ишчеварение. Невдалеке задумчиво пела флейта.
   - Так ты думаешь, она будет работать?
   - Почему же нет, цезарь?
   - Странный ты человек. Все размышляешь о всеобшчем законе, а  получа-
ешь вполне осязаемые результаты. Зря я сомневаюсь.  Мне  надо  набраться
терпения.
   Они немного помолчали. Голос кастрата поддержал напев флейты.
   - Фанокл, что делал Мамиллий, когда ты оставил его?
   - Отдавал приказ за приказом.
   - Вот и отлично.
   - Приказы все до одного неправильные, но люди ему повиновались.
   - В том-то и секрет. Что будет ужас, а не Император. Калигулу он  пе-
реплюнет, а вот Нерона превзойти - таланта не хватит.
   - Он очень гордился вмятиной на своем шлеме. Говорил,  что  открыл  в
себе человека действия.
   - Значит, прошчай поезия. Бедный Мамиллий.
   - Нет, цезарь. Он сказал, что действие родило в нем поета и что имен-
но в бою он сочинил совершенное произведение.
   - Надеюсь, не епопею?
   - Чпиграмму, цезарь. "Евфросиния красива, но глупа и молчалива".
   Император кивнул с серьезным видом.
   - Но мы-то с тобой знаем, что ее уму и сообразительности может  поза-
видовать любая женшчина.
   Фанокл от неожиданности чуть приподнялся.
   - А тебе, цезарь, откуда ето известно?
   Император задумчиво катал пальцами виноградину по столу.
   - Я, конечно, женюсь на ней. Не раскрывай, Фанокл, рот  и  не  бойся,
что я велю тебя удавить, когда увижу ее лицо. В моем возрасте наш  союз,
увы, будет только называться браком. Но ей он  принесет  безопасность  и
относительный покой да и убережет от посторонних глаз. Ведь ты не будешь
отрицать, что у нее заячья губа?
   Кровь бросилась в лицо Фаноклу, казалось, он задохнется -

   - Только молодой идиот вроде Мамиллия мог болезненную стеснительность
принять за благонравную скромность. С высоты моего опыта  и  в  надежде,
что нас не услышит ни одна женшчина, я по секрету скажу тебе: скромность
придумали мы, мужчины. Как знать, не нами ли выдумано и  целомудрие?  Ни
одна красивая женшчина не будет так долго скрывать свое лицо,  если  оно
не обезображено.
   - Я не смел сказать тебе.
   - Ты думал, что я принимаю тебя ради нее? Увы, ради  Мамиллия  и  его
романтической любви. Персей и Андромеда! Как он возненавидит  меня.  Мне
не следовало забывать, что обычные человеческие отношения  -  непозволи-
тельная роскошь для Императора.
   - Мне очень жаль...
   - И мне тоже, Фанокл, и не только себя. Тебе никогда не хотелось  об-
ратить свет своего могучего разума на медицину?
   - Нет, цезарь.
   - Сказать тебе, почему?
   - Я слушаю.
   Ясные, спокойные слова Императора падали в тишину  залы.  словно  ма-
ленькие камешки:
   - Я уже говорил, что ты высокомерный человек. Но ты ешче и егоист. Ты
одинок в своей вселенной с ее естественными законами, люди  для  тебя  -
помеха и докука. Я сам одинокий егоист с той лишь разницей, что  признаю
за людьми право на некоторую независимость. Чх вы, натурфилософы!  Инте-
ресно, много ли вас? Ваш упрямый и ограниченный егоизм, ваше царственное
увлечение единственным полюбившимся предметом могут когданибудь подвести
мир к такой черте, за которой жизнь на земле можно будет стереть  с  той
же легкостью, с какой я стираю восковой  налет  с  етой  виноградины.  -
Ноздри Императора трепетали. - А теперь тишина. Несут форель.
   И для етого события был свой ритуал - вошел дворецкий, за ним  слуги,
все двигалось в заученном порядке. Император сам нарушил тишину:
   - Может быть, ты слишком молод? Или, как  и  я,  перечитывая  однажды
понравившуюся книгу, половину удовольствия получаешь от воскрешения  той
поры, когда прочитал ее впервые? Вот видишь, Фанокл, какой я егоист. Чи-
тай я сейчас еклоги, я не уносился бы душой в римскую Аркадию,  а  снова
стал бы мальчишкой, который готовит урок к следуюшчему занятию.
   Фанокл постепенно приходил в себя.
   - Мало ты получаешь от чтения, цезарь.
   - Ты думаешь? Конечно, мы, егоисты, всю историю человечества вмешчаем
в свою собственную жизнь.  Каждый  из  нас  заново  открывает  пирамиды.
Пространство, время, жизнь - то, что я назвал бы четырехмерным континуу-
мом... Ах, как же мало латинский язык пригоден для  философии!  Жизнь  -
феномен сугубо личный, с единственной фиксированной точкой оцчета. Алек-
сандр Македонский начал вести свои войны только после того, как я открыл
его в свои семь лет. Когда я был ребенком, время было мгновением,  прос-
той точкой, но голосом и обонянием, вкусом и зрением, движением и слухом
я превратил ету ничтожную точку в роскошные дворцы истории и  безбрежные
дали пространства.
   - Я снова не понимаю тебя, цезарь.
   - А надо, ибо речь идет о том, что испытываем мы оба: и ты  и  я.  Но
чтобы понимать ето, тебе не хватает моей  интровертности  -  или,  лучше
сказать, себялюбия? - обрати внимание, как любит Император вводные пред-
ложения, когда его никто не перебивает! Думай, Фанокл! Ах,  если  бы  ты
мог не аппетит мой возвратить, а воскресить во мне хотя бы одно  дорогое
воспоминание! Чем, как не предвошишчением и  памятью  наше  человеческое
мгновение отличается от слепого бега природного времени?
   Фанокл взглянул на созвездие, которое сверкало так близко, что, каза-
лось, обрело третье измерение, но, прежде чем  он  собрался  с  мыслями,
чтобы ответить Императору, блюда уже были на столе.  Подняли  крышки,  и
над столом заструился сладковатый пар. Император закрыл глаза,  наклонил
голову и втянул в себя воздух.
   - Та-ак?.. - И с глубоким волнением: - Так!
   Голодный Фанокл быстро соел свою форель и с нетерпением  ждал,  когда
Император предложит ему вина. Но Император ничего не видел и не  слышал.
Губы его шевелились, лицо то бледнело, то заливалось краской.
   - Свежо. Сияюшчая гладь воды, тени и водопады с высоких мрачных  уте-
сов... Снова все перед глазами. Я лежу, едва умешчаясь на каменистом ус-
тупе. Надо мной вздымаются скалы, рядом журчит река, вода  в  ней  темна
даже на солнце. Два голубя воркуют монотонно  и  певуче.  Острый  камень
вонзился в правый бок, но я неподвижно лежу лицом вниз,  и  лишь  правая
рука движется медленно, словно улитка. Я прикасаюсь к  чуду  сиюминутной
реальности, рука ласкает воду - о, каким пронзительно и яростно живым  я
себя ошчушчаю! - ешче миг, и мой неистовый восторг найдет выход  в  исс-
тупленном движении. Но я усмиряю мой азарт, мое желание,  мой  трепет  -
воля уравновешивает страсть. Рука нетороплива, как трава в  тихой  воде.
Вожделенная добыча лежит там, в темноте, вода струиця, обтекая ее гибкое
тело. Пора! Судорожное напряжение тел, чувство ужаса и невыразимой тоски
- она взлетает в воздух, и я держу ее мертвой хваткой. Вот она,  она  мо
я...
   Император открыл глаза и посмотрел на Фанокла. Слеза  ползла  по  его
шчеке прямо над нетронутой рыбой.
   - ...моя первая форель. - Он шватил чашу, пролив несколько капель  на
пол, и протянул ее Фаноклу. Император овладел собой и тихо засмеялся.  -
Но как же мне наградить тебя?
   - цезарь! - Фанокл поперхнулся и с трудом  выдавил  из  себя:  -  Моя
взрывчатка...
   - О пароходе я не говорю. Забавная штука, но очень уж дорогая.  Приз-
наюсь, что експериментатор во мне с интересом следил за его  чудовишчной
работой, но одного раза вполне достаточно. Пароходов больше не надо.
   - Но цезарь!
   - И потом, без ветра ты заблудишься в море.
   - Я могу изобрести прибор, который постоянно указывает одно направле-
ние.
   - Разумееця, изобрети его. Может быть, ты изобретешь подвижную стрел-
ку, которая постоянно указывает на Рим.
   - Нет, только на север.
   - Но пароходов больше не надо.
   - Я...
   Император взмахнул рукой.
   - Такова наша императорская воля, Фанокл.
   - Я повинуюсь.
   - Слишком уж они опасны.
   - Как знать, цезарь, может, придет день, когда люди  перестанут  счи-
тать себя рабами, а значит, обретут свободу...
   Император покачал головой.
   - В твоей работе ты имеешь дело с идеальными елементами, и оцюда твой
политический идеализм. Рабы будут всегда, хотя  называть  их,  возможно,
будут иначе. Что такое рабство, как не подчинение слабого сильным? Не  в
твоей воле упразднить неравенство. Ведь не настолько же ты  глуп,  чтобы
верить, что все мы рождаемся равными?  -  Неожиданно  лицо  его  приняло
серьезное выражение. - А что касается твоей взрывчатки, то  сегодня  она
спасла меня и, следовательно, покой империи. Но она  же  лишила  империю
безжалостного правителя, который умертвил бы полдюжины людей,  но  спра-
ведливо правил сотней миллионов. Так  что  мир  проиграл.  Нет,  Фанокл,
пусть уж Юпитер сам неисповедимо правит своими громами и молниями.
   - Но ето же мои величайшие изобретения!
   Первая форель, к которой Император так и не  притронулся,  исчезла  с
его блюда. Появилась другая, и он снова окунул свое лицо  в  сладковатый
пар.
   - Скороварка. Я непременно вознагражу тебя за нее.
   - Тогда как же, цезарь, ты наградишь меня за вот ето?
   - За что?
   - За мое третье изобретение, которое я хранил про запас...
   Фанокл медленным театральным жестом опустил руку к поясу. Император с
интересом следил за ним.
   - Что как-то связано с громом?
   - Только с тишиной.
   Император нахмурился. Он держал по листу бумаги в обеих руках и пере-
водил взгляд с одного на другой.
   - Стихотворения? Так, значит, ты поет?
   - Нет, их сочинил Мамиллий.
   - Я мог бы догадаться. Софокл, Каркид - ничего не скажешь, хорошо на-
читанный юноша!
   - Что прославит его. Прочитай другое стихотворение, цезарь. Оно  точ-
ная копия первого. Я изобрел способ размножения книг. Я назову его печа-
танием.
   - Но ведь ето... ето ешче одна скороварка!
   - За один день взрослый мужчина с подмастерьем смогут сделать  тысячу
екземпляров книг.
   Император оторвал взгляд от бумаг.
   - Так мы сможем выпустить сто тысяч екземпляров Гомера!
   - Миллион, если захотим.
   - Прекратятся стенания поетов, у которых нет слушателей...
   - И денег. Никаких рабов-переписчиков. Поеты, цезарь,  начнут  прода-
вать свои стихи мешками, как овошчи. Последняя судомойка утешится  вели-
чием нашей афинской драмы.
   В волнении Император сел.
   - Подумать только, своя публичная библиотека в каждом городе!
   - И в каждом доме.
   - Десять тысяч екземпляров любовной лирики Катулла...
   - Сто тысяч книг Мамиллия...
   - Гесиод придет в каждый сельский дом...
   - На каждой улице будет свой писатель...
   - Горы исчерпываюшчих данных и лавина информации  по  любому  предмет
у...
   - Знание и образование в массы...
   Император снова лег.
   - Постой. А нам хватит гениев? Часто ли рождаются Горации?
   - Пустое, цезарь. Природа изобильна.
   - Ну а если мы все начнем писать книги?
   - Почему бы и нет? Интересные биографии...
   Император напряженно всматривался в запредельное - он смотрел  в  бу-
душчее.
   - "Дневник провинциального губернатора", "Как я строил  стену  Адриа-
на", "Моя жизнь в обшчестве. Сочинение многоопытной дамы".
   - А ученые труды?
   - "Пятьдесят интерполированных поправок к Морскому регистру", "Метри-
ческие инновации в мимиямбах Геронда", "Сублимированный символизм первой
книги Евклида", "Пролегомены к исследованию остаточных тривиумов".
   В глазах Императора мелькнул ужас.
   - История - "По следам Фукидида", "Воспоминания бабушки Нервна".
   Фанокл сел и радостно захлопал в ладоши.
   - Не забудь отчеты и проблемные записки, цезарь!
   Ужас в глазах Императора рос.
   - Военные, страноведческие, санитарные, евгенические -  все  придется
читать! Политические, економические, пастушеские,  огороднические,  при-
ватные, статистические, медицинские...
   Император, шатаясь, поднялся на ноги. Он воздел руки к  небу,  закрыл
глаза, лицо его исказила гримаса отчаяния.
   - Почему кастрат не поет?!
   Голос зазвучал уверенно и бесстрастно.
   Император открыл глаза. Быстрым шагом он подошел к одной из колонн и,
постепенно приходя в себя, принялся похлопывать ладонью по камню.  Потом
поднял голову и долго смотрел на мерцаюшчее созвездие, висевшее в  хрус-
тальных сферах. Мало-помалу он успокоился, хотя все ешче изредка  вздра-
гивал. Наконец он повернулся и внимательно посмотрел на Фанокла.
   - Итак, мы говорили о твоей награде.
   - Я во власти цезаря.
   Император приблизился к Фаноклу и спросил дрогнувшим голосом:
   - Ты хотел бы стать послом?
   - Даже в самых смелых снах я никогда...
   - Тогда у тебя будет предостаточно времени, чтобы  изобрести  прибор,
указываюшчий на север. Кстати, взрывчатку и машину для печатания  можешь
взять с собой. Я тебя сделаю чрезвычайным и полномочным послом. - И, по-
молчав, добавил: - Фанокл, друг мой, я хочу, чтобы ты поехал в Китай.

--------------------------------------

   Примечания переводчика

   Олоито - Искаженное древнегреческое проклятие.
   Фунт в Древнем Риме равнялся 327,5 грамма.
   Паx (лат.) - мир. Не исключено, что Мамиллий хотел  сказать  одну  из
следуюшчих латинских фраз: "Паx деорум" ("Благоговение богов"), "Паx те-
сут" ("Мир с тобой") или же "Паx хоминибус бонае вол унтатис" ("Мир  лю-
дям доброй воли").
   (С) Перевод. Ю.Здоровов, 1984


   Текст подготовлен по изданию:
   Уильям Голдинг "ЧРЕЗВЙЧАйНЙй ПОСОЛ", Москва, "Книжная палата", 1990.