, возлагает их
на алтарь Отечества и говорит: "Что дано мне за старую службу, то отдаю для
новой службы за Отечество!" Тут благословляет он на брань и на смерть внука
своего, которого представлял В. М. Самойлов. Возложа трепещущую руку на
голову юноши, Дмитревский не по заданным словам, но по вдохновению души
своей, голосом любви к Отечеству, любви пламенной, вещал живую речь
русскую, завидуя в юноше не весне лет его, но тому, что он полной, отважной
жизнью может служить и умереть за родную землю русскую, за любезное
Отечество!

В начале и продолжении войны 1812 года главная цель была соединение войск и
проложение к тому путей. К сей важной цели содействовало и упорное
сражение, продолжавшееся 19 сентября, двенадцать часов под начальством
генерал-майора Вельяминова при корчме Га-росен, где сходятся четыре дороги:
Бауска, Митавы, Петергофа и Экау. Дороги были соблюдены; неприятель,
превосходивший числом наших, не выиграл ни одного шага. "Войско,-говорит в
донесении своем генерал-лейтенант Эссен,- оказало беспримерное мужество,
отражая пять раз неприятеля, нападавшего на наш левый фланг".

Вследствие претерпенных неприятелем поражений войска Макдональда оттянулись
от прежнего своего положения, что и доставило еще более удобства успешным
действиям графа Витгенштейна, а графа Штенгейля ввело с ним в сообщение.





                           ТАРУТИНО И БЕРЕГА НАРЫ

Между тем, когда русские войска с различных краев России как будто бы
мощной цепью опоясывали полки нашествия; между тем, когда рассеянные наши
отряды и дружины поселян разили неприятеля боем налетным, на берегах Нары
расцветала и жизнь войска и жизнь Отечества. Слышал я, слышали и многие то,
что души престарелых русских крестьян говорили и повещали жаркой молодежи
своей: "Дети! Ребята! Ступайте в Тарутино, там старый наш дед-богатырь,
посланный богом и царем, думает думу крепкую, как оборонить родную нашу
землю и как выгнать ястреба хищного из нашей матушки Москвы, уж не
белокаменной, обесчещенной, да беда ж тому, кто опозорил ее!" И русские
ребята-молодцы, поклонясь святым иконам и приняв благословение отцов и
матерей, кто на коне, кто пешком не едут, не идут, а стрелой летят к деду
старому проситься не на жизнь, а на смерть. Лаской русскою, речью умною их
приветствовал полководец наш, как своих родных. Раздают им и копья и ружья,
и они кричат: "Спасибо, наш отец! За царя и край родной не пожалеем голов
своих!"

Дух русский вполне ожил во второй заветный двенадцатый год. Переменялся вид
городов и селений наших; изменялось внешнее бытие России; но коренной,
самобытный дух русский хранил жизнь свою в глубине души своей. Заветное
свойство русское не рассыпная радость, подобная, говоря просто, перелетным
пернатым. Оно на бессменном постое задушевном. Прислушиваясь к звукам
русских наших самородных песен, чувствуем, что даже и в самых разгульных и
удалых напевах откликивается какая-то грусть, какое-то уныние. Но это не
ропот на судьбу. В этой грусти и полнота веселья и сладость слез и прелесть
бытия. Если плачут очи русские, то верно заодно плачут с душой. Дремлют и
орлы парящие, дремлет в обыкновенное время и свойство народное. Громы
нашествия вызвали из души русской грусть по Отечеству, и вместе с нею
излетело из нее самоотречение, безусловное, беспредельное, дело шло тогда
"быть или не быть земле русской на лице земли". В наш двенадцатый год и в
голову не приходило никому никакого условия, было одноличное условие: или
умереть за Отечество или жить для Отечества и все отдать Отечеству. В
первый двенадцатый год, в год наших предков, были условия не о сбережении
личной жизни, но о том, кому сберечь бытие России? А нам, бог дал в наш
двенадцатый год одну мысль: "Как сберечь Отечество?" Из сей мысли возникли
и оборона и избавление Отечества.

Тарутино цвело полной жизнью и стана воинского и бытия общественного.
Войска освежались и усиливались полками запасными. "Крестьяне,- говорит
Кутузов,- горя любовью к родине, устраивают между собой ополчения.
Случается, что несколько соседних селений ставят на возвышенных местах и
колокольнях часовых, которые, завидя неприятеля, ударяют в набат".

На берегах Нары был и мир политический: туда от берегов океана донеслась
весть о том, что испанцы и англичане с победоносными знаменами вступили в
Мадрид. Светлая заря освобождения древней русской столицы разливалась с
берегов Нары и на могильный пепел стогн московских. Певец и питомец Москвы,
Жуковский, на лире, оглашаемой громами ратными, пламенные звуки песен своих
сливал с жаром, пылавшим в сердцах воинов. Вергилий писал, что под шумом
оружия молчат музы. И Ломоносов говорил, что мирные занятия муз не
променяет и на золотое Язоново руно. Но поэт наш, не страшась ни трудов, ни
походов, ни борьбы с непогодами и вьюгами зимними, обменял все на то, чтобы
дышать боевой жизнью сподвижников за Отечество. В печальную годину плена
московского Жуковский на берегах Нары был представителем полета русской
мысли и заветной души слова русского. Поэт Пушкин вслушивался еще тогда в
юный гений свой и прислушивался к песням Жуковского. Историограф Карамзин
витал мыслью в вековой дали отечественного бытописания. В необычайный наш
год и под пером баснописца нашего Крылова живые басни превращались в живую
историю. Гнедич на берегах Невы протекал поприще Гомеровой Илиады, которая
в объеме исполинском возрождалась не на берегах журчащей Скамандры, но на
берегах рек величавых и у берегов морей обширных. Итак певец войны тысяча
восемьсот двенадцатого года, предстоя самолично знаменам русским, сочетал
лиру свою и с лаврами орлов русских. Все в дивном проявлялось соединении в
дивный наш год. "Вестник Европы" появился на берегах Москвы-реки в те дни,
когда пожизненный консул Бонапарт простирал длань к порфире императора
французов; "Сын Отечества" среди безмолвия и "Вестника Европы" и всех
вестей московских возник на берегах Невы при вторжении в пределы нашего
Отечества императора французов, простершего длань не на один престол, но
устремлявшего ее на обладание всемирное. Счастливая мысль Н. И. Греча
увенчалась блистательным успехом. Не выражу того пером, что ощутили выходцы
московские в Нижнем Новгороде и что ощутил я, кочующий издатель "Русского
вестника", увидя в первый раз на берегах Волги, на родине Минина, первую
книжку "Сына Отечества". Название, достойное благородного сердца издателя и
проявлявшее тогда чувство россиян, обрекших себя в жертву сыновнюю за
Отечество, сбереженное в первый двенадцатый год самоотречением предков
наших и вновь сохраненное самоотречением потомков их.

О "Сыне Отечества" будет еще предложено в дальнейших моих записках, а здесь
по отношению к общему семейству человечества выскажу мысль мою о
самоотречении.

Что такое самоотречение? Разрыв души со всеми выгодами, ожиданиями и
наградами земными. Самоотречение - бескорыстная стезя вдаль веков и горе,
если на эту лучезарную стезю упадет хотя пылинка своекорыстия. Пытливый и
зоркий взор истории отыщет ее и укажет потомству.

"Христофор Колумб,- говорит сочинитель нового его жизнеописания,- был
человек прямодушный и набожный, но две мечты очаровывали его воображение:
блеск почестей и страсть к сокровищам. Проторговывая королю Фердинанду
новый свет, отысканный его мыслью, он забыл о пользе человечества,
населявшего тот свет, а для себя выговорил и наследственный сан адмирала
над океаном и королевское наместничество и десятую часть доходов с островов
и со всех отыскиваемых стран твердой земли".

Сочинитель прибавляет: "Своекорыстие Колумба все предусмотрело, кроме мечты
блеска земного и призрак обладания. Был он в цепях, и цепи нового света
легли с ним в гроб".

Чего искал и Наполеон в изобретаемой им политической вселенной? Обладания и
преобладания для себя и для своих. И... как быстро промелькнула его
вселенная!..

Кроме самоотречения, изъявленного сынами России в два двенадцатые года,
летописи вековые свидетельствуют, что человечество на Севере вдыхает в
крепкую грудь свою и упорный дух неуступчивости, противоборствующий
внешнему гонению. Вот указания исторические.

"Насилие римлян, потесня народы с полудня на Север, нагнало на колебавшееся
свое владычество бурные их потоки.

Спустя несколько веков, Карл, за внутреннее управление названный великим, в
строптивых порывах своих отталкивавший народы с полудня на Север, отдал
державу свою в жертву их набегов.

А если в наше время кто из властелинов европейских умыслит опустошать
области и перегонять народы к Северу, то они, примкнув к крайним рубежам
вселенной, стояли бы непоколебимо".

А что далее?-О том прочитайте в шестнадцатой главе сочинения Монтескье под
заглавием "Рассуждения о причинах величия и падения римлян".

Возлагая все на алтарь Отечества тысяча восемьсот двенадцатого года, сыны
России и на алтарь провидения возложили целые два столетия событий русского
бытописания. Громкие подвиги от 1612 до 1812 года как будто бы смолкли в
вековом пространстве. Вызвав из заветной старины имена Минина и Пожарского,
мы не выкликивали ни Задунайского, ни Рымникского, ни великолепного князя
Таврического. В наш двенадцатый год Россия, подав руку первому двенадцатому
году, и среди туч бурного нашествия, взглянув ясным оком на небо,
опоясалась мечом или на жизнь за Отечество или на смерть за него.

А между тем, когда берега счастливой Нары час от часу более расцветали
жизнью отечественной, печальная Москва и истомлявшееся нашествие час от
часу более умирали.

Бедная Москва! И бедное человечество! Чем оно питалось там? Блистательные
полки завоевателя уже и на стогнах московских начинали утолять голод пищей
народов кочевых.

Бедная Москва! И давно ли за роскошными столами твоими уроженцы всех стран
европейских пировали, ликовали и нередко первенствовали? Мы на то не
сердились. Русь гостеприимная в мирном поле и на пирах радушных не
считается чинами.

Бедная Москва! А теперь при сумраке вечернем, при отблесках унылой луны и
родные твои дети роются в грядах истощенных огородов, отыскивая
безжизненные остатки полуистлевших растений земных.

Бедная Москва! Куда из стен твоих гонят десятками тружеников бледных,
избитых горем, согбенных под тяжкой ношей? Куда их гонят и понукают
оружием? Их гонят в стан нашествия с кульками сокровищ огородных и, может
быть, последних! Не пеняйте на сынов стран изобильных; не пеняйте на
ратников нашествия. Бедная Москва! Не пеняй им! На стогнах твоих им сулили
и сокровища Индии и обладание всемирное и дали! Один твой дым пожарный!





                       НОЧЬ НАКАНУНЕ ПЕРВОГО ОКТЯБРЯ

А в дыме пожарном наступала ночь гробовая, предвестница могильного жребия
нашествия. Изредка мелькали в окнах огни, вился дым из развалин пожарных,
где в глубине рвов и погребов укрывались и обогревались страдальцы
московские у истлевавших костров. Огни сторожевые пылали на улицах. В домах
уцелевших не смели и не умели производить отопления обыкновенного. При
исполине нашего века, при созидателе и разрушителе царств земных, некому
было в Москве чистить трубы. Так быстро разрушается быт человеческий и так
трудно его устраивать!

Cреди глухого гула, бродящего по стогнам московским, завязалась сильная
перестрелка у Троицкой заставы по Ярославской дороге. В стенах Москвы в
различных местах раздаются выстрелы. По краям Москвы рассыпалось несколько
казаков с смелыми узниками плена московского и забежавшими в нее людьми
посмотреть, что делается в Москве?

У ворот Никитских, в доме, принадлежавшем тогда Позднякову, еще не
кончилось представление. В театре почти вся Европа в малом объеме. В доме
насупротив театра множество гвардейских французских офицеров. При звуках
нескольких фортепиан они танцуют экосез или вальсируют. И вот какой-то
счастливец вбегает с двумя или тремя бутылками отысканного где-то вина.
Загремело Vivat! Зачокались стаканами. Раздались слова песни военной:

"Attendant la gloire Prenons le plaisir: Sans lire au grinoire Du sombre
avenir!"

Тогда еще юношество французское на лету ловило радость, тогда еще не было
теперешней задумчивой юности.

Голоса умолкают, юность усаживается, слухом внимательным вслушивается в
какие-то новые для нее звуки: то звуки русских песен. По временам раздаются
восклицания: mais c'est charmant! C'est admirable! И это правда. Печальный
узник плена московского, горестный отец, оставшийся у колыбели младенцев,
ученик славного Сартия, управлявшего некогда огромной музыкой князя
Таврического, скорбь душевную изливает в звуках унылых. Однажды просили его
сыграть вальс. Он отвечал Тассовыми словами: "У меня теперь одна скорбь в
душе". "Мы заплатим". "Я беру деньги за уроки, а не продаю себя".
"Bravo!-вскричали юноши французские,-c'est un brave homme!" Данила Никитич
Кашин отстоял в плену московском русские песни, далее увидят, что и мой
"Русский вестник" не был в плену у Наполеона. С Кашиным знаком я от юных
лет моей жизни и едва узнал его, встретясь с ним в первый раз после
нашествия. Каждый день трепетать и за себя и за колыбели младенцев, не
знать, как и куда укрыться? Особливо кто привык к жизни тихой и каждый день
идет за временем рассчитанными шагами. Перелом такой жизни смерть без
смерти. Томился и я целый месяц безвестием о семействе, но, свыкнувшись с
бурями жизни, я тревожился, а не пугался бурями нашествия. Впоследствии
расплатился я с ними тремя горячками, одною за другою. Плен московский и
нашествия у многих укоротали жизнь. Это было бы ничего, нередко и сам
человек просится в могилу на покой. Но с двенадцатого года не в одной душе
моей живет тоска унылая, как будто бы на бессменном постое. Сперва тяготила
скорбь по родной стране, а на дальнейшем пути воспоминаний изнывает сердце
и по судьбе человечества. И какие воспоминания!

Из богатого дома Дурасова голландский генерал Вандеден перешел на мельницу
у Пресненских прудов. Там путь мелькают огоньки и струится густой дым
трубок.

Ужасное зрелище, могильнее всех гробовых зрелищ веков средних
представляется под стенами дворца Петровского. С краской зубчатого его
зодчества сливались огни сторожевые, у которых грелись разноплеменные воины
и пламя от костров, на которых в котлах!.. кипящая вода, как будто бы
упорствуя взваривать пищу неевропейскую, с ропотными брызгами
выплескивается из котлов. В девятнадцатом столетии при высшей степени
внешнего образования что такое входило в питание человеческое!..

Но то было еще начало беды гробовой, беды, не выражаемой словом
человеческим. Кроме голода вещественного, голод душевный истомлял сердца
жертв нашествия. Все отнято у глаз, у слуха, у души. Чем напитать ее? Одни
далеко были от того небосклона, который так весело смотрится в волны берега
Неаполя! А для других, где очаровательная Андалузия? Где волшебная Севилья?
Где романтические берега Рейна? Где реки, веселые рощи и поля Франции? Как
сироты бесприютные, сходятся в различные кружки воины разноплеменные,
каждый из них летит в страну родную:

"В страну, где пламенную младость
Он гордо начал без забот;
Где первую познал он радость;
Где много милого любил..."

А в тоскливые ночи туманной осени все еще сильнее откликнется в думе
унылой. Шумит холодный ветер над кучами одежд, набросанных по городским
улицам и на площади от ворот Спасских до Воскресенских. С фонарями в руках
витают около них ратники, дрожащие от стужи ночи октябрьской, витают как
призраки могильные. Расхватывают тулупы, шинели, сюртуки, капоты, салопы, а
иные... Тут все, тут и утварь храмов божьих.

Но что это такое! Какая пестрота! Какая дикая несообразность в одеждах! Что
это на головах! Во что обуты ноги? Что это такое?.. Что такое? В пожарной
Москве маскарад Европы разноплеменной? Живые явления из Шекспировых
трагедий. А кто зритель? Кто? Око провидения! Оно поверяет успехи
просвещения европейского. Бедное человечество!

На башне Спасской пробило