гались по порывам, кидались, куда призывал звук барабанов и труб. Ядра и
гранаты далеко пролетали, даже за резерв. Это подало, как мы видели, случай
Милорадовичу  сказать:   «Вот  сражение,   в  котором  трусу   нет  места!»

Вступя в оглушительный треск Бородинского сражения, некогда было рассуждать
о времени. Каждую минуту  пролетали 120 ядер и 120 смертей; в каждую минуту
могло  рассыпаться более 4000  картечи: когда  ж тут справляться  с часами?
Однако  ж было  уже 12 часов,  побоище длилось,  но весы колебались,  и бой
около  полудня   начинал  стихать.  Но  вот   Наполеон,  уже  нетерпеливый,
приказывает   удвоить  жар   и   напор.  Огонь   неприятельский,  понемногу
замиравший,  вдруг ожил  страшною  жизнию. Со  всех сторон  потянулись цепи
орудий.  Батареи мчались,  скакали,  сдвигались, и  400 пушек  явилось пред
нашим  левым  крылом!  Под  огненною защитою  этой  огнедышащей  артиллерии
сильные колонны  вновь засинели на поле  перед Семеновскими редантами. Видя
такие грозные  шашки на роковой доске,  русские также выдвигают 300 орудий!

Кутузов,  сверх того,  приказал  Миларадовичу подтянуться  левым флангом  и
перевести корпуса Остермана и 2-й кавалерийский за центр армии. Этот центр,
истончавший, протертый, требовал надежной подкладки! В то же время Платов и
Уваров отряжены на тайное дело в особую экспедицию.

Искра воли Наполеоновой упала на рассыпанный порох, и бой перед Семеновским
закипел  с силою  необычайною,  с остервенением  беспримерным. 700  орудий,
столпясь  на  одной  квадратной  версте,  почти толкались  между  собой  и,
составляя подвижные вулканы, дышали  огнем и опустошением! Ядра пронизывали
толщи  колонн;  гранаты, лопаясь,  и  картечь, рассыпаясь,  дождили на  них
сверху: било  черепьем и ивернями. А между  тем ружье горело, и перекатный,
яркий батальный огонь не  умолкал при этом кипятке сражения; многочисленные
пешие  и  конные  колонны  неприятельские  шли  на  нас  с  необыкновенным,
ужасающим спокойствием. Наша артиллерия пронимала их насквозь, раздирала на
части; но, многолюдные, они  сжимались и шли далее. Маршалы стояли твердо в
своем  намерении: солдаты понимали  их. Все  было стройно и  торжественно в
этом  ужасном  разложении  масс!  По  грядам убитых,  по  трупам  товарищей
французы шли и штурмовали реданты!

Ужасна была картина той части поля Бородинского, около деревни Семеновской,
где  сражение  кипело  как  в котле.  Густой  дым  и  пар кровавый  затмили
полдневное  солнце. Какие-то  тусклые,  неверные сумерки  лежали над  полем
ужасов,  над нивою  смерти.  В этих  сумерках ничего  не видно  было, кроме
грозных колонн,  наступающих и  разбитых, эскадронов бегущих.  Груды трупов
человеческих и  конских, множество  распущенных по воле  лошадей, множество
действующих и  подбитых пушек, разметанное оружие,  лужи крови, тучи дыма —
вот черты  из общей  картины поля Бородинского!  Но вот ближе к  нам я вижу
одного  из  отличных генералов  наших.  Тогда  еще молодой  и сановитый,  в
красивом ахтырском мундире, он  прискакал на самый гребень одного из холмов
Семеновских, и, едва сдержав  левою рукою крутого, чалого коня над глубокою
рытвиною, правою  указывает на  бегущего неприятеля. По  мановению руки его
(это  был генерал  Васильчиков) батареи  скачут, и тяжелые  орудия посылают
гибель  и разгром  вслед  за бегущими.  Даль представляет  вид совершенного
хаоса: разорванные, изломанные  французские эскадроны кружатся, волнуются и
исчезают   в    дыму,   уступая   место    пехоте,   выступающей   стройно!

Деревня Семеновская  пылает, домы оседают, горящие  бревна катятся. Бледное
зарево  во множестве  лопающихся бомб  и гранат бросает  тусклый, синеватый
отблеск на одну половину картины, которая с другой стороны освещена пожаром
горящей деревни.

Конная   артиллерия   длинною  цепью   скачет   по   мостовой  из   трупов.

Вот тут-то последовало то важное событие, о котором мы уже слегка говорили.
Постигнув намерение маршалов и видя грозное движение французских сил, князь
Багратион замыслил великое дело.  Приказания отданы, и все левое крыло наше
во  всей  длине своей  двинулось  с места  и  пошло скорым  шагом в  штыки!
Сошлись!..  У нас  нет  языка, чтоб  описать  эту свалку,  этот сшиб,  этот
протяжный  треск, это  последнее борение  тысячей! Всякий хватался  за чашу
роковых  весов,  чтоб  перетянуть  их  на свою  сторону.  Но  окончательным
следствием этого  упорного борения было раздробление!  Тысячи расшиблись на
единицы,  и каждая  кружилась, действовала,  дралась![24] Это  была личная,
частная борьба человека с  человеком, воина с воином, и русские не уступили
ни  на  вершок места.  Но  судьбы  вышние склонили  чашу  весов на  сторону
французов.  Мы вдруг  стали терять  наших предводителей. После  целого ряда
генералов ранен и сам князь Багратион.

Видите  ли вы  здесь,  в стороне,  у подошвы  высоты  Семеновской, раненого
генерала? Мундир  на нем расстегнут, белье и платье  в крови, сапог с одной
ноги снят; большое красное  пятно выше колена обличает место раны. Волосы в
беспорядке,  обрызганы  кровью,   лицо,  осмугленное  порохом,  бледно,  но
спокойно! То князь Петр Иванович Багратион. Его поддерживает, схватя обеими
руками сзади,  Преображенский полковник Берхман. Левая  рука раненого лежит
на  плече склонившегося к  нему адъютанта,  правой жмет он  руку отличного,
умного  начальника  2-й армии  генерала  Сен-Приеста и  вместе с  последним
прощанием отдает свой последний  приказ. Изнеможенный от усталости и потери
крови,  князь  Багратион  еще  весь  впереди,  весь  носится  перед  своими
дивизиями. Видите ли, как  он, забыв боль и рану, вслушивается в отдаленные
перекаты грома?  Ему хочется  разгадать судьбу сражения,  а судьба сражения
становится сомнительною.  По линии разнеслась страшная  весть о смерти 2-го
главнокомандующего, и руки у солдат опустились.

Но   явился   Коновницын;  его   узнали   по  голосу.   Уступая  судьбе   и
обстоятельствам, он вдруг перевел войска за деревню Семеновскую и расставил
их по  высотам. Так  размежевался он с неприятелем  живым урочищем, роковым
оврагом, с  уступкою спорных редантов и  с необыкновенною быстротою устроил
сильные  батареи,  которые  неслись   и  стреляли;  строились  и  стреляли;
остановились  и  громили   разрушительными  очередными  залпами...  В  этой
окрестности,  под  влиянием Коновницына,  находились  и прославились  полки
лейб-гвардии  Измайловский  и Литовский.  Вместе  с другими  подкреплениями
Кутузов послал  их на левое крыло.  Измайловцами командовал тогда полковник
Храповицкий. Он  имел еще другое  поручение и вверил полк  старшему по себе
полковнику   Козлянинову.   Провожаемые  губительной   пальбою  с   батарей
неприятельских, отраженные  полки заняли  свое место в  величайшем порядке,
как на домашнем ученье.

В  дыму и  ужасах  сражения измайловцы  стояли мужественно.  Но  вдруг, как
воздушное явление, засветилась вдали  медная стена; она неслась неудержимо,
с грохотом и быстротою  бури. Саксонские кирасиры, под начальством генерала
Тилимана,  примчались  и  бросились   на  правый  фланг  второго  баталиона
Измайловского. Но время не упущено: все баталионы построились в каре, стали
уступами и  открыли такой батальный огонь,  что неприятель, обданный вихрем
пуль,  отшатнулся  и побежал  назад!  Но  отпор не  остановил напора!  Туча
медвежьих шапок  замелькала в  воздухе. Конные гренадеры,  несясь по следам
кирасир,  и   также  оттолкнуты,  и  также   побежали.  Многие,  занесшиеся
неосторожно вперед,  гасли на  штыках измайловских. Тут  храбрый, осанистый
полковник  Храповицкий, ставший  сам командовать после  раненого полковника
Козлянинова и  заменившего его на время  Мусина-Пушкина, также ранен, но не
оставил команды.

В это время несся по полю корпус Нансути. Ему нарочито приказано объехать и
сбить  с места  Измайловский и  Литовский полки,  чтоб прорваться  за левое
крыло наше. Ужасен был этот налет французской кавалерии.

В  прямом  смысле слова  можно  сказать, что  французская конница,  громада
необозримая,  разлилась,  как море,  и  наши каре  всплыли посередине,  как
острова,  со  всех  сторон поражаемые  нахлестами  медных  и стальных  волн
неприятельских  панцирников [25].  Наездники  встречены  и провожаемы  были
удачными перекрестными  выстрелами каре, и русский  дождь свинцовый наконец
пронял и  отразил этих (gens  de fer) железных людей:  так называл Наполеон
кирасир французских.

Генерал Дохтуров, личный свидетель  подвигов Измайловских и Литовских каре,
загнанный бурею  скачущей отовсюду конницы, сам  вверил себя одному из этих
каре, каре  1-го баталиона, и отстоялся  в нем. Три генерала,  и между ними
король  и  вице-король,  как  мы видели,  должны  были  скрываться в  каре:
вице-король   в  каре   84-го,   Дохтуров  в   каре  Измайловском,   король
Неаполитанский в  каре 33-го полка. По этому  судите о бурях и случайностях
Бородинского  сражения!  Маршалы призадумались;  но  не  отстали от  своего
намерения и продирались вперед.

В  самом разгаре  битвы за  реданты и  за редантами видели  одного человека
длинного роста, с значительным европейским лицом. Он был уже на склоне лет,
но все в нем показывало, что в молодых годах своих он был стройным мужчиною
и,  может быть,  храбрым наездником,  несмотря на кротость,  выражавшуюся в
спокойных  чертах.   Те,  которые   знали  близко  этого   человека,  этого
знаменитого генерала,  говорят: «Мудрено найти кротость,  терпение и другие
христианские  добродетели, в  такой  высокой степени  соединенными в  одном
человеке,  как в  нем».  — «Жаль,  — говорит  некто в  современных Записках
своих, — жаль, что  мало людей могут чувствовать красоту и великость такого
характера!»  Под  портретом  его  я  видел,  позднее, надпись:   «Invictus
Victor»[26]. И в самом деле, он первый начал побеждать дотоле непобедимого.
Это был генерал Бенигсен!

Скрыв лучи своей Прейсиш-Эйлауской  славы, он заботливо и скромно разъезжал
по полю битвы. Я был в числе тех, которые спросили у него: «В какой степени
можно  сравнивать  настоящее  Бородинское  сражение  с  Прейсиш-Эйлауским?»
Победитель  при  Эйлау,  не  задумавшись, отвечал  с  высокою  скромностию:
«Верьте мне, что в  сравнении с тем, что мы до сих пор  видим (а это было в
12-м часу дня, когда  700 пушек на одной квадратной версте еще не гремели),
Прейсиш-Эйлауское сражение только сшибка!»

Прискакав вместе с Барклаем, оба военачальника ободрили войска левого крыла
и, загнув  оное, уперли одним концом  в лес, занятый Московским ополчением.
Это    придало   силы    обессиленным   потерями   и    своим   положением.

Незадолго  перед ними  в пожар  и смятение  левого крыла въехал  человек на
усталой  лошади, в  поношенном генеральском  мундире, с звездами  на груди,
росту небольшого,  но сложенный плотно, с  чисто русскою физиономиею. Он не
показывал порывов храбрости блестящей  посреди смертей и ужасов, окруженный
семьею  своих  адъютантов, разъезжал  спокойно,  как  добрый помещик  между
работающими поселянами; с заботливостию  дельного человека он искал толку в
кровавой сумятице местного боя. Это был Д. С. Дохтуров.

В пылу самого сражения  Дохтуров получил от Кутузова начерченную карандашом
записку: «Держаться  до последней крайности». Между  тем под ним убило одну
лошадь,  ранило  другую. Он  все  разъезжал спокойно,  говоря солдатам  про
Москву, про отечество, и  таким образом, под неслыханным огнем Бородинским,
даже, как  мы видели, некоторое время  в одном из каре  своих, пробыл он 11
часов.

Мы не могли, при всем желании, представить здесь так ясно, как бы хотелось,
все  переходы,  все  оттенки этой  великой  битвы  маршалов с  Багратионом,
наконец раненным  и отнесенным  с поля. Не  опасаясь впасть в  повторения и
желая лучше переговорить, чем  не договорить, мы расскажем еще и уже более,
чем во второй раз,  о некоторых чертах упорной битвы за реданты Семеновские
и заглянем для этого мимоходом в предания французов.

Уже  наступила грустная  для нас  эпоха, когда все  главнейшие препятствия,
заслонявшие позицию  нашу: речки  Войня, Колоча, овраг  Семеновский и ручей
Огник,  перейдены!.. От Утицы  до Бородина  протянулась синею  лентою линия
французская.

В  это время  Наполеон  устраивает атаку  серединную  (charge  de pont),  о
которой  он  говорит в  своем  18-м бюллетене,  приготовляясь ударить,  как
молотом, всею толщею своего правого крыла поперек груди нашей армии. Маршал
Ней  сжался и  с  тремя своими  и двумя  из  1-го корпуса,  всего  с пятью,
дивизиями,  стоившими иной  армии,  пошел теснить  и разбивать  левое крыло
русское, с  которым он  постоянно бился с мужеством  неукротимым. Между тем
посланный  им Готпуль  отослан  Наполеоном к  дивизии Клапареда  и  потом к
дивизии  Фрияна,  который, еще  незадолго  перед тем,  от самого  Наполеона
получил  приказание   изготовиться  к  наступу,  коль   скоро  реданты  при
Семеновском  будут взяты.  К исходу  боя между  маршалами и  князем Готпуль
привел Фрияна  и его  дивизию прямо к  высотам и редантам  Семеновским. Эту
свежую дивизию жестоко поздравили дождем и градом пуль и картечи с третьего
реданта,  еще уцелевшего  за русскими.  Но старый  Фриян велит бить  во все
барабаны  и  скорым  наступным  шагом  ведет дивизию  на  приступ.  Никакое
сопротивление  не могло  остановить  этого отчаянного  приступа, и  русские
отброшены за Семеновский овраг,  не успев, как мы уже давно сказали, свести
пушек с реданта. Генерал  Дюфур, с 15-м легким пехотным полком, как нам уже
известно,  перемчался   за  овраг,  принял   налево,  захватил  Семеновское
(которое,  впрочем, наши готовы  были уступить)  и стал на  этой прожженной
почве твердою ногою, поддерживаемый  остальными войсками дивизии в колоннах
по бригадам.

Генерал Фриян попытался было протянуть свое правое крыло, чтоб сомкнуться с
Неем,   но  русские   с   страшным  криком   уже  неслись   ему  навстречу.

При виде  этой бегущей бури Фриян стеснил ряды, и  тут же по его приказанию
33-й полк  перешел через овраг, выстроился  в каре и заслонил  полки 48-й и
Ишпанский Иосифа Наполеона.

Под гремящим  покровительством своих метких батарей  конница русская делала
отчаянные налеты  на пехоту  французскую; но французы (нельзя  не отдать им
чести)  стояли  как  вкопанные!  За  что  дрались они?  Что  заставляло  их
прирастать  ногами к  русской земле?  Мрачные, безмолвные, без  пальбы, без
крика, линии  французские допускали  до себя русских  на три шага,  и вдруг
огненная лента бежала по  фрунту и за страшным убийственным залпом, сыпался
беспрерывный  рокот мелкой  пальбы.  Мертвые и  умирающие, кони  и всадники
русские длинными настилками ложились друг на друга. «Помогите! помогите!» —
кричали  раненые.  «Не  до  вас,  братцы!  —  отвечали им.  —  Надо  прежде
разведаться  с  неприятелем!» Вот  минута,  в которую  армия русская  могла
показаться  разрезанною:  ибо ключевой  плечной  сустав, соединявший  левое
крыло  с грудью  армии, был  изломан. Наши  линии видимо тончали,  позади и
впереди  их  поле  пестрелось  от  трупов  и  обломков  разбитых  снарядов,
искрошенного оружия. Дивизии маршалов и 1-й кавалерийский корпус, служивший
им  связкою с  дивизиею  Фрияна, все  подавались вперед  упрямо, напористо,
грозно,  но медленно.  Отпорная  сила русских  не дозволяла  развиваться их
привычной быстроте.

Оставим    на   время    маршалов   с   их    массами   полупросквоженными,
полурастерзанными сражаться с остатками наших, полурассеянными, но твердыми
на поле, упрямыми в  бою, торгующимися за каждый шаг русской земли, оставим
их у Семеновского и  обратимся к большому люнету, к батарее Раевского. Этот
люнет,  или  большой редут,  отнятый  Кутайсовым,  Ермоловым, Паскевичем  и
Васильчиковым, все  еще оставался в руках  законных владетелей. Вице-король
направлял  на   него  и   войска  и  огонь   разрушительный.  26-я  дивизия
(Паскевича), истощенная донельзя, вся расстрелянная, требовала перемены. Ее
сменили с ужасной стражи  дивизиею Лихачева из корпуса Дохтурова. Между тем
убылые места  предводителей, как мы уже  видели, замещены: Дохтуров приехал
на место  Багратиона, Багговут  на место Тучкова. Настало  второе поколение
генералов  в  Бородинской битве;  лица  изменились,  а тяжба  продолжалась.

Принц  Евгений  уже готовился  к  решительной  атаке, как  вдруг отозван  к
дивизии Дельзона, на которую напал съехавший с нашего правого крыла генерал
Уваров с кавалериею. 1-й кавалерийский корпус с генералом Уваровым и казаки
Платова переехали  через Колочу при  с. Малом, ударили на  дивизию Орнано и
прогнали ее за Войню. От этого налета донцов и гусар сильно встревожилась и
дивизия  Дельзона, защищавшая  Бородино. Она  спешила построиться  в четыре
каре. Сам вице-король, в  происшедшей суматохе, искал спасения в каре 84-го
полка.  Неизвестно, к  чему  бы это  привело; но  Уваров,  после нескольких
наскоков  на  кавалерию  и  пехоту  французскую,  потеряв  довольно  людей,
уклонился к с. Новому.

Впрочем, эта атака, во  всех отношениях необходимая в виду правого русского
крыла,  остававшегося на  некоторые мгновения довольно  спокойным зрителем,
произведена была вначале с  довольным жаром. Между тем как Уваров спускался
с  высот, Платов  распустил несколько  полков донских казаков:  вся луговая
равнина  к Колочи  вдруг запестрела  донцами. Они  начали  по-своему давать
круги   и  щеголять   разными  проделками.  Передовые   французские  пикеты
всполохнулись и  дали тыл.  Казаки сели им на  плечи! Напрасно отмахивались
французы и  немцы длинными  палашами и шпорили тяжелых  коней своих: донцы,
припав к седлу, на  сухопарых лошадках мчались стрелами, кружили, подлетали
и  жалили  дротиками, как  сердитые  осы.  Это сначала  походило на  заячью
травлю.  Солдаты  русские, стоявшие  на  высоте Горок  и вблизи  Дохтуровой
батареи,  завидя   удальство  придонское,   развеселились:  махали  руками,
хохотали  и громко кричали:  «Вот пошли!  Вот пошли! Хорошо,  казак! браво,
казак! не  жалей француза!» Но это было  недолго! Донцы, сделав, что могли,
скучились и потянулись стороною,  уступая место регулярной кавалерии. Полки
1-го  кавалерийского  корпуса  чинно,  важно, густым  строем  неслись  мимо
Бородина и,  загнувшись дугою,  потерялись из вида за  деревнею. С огромных
французских редутов открылась пальба. Суматоха в Бородине также не укрылась
от  глаз зрителей.  «Смотри!  Смотри! Французишки  строятся в  каре: видно,
плохо! Наша берет, ребята!»  И многие хлопали в ладоши и ревели: «Ура!» Это
освежило  на  этой  точке  зной  сражения,  которое кипело  во  всей  силе.

Если это был отвод,  так называемая диверсия, то предприятие достигло своей
цели. Но знающие военное  дело, может быть, имеют право сказать: «Жаль, что
не шли далее!» Если  б кавалерия наша (но тогда ей надобно б быть в большем
числе), застигшая французов врасплох  в их домашнем быту, продолжала натиск
свой упорнее, кто знает, что бы она наделала. Может быть, левое французское
крыло, более и более  само на себя осаждаемое, стало бы наконец свиваться в
трубку и смешалось в  толпу, которую надлежало отбросить за большую дорогу?
Какие последствия  могли бы  открыться, если б  казаки получили возможность
кинуться  вверх по  большой  дороге, загроможденной  обозами, остальными  и
запасными парками?  Конечно, надлежало проскакать под  выстрелами редутов и
сломить  несколько каре;  но, всего  важнее, могло  встретиться препятствие
местное: болотистый ручей и  тому подобное. Зато сражение приняло бы совсем
другой оборот, и Наполеон увидал бы, как неосторожно разжидил он свое левое
накопом войска на правом.

Но  вот русские  отъехали  восвояси; вице-король  успокоился и  принялся за
прежнее:   он   сгустил   свои   силы  против   большого   люнета.   Король
Неаполитанский, как  будто разгадывая замысел Евгения,  дал повеление графу
Коленкуру, начальнику  па