РОБЕРТ ИРВИН
   АРАБСКИЙ КОШМАР
 
   Ирвин Р. Арабский кошмар. Плоть молитвенных подушек.
   СПб.: «Симпозиум», 2000, сс.11-340
 
 
 
 
                    - Сны приходят из ночи. 
                    - А уходят куда? 
                    - Куда угодно. 
                    - Чем ты их ощущаешь? 
                    - Ртом. 
                    - Где находится сон? 
                    - В ночи. 
                               Интервью с семилетним ребенком 
                               из книги Жана Пьяже "Мир в 
                               представлении ребенка" 
 
 
 
   1
   ДОРОГА В КАИР
 
   Долгое время я  рано  ложился  спать.  Хотя  чтение  в  здешних  краях  -
искусство не очень распространенное, я, признаюсь, люблю  предаваться  этому
занятию, особенно в постели. В высшей степени приятно оно, как я  обнаружил,
когда лежишь, подперев книгу коленями,  чувствуешь,  как  тяжелеют  веки,  и
уносишься в сон, уносишься далеко-далеко, да так, что поутру трудно  понять,
где кончилось содержание  книги  и  начались  сновидения.  Лучше  всего  для
подобной  цели  подходит  повествование  о  нравах  и  обычаях   какого-либо
экзотического народа.
   Не менее долгое время я  намереваюсь  написать  путеводитель  по  здешним
краям или роман, путеводитель в форме романа или роман в форме путеводителя,
во всяком случае - повествование,  предназначенное  для  чтения  в  постели.
Написание книги, где герои и злодеи фабулы должны совершить  путешествие  по
местности, которую я желал бы описать,  -  задача  чрезвычайно  трудная,  но
выполнимая. Ныне я ложусь спать поздно, а если лягу пораньше,  мне  не  дают
уснуть необъяснимые  страхи,  но,  лежа  во  тьме  и  в  холоде,  я  начинаю
отчетливее видеть форму своего будущего повествования.
   Город  Александрия  западным  путешественникам   и   читателям   известен
сравнительно неплохо. Другое дело - Каир, в  Каире,  я  уверен,  более,  чем
где-либо, чужестранцу  требуется  проводник,  ибо,  хотя  главные  памятники
города у всех на виду, его соблазны эфемерны, до них не так легко добраться,
и хотя тамошние жители могут с улыбкой приветствовать чужеземца, берегитесь,
ибо все они - шарлатаны и лгуны. Если сумеют, они вас одурачат. Я смогу  вам
там помочь. Более того, я покажу, каким бывает город не только  днем,  но  и
ночью, и давно желаю показать, каким он предстает в снах и  вожделениях  его
обитателей. В противном случае этот  путеводитель  был  бы  абсолютно  лишен
смысла.
   Должно быть, нынче жарко, но, по-моему, очень холодно...
 
   18 ИЮНЯ 1486 ГОДА
 
   - Каир.- Драгоман с нескрываемой гордостью показал вперед, хотя город был
виден уже более часа. И уже более часа, как  вдоль  дороги  появились  шатры
бедуинов и тюрков и редкие лотки мелочных торговцев. Через  несколько  минут
им предстояло миновать предместье Булак и въехать в ворота  аль-Кантара.  Их
зубчатая каменная кладка с огромными щелями  была  мистификацией,  в  лучшем
случае - символом защиты, ибо ничего не защищала. Их  полуразрушенные  стены
были буквально завалены ветхими домишками и лавчонками, которые  притулились
к ним, ища поддержки. За ними высился лес минаретов, куполов и прямоугольных
башен.
   "Каир - вот он, Вавилон, Великая Блудница, город множества ворот,  откуда
войска магометанских всадников несут чуму и смерть  в  земли  христиан.  Там
Черный Папа сарацинов держит свой двор и плетет сети,  дабы  накрыть  ими  и
уничтожить христианский мир, оттуда шлет он  нам  на  гибель  армию  наемных
убийц, еретиков и отравителей. Иерусалим, Акка, Фамагуста - сколько  городов
пало пред его войсками и сколько еще падет, прежде чем вы опомнитесь? Многие
ли еще не томятся в неволе в Египте и не  гнут,  подобно  сынам  Израилевым,
спину на фараона? Сей сатанинский город во власти дьявола и сам властвует  с
дьявольскою силой, ибо многие ушли в Египет и не вернулись. Воины  Христовы,
к вам мы взываем..."
   Бэльян размышлял о слышанной им проповеди  в  защиту  крестовых  походов,
которую тремя годами раньше произнес в Ферраре фра Джироламо.  Каир  казался
мирным и привлекательным,  совсем  не  похожим  на  великий  Вавилон,  город
множества проповедей и трактатов.  Он  безмятежно  грелся  в  лучах  желтого
предзакатного солнца.
   Драгоман уже ускакал договариваться с караульными у ворот. Ближе к вечеру
каждый член группы заплатит равную долю въездной пошлины.  Драгомана  наняли
еще в Александрии - не столько как проводника, ибо по дороге из  Александрии
в Каир едва ли можно было заблудиться, сколько  для  того,  чтобы  от  имени
группы вести переговоры о пище, жилье и чертовски  часто  взимаемых  в  пути
пошлинах. Лишь немногие в группе могли похвастаться хотя бы  слабым  знанием
арабского. Объединились они случайно,  собравшись  в  отряд  для  защиты  от
нападений разбойников и произвола мамлюкских чиновников (что в сущности одно
и то же). Страх три дня объединял их в пути, но  в  Каир  их  привели  самые
разнообразные  цели.  Было  среди  них  около  дюжины  венецианских  купцов,
временно проживавших в Александрии и явно знакомых с  маршрутом.  Был  также
художник, которого сенат Безоблачной Республики, оказав любезность  султану,
отправил  на  лето  писать  портреты  султановых  наложниц.  Был  германский
механик, искавший работу, предпочтительно имеющую отношение к ирригации  или
портовым мастерским. Был еще один англичанин, который  представился  Майклом
Вейном, но до  иной  информации  не  снизошел.  Довершали  компанию  парочка
армянских  купцов,  делегация  анатолийских  турок,  сирийский  священник  и
десятка два французов и итальянцев - таких же паломников, как и он.
   Бэльян, размышлявший, когда они въезжали в город, о том, совершает  ли  и
Вейн паломничество, был так поглощен своими  мыслями,  что  едва  заметил  у
ворот мамлюков, числом не более тридцати, но  вооруженных  и  вымуштрованных
лучше, нежели те, коих они видели до той поры. Миновав ворота, они окунулись
в мир тьмы и зловония. Бэльяну это пришлось по душе.  Ему  сразу  вспомнился
родной  Норидж.  Всадники  медленно  двигались  сквозь  почти  зримые  клубы
смешанных  запахов  -  мочи,  пряностей  и  гниющей  соломы.   На   каменных
возвышениях сидели перед своим товаром лавочники, молча,  угрюмо  смотревшие
на караван неверных. Над лавчонками нависали опиравшиеся на широкие каменные
карнизы верхние этажи домов, а из этих этажей  выступали,  в  свою  очередь,
деревянные балконы и решетчатые коробки, так  что  солнце,  столь  яркое  за
воротами, было здесь почти закрыто. Внизу мерзко хлюпали по грязи копыта  их
мулов, наверху висели турецкие фонарики, мокрые муслиновые мешки и  огромные
бронзовые талисманы. Повсюду виднелись прибитые к зданиям или висящие  между
ними то  Рука  Фатимы  (с  ее  ладони  злобно  смотрел  одинокий  глаз),  то
магический квадрат, то Печать Соломонова. И  еще  сверху,  из  домов,  из-за
деревянных решеток доносился визг насмехавшихся над европейцами женщин, а на
самой   улице   арабские   ребятишки   толкали   участников   процессии    и
невразумительно жестикулировали. Европейцы продвигались вперед  медленно,  с
величайшей осторожностью. Они явились просителями  и  существовали  за  счет
долготерпения.
   Когда путешественники въехали в караван-сарай, атмосфера в группе заметно
разрядилась. Караван-сарай был уже на три четверти заполнен иностранцами. Во
внутренних дворах были точно напоказ выставлены кувшины с вином, а на  одной
из верхних сводчатых галерей два францисканца соорудили молельню на открытом
воздухе. Мулов с  громкими  криками  освободили  от  поклажи;  представители
мухташиба зарегистрировали  товары;  началась  борьба  за  лучшие  места  на
галереях. Бэльян нашел себе местечко рядом с венецианцами, в углу  одной  из
галерей, расстелил одеяло и погрузился в сон.
   Когда он проснулся, была глубокая ночь, но во внутреннем дворе царило все
такое же оживление. Почти все венецианцы были  внизу  и  яростно  спорили  с
мухташибом. По бокам неподвижно стоявшего мухташиба находились два  огромных
турка, которые держали фонари на длинных палках. Под сундуками  с  товарами,
из-за которых шла перебранка, изнывали чернокожие невольники. Группа  мужчин
тщетно пыталась уговорить верблюда выйти в те же ворота, в которые он вошел.
В центре двора поджаривался барашек. Один францисканец лежал, распластавшись
ниц,  перед  алтарем.  Другой  разговаривал   с   несколькими   паломниками,
спутниками
   Бэльяна. Когда Бэльян поднялся, они заметили его и  знаками  подозвали  к
себе. Он направился к ним,  чувствуя,  как  от  нестерпимой  ночной  жары  и
остаточного ритма многодневного путешествия кружится голова.
   - Скверные новости.- Эти слова, пока он приближался к компании, донеслись
до него по-французски и по-итальянски. Он решил слушать француза.
   - Вот что рассказывает монах. Виз завтра не  будет.  Канцелярия  давадара
закрыта, а получить аудиенцию у какого-либо  чиновника  султана  невозможно.
Идет  трехдневный  праздник  в  честь  обрезания  султанова  внука,  которое
состоится в пятницу. И это еще не все. Плата за визу  повысилась,  да  и  на
дороге к горе Синай нынче весьма небезопасно.
   Потом заговорил монах:
   - В последнее время даже монастырю  Святой  Катарины  не  только  бедуины
грозят, но и солдаты султана. Они говорят, что паломники не приносят с собой
денег.
   Бэльян втайне обрадовался. По правде говоря, вынужденная задержка в Каире
вполне его устраивала. Его удовлетворение связано было с его двуличием,  ибо
в Египет он прибыл не только паломником. После того, как более года назад, в
Англии, он поклялся отправиться в монастырь Святой  Катарины,  что  на  горе
Синай, а оттуда - в Святую Землю, ему было дано  поручение  от  французского
двора. Он должен был под видом паломника объездить земли мамлюков в качестве
шпиона, подмечая численность мамлюкских  войск,  прочность  фортификационных
сооружений  и  другие  важные   особенности.   Считалось,   что   мамлюкское
правительство в Каире опасается  нападения  оттоманских  турок  с  севера  и
готовится к войне в Сирии. Утверждалось также, что  в  Каире  зреет  опасный
заговор. Или все это было игрой воображения? Слухи, доносившиеся с  востока,
озадачивали христианских королей. Неопределенность  возложенной  на  Бэльяна
задачи предоставляла ему широкие возможности для различных предположений.
   "Несмотря на все несообразности и противоречия, я докопаюсь до истины".
   Его начали одолевать  грезы  о  погонях  в  подземных  сточных  водах,  о
потайных входах и выходах, свечах с отравленными благовониями и таинственных
сигналах надушенными платочками;  ему  уже  представлялось,  как  он  плетет
паутину интриг, заговоров и контрзаговоров.  Скрепя  сердце  он  вернулся  к
реальности. Монах толковал о том, что завтра начинаются празднества в  честь
обрезания. Завтра на ипподроме перед султаном и простым людом Каира  пройдут
парадом отборные полки  мамлюков  и  состоится  демонстрация  искусства  как
массированных маневров, так и единоборств, - безусловно,  благоприятная  для
иностранных наблюдателей возможность оценить боеготовность этих невольничьих
полков и неплохой критерий для будущих суждений Бэльяна.
   Остальные слушатели принялись чертыхаться, брызжа слюной, -  новость  они
восприняли   отнюдь   не   так   спокойно.   Монах,   воспользовавшись    их
растерянностью, произнес импровизированную проповедь о преградах,  зримых  и
незримых, с коими им предстоит столкнуться в последующие  месяцы.  Несколько
раз он прерывал свои пространные рассуждения о земном путешествии к небесной
цели, дабы предостеречь их от опасного непотребства обрезания и  татуировок.
Зачарованный   тем,   как   монах   истолковывает   отношение    Церкви    к
членовредительству, Бэльян какое-то время слушал, а потом устало  повернулся
и вновь побрел по винтовой лестнице к своему  спальному  месту.  Венецианцы,
одержавшие победу в споре с мухташибом, тоже устраивались на ночлег.
   Вновь он проснулся лишь около полудня, когда солнечные лучи уже добрались
до погруженной  в  полумрак  галереи.  Он  полежал  немного,  тщетно  силясь
припомнить некий дурной сон и вслушиваясь в звуки.  Со  всех  концов  города
доносились  крики  муэдзинов,   усиливаясь   и   слабея   в   дисгармоничном
контрапункте, зовущие к молитве зухр. Несколько венецианцев громко играли на
тароччи. Больше в караван-сарае почти никого не было.  Поодаль,  на  той  же
галерее, сидел, поджав  ноги  на  коврике,  Вейн,  безучастно  смотревший  в
расположенный внизу двор.
   В смятении оттого, что  проспал  полдня,  Бэльян  поспешно  направился  к
выходу из караван-сарая, рассчитывая позавтракать  в  какой-нибудь  таверне.
Лишь выйдя за ворота, он остановился, вспомнив, что  за  стенами  жилья  для
европейцев едва ли сыщется вино.
   Он замер в нерешительности, освещенный  ярким  солнечным  лучом,  который
пробивался на большую площадь  сквозь  деревья  и  колонны.  Напротив  ворот
караван-сарая, из которых он вышел, стояла мечеть Эзбек.  Простиравшиеся  во
все стороны узоры ветвей и напоминавшая сталактиты отделка выступов и  пазух
свода огромной  колоннады  мечети  придавали  площади,  даже  залитой  ярким
солнечным светом, вид таинственной кристаллической преисподней,  по  которой
бесцельно носились голуби и бабочки. Сотни каирских бедняков устремлялись  к
фонтанам и резервуарам колоннады и, засучив рукава и убрав  со  лба  волосы,
наклонялись и толкались над  струящейся  водой,  дабы  совершить  ритуальное
омовение. Многие лотки уже закрылись, поскольку их владельцы  направились  в
мечеть на полуденную молитву.
   Мимо неслышно  пробежал  шелудивый  медведь,  очевидно,  оставленный  без
присмотра, и Бэльян, покосившись, провожал его взглядом до тех пор,  пока  в
поле его зрения не попала оставшаяся открытой  лавка.  У  входа,  глубоко  в
тени,  сидели  несколько  турок  и  венецианский  художник,  который  изучал
какую-то книгу. Бэльян вспомнил его имя: Джанкристофоро  Дориа.  Оторвавшись
от книги, Джанкристофоро ободряюще кивнул, и Бэльян подошел к нему. В  лавке
продавалось горячее черное варево в фарфоровых  чашечках.  Венецианец  купил
ему одну, молча обменявшись жестами с хозяином,  и  так  же  молча  протянул
Бэльяну сухарик. Они смотрели, как в мечеть проникают  немногие  опоздавшие.
Внезапно Джанкристофоро заговорил.
   - Кава, - жестом  показал  он  на  горькую  жидкость.-  Их  праведники  и
богомольцы пьют его, чтобы  не  уснуть  во  время  религиозных  обрядов,  но
простые  люди  тоже  его  пьют.  На  вкус  он  лучше  воды,  если,  конечно,
привыкнуть.
   Джанкристофоро уже привык, ибо ранее прожил несколько лет в Турции,  куда
его и еще одного художника посылали с аналогичной миссией.  Пища,  одежда  и
религия в Турции и Египте ему уже успели надоесть, а  порученная  миссия  то
наскучивала, то приводила в ужас.
   - Ненавижу  земли  сарацинов,  страну  иллюзий  и  иллюзионизма,  царство
подкупа  и  обмана.  Гостям  здесь   предлагается   бесчисленное   множество
развлечений, но за все  это  в  конце  концов  приходится  платить.  Следует
хорошенько узнать араба и быть начеку, если хотите избежать  беды.  Все  они
так и норовят ободрать вас как липку.
   - Я уже бывал за границей - Франция, Италия, Германия.
   - А-а, но это место  особое,  здесь  неосмотрительные  люди  подвергаются
жестокому обману. Позвольте мне привести  пример.  Помните  день,  когда  мы
высадились на берег? - Бэльян его помнил: старики,  сидящие  на  берегу,  их
пальцы, перебирающие четки, поднимающийся штормовой ветер, пальмы,  гнущиеся
от него почти пополам.- Так вот, в тот день я пошел прогуляться по песчаному
пляжу в западном направлении, в сторону  болот  Мареотиса.  Через  несколько
часов ходьбы я натолкнулся на мужчину и мальчика, сидевших  у  самой  кромки
моря. Они остановили меня и принялись выпрашивать денег.  Нищие  -  это  бич
здешних мест, и я отказал им и намеревался было продолжить путь,  как  вдруг
мужчина вновь остановил меня,  ухватившись  за  мой  рукав,  и  сказал,  что
отчаянно нуждается в деньгах и, если я не дам ему два динара, он  тотчас  же
убьет родного сына. Я, конечно, рассмеялся ему в  лицо,  однако  -  нет,  он
говорил серьезно. Он силой усадил меня на песок рядом с  ними  и  извлек  из
своей матерчатой котомки горшочек золы, большой моток каната и дудочку. Золу
он размазал себе по лицу и по лицу мальчика. Канат положил на землю и уселся
перед ним с дудочкой. Когда он заиграл,  небо  начало  затягиваться  тучами.
Играя, мужчина неотрывно смотрел на меня, улыбался с неким странным  намеком
и поглаживал канат. Каково же было мое  удивление,  когда  канат  неожиданно
задрожал и начал подниматься, поначалу неуверенно,  но  вскоре  большая  его
часть уже возвышалась вертикально над мотком, а верхний  конец  скрывался  в
облаках. Потом мужчина обратился к мальчику  -  я  решил,  что  с  угрозами,
поскольку мальчик бросился мне в ноги  и  стал  молить  о  помощи.  Так,  по
крайней мере, казалось, но я не понимал, что происходит, и ничего не сделал.
Тогда мужчина принялся гоняться за мальчиком вокруг мотка каната и  гонялся,
пока мальчик не ухватился вдруг за канат и со всей резвостью, на  какую  был
способен, не начал карабкаться вверх. Мужчина извлек из котомки  нож.  Зажав
нож в зубах, он последовал за мальчиком  наверх  и  вскоре  тоже  скрылся  в
облаках. Я вновь остался один на берегу и так сидел, пораженный происшедшим,
глядя на морские волны. Прошло довольно много времени.  Потом  я  постепенно
осознал, что мой камзол намокает. Я поднял голову, полагая, что пошел дождь.
С неба и вправду закапало, но капли, которые  падали  на  мой  камзол,  были
каплями крови. Потом появилось и нечто другое: сначала рука,  затем  нога  -
одна за одной упали на песок все отрезанные части тела мальчика.  Наконец  я
увидел, как отец спускается по канату с головой мальчика в  руке.  Когда  он
оказался на земле, канат мягко улегся вокруг него.
   Вновь увидев араба, я испытал непостижимое чувство облегчения, и когда он
попросил у меня два динара, я без возражений дал их ему. Он связал свои вещи
и куски сыновьего трупа в узел, махнул мне на прощанье рукой и  удалился  со
своим узлом в сторону Александрии. Онемев от удивления, смотрел  я,  как  он
уходит. На другой день, однако, я увидел в Александрии и отца, и сына -  они
сидели возле кондитерской и набивали желудки  едой.  Все  это  был  сплошной
обман. Он попросту околдовал меня так, что я вообразил, будто вижу,  как  он
лезет по канату убивать своего сына. Колдовство...
   Тут Бэльян перебил его и сказал, указывая на свою чашку кофе:
   - А вы чего хотели? Это  пойло  стоит  полдинара  за  чашку.  Неужели  вы
думали, что всего за два динара он убьет родного сына?
   - Да нет, нет, наверно... но меня одурачили. Если  я  когда-нибудь  снова
встречу этого иллюзиониста, то за последствия не ручаюсь.
   - Но вы живописец, а разве живопись - не одна из форм иллюзионизма?
   Джанкристофоро едва сдержал гнев:
   - Да нет же, ей-богу!  Быть  может,  других  художников  их  произведения
губят, но я никогда не стремлюсь обманывать. Все мои цвета неестественны,  в
основном это оттенки золотистого и алого, и я не пользуюсь перспективой, ибо
перспектива обманывает глаз, а обманывать глаз - значит обманывать рассудок,
что не менее безнравственно, чем рассказывать бессмысленные истории. Высокое
искусство должно основываться на высокой  морали.  По  правде  говоря,  меня
гложет множество сомнений по поводу моей нынешней миссии. Султан -  иноверец
и дикарь. Он ничем не отличается от всех прочих  турок,  разве  что  получше
одевается. Все турки похожи друг на друга. Все его наложницы на  одно  лицо,
нелегко заставить этих сук позировать, не зная  их  языка,  к  тому  же  они
боятся, что я рисую их изображения, дабы упрятать туда их души. Да не хочу я
никуда прятать их души. Не уверен, что у турецки