КАРЛ фон КЛАУЗЕВИЦ
					    1812 ГОД



                                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

             ПРИБЫТИЕ В ВИЛЬНО. ПЛАН КАМПАНИИ. ДРИССКИЙ ЛАГЕРЬ

В феврале  1812 г.  Пруссия вступила  в союз  с Францией против  России. Та
партия в  Пруссии, которая еще сохранила  мужество сопротивляться и которой
союз с Францией не  казался безусловно необходимым, могла бы быть, конечно,
названа  партией Шарнгорст, потому  что в  Берлине помимо Шарнгорста  и его
ближайших друзей  едва ли можно  было найти человека, который  не считал бы
такую  ориентировку  за  признак  помешательства.  Да  и  в  прочих  частях
королевства можно  было встретить  лишь кое-где редкие  следы такого образа
мыслей.

Как  только  стало  достоверно  известно  о заключении  союза  с  Францией,
Шарнгорст немедленно  удалился из правительственного центра  и отправился в
Силезию,  где  он  еще  мог  играть  некоторую  активную  роль  н  качестве
инспектора крепостей. Он хотел ускользнуть как от внимания французов, так и
от противоестественного  сотрудничества с ними, не  порывая окончательно со
своей  службой в  прусской  армии. Эта  полумера в  данном  случае являлась
чрезвычайно  разумной. Сохраняя  свои связи,  он еще  мог воспрепятствовать
некоторым пагубным действиям, а именно чрезмерной уступчивости по отношению
к Франции,  особенно в отношении занятия  французскими гарнизонами прусских
крепостей.  В то же  время нога его  оставалась в  стремени с тем,  чтобы в
благоприятный момент снова занять покинутый им пост. Он был чужестранец, не
имевший недвижимой собственности и твердого положения в Пруссии; для короля
и  в  особенности для  аристократических  кругов столицы  и королевства  он
всегда   оставался  несколько   чужим,  а   польза  его   деятельности  еще
расценивалась в  то время  преимущественно как очень  сомнительная. Если бы
тогда он  окончательно ушел в  отставку, то трудно сказать,  призвали ли бы
его снова в 1813 г.

Его ближайший  друг майор  фон-Бойен, докладчик короля  по вопросам личного
состава  в военном  ведомстве,  подал в  отставку, которую  он и  получил с
производством в чин полковника и пожалованием небольшого денежного пособия.
Он намеревался отправиться в Россию.

Состоявший  в то  время государственным советником  полковник фон-Гнейзенау
также оставил службу с тою же целью.

Так  же  поступили некоторые  другие  лица, принадлежащие  к самым  горячим
приверженцам  Шарнгорста  и  его  политических  воззрений,  но  не  имевшие
какого-либо значения в государственных  делах. В числе их находился и автор
настоящего сочинения.

Король   согласился    на   увольнение   в   отставку    всех   этих   лиц.

Автор,  снабженный  несколькими  рекомендательными  письмами, отправился  в
апреле  месяце  в  Вильно,   где  находилась  главная  квартира  императора
Александра  и  генерала  Барклая,  командовавшего первой  западной  армией.

Когда  автор  прибыл в  Вильно,  он  уже нашел  там нескольких  собравшихся
прусских офицеров. Наиболее выдающимися среди них являлись Гнейзенау и граф
Шазо, которые  совершили вместе  путешествие через Вену. Первый  из них уже
принял  решение отправиться в  Англию. Правда,  он очень хорошо  был принят
императором, однако, по существу дела он не без основания заключил, что для
него  здесь не  найдется подходящей  боевой деятельности. Не  зная русского
языка,   он  не   мог  получить   ответственного  командного   поста.  Быть
прикомандированным,  подобно  автору  и  другим офицерам,  к  какому-нибудь
генералу или к какому-нибудь  корпусу на подчиненную должность не дозволяли
ему  его  зрелый  возраст  и  чин.  Таким образом,  ему  оставалось  только
проделать  поход  в свите  императора.  Что  это значило...  было для  него
очевидно, и он чувствовал, что из такого положения ничего достойного его не
получится. И  без того  уже главная квартира императора  была битком набита
знатными  бездельниками;  для  того  чтобы  среди  них  выдвинуться  своими
советами  и сделаться  полезным, надо  было бы,  по крайней  мере, обладать
талантом опытного интригана и хорошо владеть французским языком. Полковнику
Гнейзенау  недоставало ни  того, ни  другого. Поэтому  он был  вполне прав,
когда  оставил мысль  устроиться в  России. Так  как он уже  посетил раньше
Англию и встретил там  благосклонный прием у принца-регента, то он полагал,
что  будет  иметь  возможность  сделать  больше  для  правого  дела,  вновь
отправившись в Англию.

Так как  он скоро  убедился в Вильно,  что приготовления русских  далеко не
отвечали  грандиозности предстоявшей  борьбы,  то не  без основания  у него
возникла  очень сильная  тревога  за исход  войны. Единственную  надежду он
возлагал на  трудность завершения предприятия,  задуманного французами; при
этом он  считал необходимым сделать все  возможное, чтобы добиться диверсии
со стороны  Англии, Швеции и Германии  в тылу у французов.  Этот взгляд еще
более укреплял  его в его намерении  совершить поездку в Англию,  куда он и
отбыл в скором времени.

Все вооруженные силы России  на западной границе империи состояли из первой
и второй западных армий  и резервной армии. Первая достигала приблизительно
90 000  человек, вторая - 50 000, а третья  - 30 000, всего, следовательно,
около  170  000 человек,  к  которым  надо еще  прибавить  10 000  казаков.

Первая  западная  армия   под  начальством  генерала  Барклая,  являвшегося
одновременно  и военным  министром,  стояла вдоль  Немана; вторая,  которою
командовал князь Багратион, - в южной Литве, а резервная армия под командой
генерала Тормасова - на Волыни.

Во  второй линии  на  Днепре и  Двине находилось  около  30 000  человек из
запасных частей и новобранцев.

Верховное  командование   над  всеми  силами  намеревался   взять  на  себя
император.  Он никогда  не  служил в  действующей  армии, а  также не  имел
командного стажа.  В течение нескольких лет  в Петербурге генерал-лейтенант
Пфуль преподавал ему основы военного искусства.

Пфуль  служил в  прусском  генеральном штабе  в чине  полковника  и оставил
прусскую службу в 1806 г. после сражения под Ауэрштадтом, чтобы вступить на
русскую  службу,  где  он  дошел  до чина  генерал-лейтенанта,  не  занимая
каких-либо ответственных должностей.

В Пруссии  Пфуль пользовался репутацией  чрезвычайно талантливого человека.
Он,  Массенбах  и  Шарнгорст   в  1806  г.  были  тремя  вождями  прусского
генерального  штаба.   У  каждого   из  них  были   свои,  ярко  выраженные
особенности, ни лишь Шарнгорст  засвидетельствовал на практике свои военные
знания. Своеобразие Пфуля было,  пожалуй, самым необычным, но в то же время
трудно характеризуемым. Он был  очень умным и образованным человеком, но не
имел  никаких практических  знаний.  Он давно  уже вел  настолько замкнутую
умственную  жизнь,  что  решительно  ничего  не знал  о  мире  повседневных
явлений. Юлий Цезарь и Фридрих Второй были его любимыми авторами и героями.
Он почти исключительно был занят бесплодными мудрствованиями над их военным
искусством,   не  оплодотворенным   хотя  бы   в  малейшей   степени  духом
исторического  исследования.  Явления  новейших  войн  коснулись  его  лишь
поверхностно.  Таким  образом,  он  составил себе  крайне  одностороннюю  и
скудную  систему представлений  о  военном искусстве,  которая не  могла бы
выдержать, ни  философской критики,  ни исторических сопоставлений.  Если в
его  образовании наблюдался  почти полный  пробел в  отношении исторической
критики,  а в  жизни отсутствовало  какое бы  то ни было  соприкосновение с
внешним миром, то, с другой стороны, он, вполне естественно, являлся врагом
обычного филистерства, поверхностности, фальши  и слабости. Та злая ирония,
с  которой   он  выступал  против  этих   пороков,  свойственных  огромному
большинству,  и создала  ему  гласным образом  репутацию крупного  таланта,
соединявшего  глубину и силы  По своей  отчужденности и замкнутости  он был
совершеннейшим оригиналом, но ввиду отсутствия в нем какого-либо чудачества
таковым не считался.

При всем  том прямолинейность,  глубокая искренность, отвращение  ко всякой
половинчатости и фальши и  способность к восприятию всего великого могли бы
сделать его человеком выдающимся, способным также и к военной деятельности,
если  бы  его ум,  чуждый  явлениям  внешнего мира,  не  приходил в  полное
замешательство, как  только этот  мир властно вторгался в  его жизнь. Автор
этой книги никогда не встречал человека, который так легко терял бы голову,
который  с  умом, устремленным  на  все  великое, был  бы побеждаем  самыми
ничтожными  явлениями мира  действительности. Это было  вполне естественным
последствием  его замкнутого  самовоспитания.  Впечатлительный и  мягкий по
природе,  он  рассудочным путем  выработал  в  себе величие  во взглядах  и
решительность, которые  были ему по природе  несвойственны. Обособившись от
внешнего мира, он не  удосужился приучить себя к борьбе с ним в этой чуждой
для  него сфере.  До 1812  г. условия  службы никогда  не принуждали  его к
этому. В революционных войнах  он большей частью играл второстепенную роль,
и лишь по окончании военных действий в качестве генерал-квартирмейстера при
фельдмаршале   Меллендорфе   занял  крупный   пост.   Находясь  в   составе
генерального штаба  в годы  мира, он, подобно  другим офицерам генерального
штаба,   занимался   иллюзорной   деятельностью   и  все   время   вращался
исключительно в мире абстрактных идей.

В 1806  г. он  состоял офицером генерального  штаба при короле;  но так как
король  в действительности  не командовал,  то и  Пфуль не  имел настоящего
дела.  После  постигшей  Пруссию катастрофы  он  с  иронией внезапно  начал
нападать на все случившееся: он смеялся, как безумный, над поражением наших
армий и вместо того, чтобы в тот момент, когда образовался огромный идейный
провал,  выступить   вперед,  проявить  свою  практическую  дееспособность,
прикрепить к еще здоровым  нитям, уцелевшим от порванной ткани, новые нити,
как  то  сделал  Шарнгорст,  он  с чрезвычайной  поспешностью  признал  все
потерянным и перешел на русскую службу.

Здесь, следовательно, его поведение  дает прежде всего доказательство того,
что он но ощущал в себе практического призвания к разрешению трудных задач.
Самый переход свой на русскую службу он осуществил крайне неловким образом:
он  искал и  добился службы  и чужой  стране, в  Петербурге, как раз  в тот
момент, когда был послан туда с поручением.

Если бы император Александр  обладал большим знанием людей, он, конечно, не
проникся  бы  особым  доверием к  способности  человека,  который так  рано
покидает  побежденную  сторону  и при  этом  ведет  себя столь  нетактично.

В 1795 г. в  главной квартире фельдмаршала фон-Меллендорфа в Гохгейме Пфуль
заявил: "Я  уж ни о чем  не забочусь; ведь все равно  все идет к чорту!". В
1806  г., во  время  своего бегства,  он заявил,  насмешливо  снимая шляпу:
"Прощай, Прусская монархия". В  ноябре 1812 г., когда французская армия уже
начала отступать,  Пфуль заявил  в Петербурге автору  этой книги: "Поверьте
мне, из всей этой истории никогда ничего путного не выйдет". Таким образом,
он всегда оставался верен себе.

Автор так  долго задержался  на характеристике этого  человека потому, что,
как мы увидим в дальнейшем, многое с ним соприкасается, и, как тогда, так и
впоследствии,  ему  приписывалось  гораздо  более значительное  влияние  на
события,  чем   это  вообще   возможно  для  личности,   обладавшей  такими
качествами.

Давая  вполне лестную  оценку  ума и  духовных качеств  этого  человека, мы
должны  в интересах  справедливости  сказать, что  трудно было  найти более
доброе    сердце   и    более   благородный   и    бескорыстный   характер.

Пфуль был  настолько непрактичным человеком, что  за шесть лет, проведенных
им  в России,  он не подумал  о том,  чтобы научиться русскому  языку; мало
того, что еще поразительнее, ему даже не пришло в голову познакомиться ни с
руководящими лицами правительства, ни с организацией русского государства и
русской армии.

Император понимал, что при таком положении на Пфуля можно смотреть лишь как
на отвлеченный ум и  что ему нельзя поручить никакой активной роли. Поэтому
он был лишь соратником  и другом императора, а формально считался также его
генерал-адъютантом.  Еще  в  Петербурге  он составил  для  императора  план
кампании,  который он  теперь привез с  собой в  Вильно и в  соответствии с
которым    уже    были    приняты    некоторые    подготовительные    меры.

Князь Волконский. Он  был первым генерал-адъютантом императора и возглавлял
в административном  отношении генеральный штаб. Поэтому  он мог бы смотреть
на  себя как  на фактического  начальника генерального  штаба на  все время
войны  с  момента принятия  на  себя  императором верховного  командования.
Однако последнее  не имело места, и Волконский  не принимал в ведении войны
почти  никакого участия. Он  был человек  добродушный, верный друг  и слуга
императора.

Генерал-лейтенант Аракчеев - русский  в полном смысле  этого слова человек,
чрезвычайно  энергичный   и  хитрый.   Он  был  начальником   артиллерии  и
пользовался  полным  доверием императора;  но  так как  ведение войны  было
делом, совершенно  ему незнакомым, то  он столь же мало  в него вмешивался,
как и Волконский.

Генерал  Армфельд  -  пресловутый  швед,  всюду  пользовавшийся  репутацией
великого интригана. Крупные вопросы  ведения войны, по-видимому, и для него
оставались  совершенно  чуждыми, а  потому  он не  добивался назначения  на
какой-либо  ответственный  пост  и  довольствовался подобно  Пфулю  званием
генерал-адъютанта,   но  в   любое  время   был  готов   завязать  интриги.

Генерал Беннигсен . Он  был одним из  старейшин генералов русской  армии; в
данное же  время он  не был призван  их на какой  командный пост, вероятно,
потому, что еще помнили,  как неудачно он вел кампанию 1807 г. Он находился
в  Вильно  якобы  исключительно  из вежливости,  так  как  его имения  были
расположены поблизости,  и он  поэтому считал неудобным  держаться вдали от
императора.   Однако  он,   вероятно,  стремился  получить   назначение  на
какой-либо командный пост.

Остальные  лица  военной  свиты  императора, среди  которых,  правда,  было
несколько  генерал-лейтенантов, были  еще  более незначительны  и не  могли
оказать никакого влияния на ход войны.

Из этого можно видеть, как мало император Александр подготовился к принятию
действительного  верховного  командования.   По-видимому,  он  ни  разу  не
продумал этой задачи до  полной ясности и ни разу формально ее не высказал.
Так  как обе  армии пока  были разъединены,  а Барклай в  качестве военного
министра в известной степени  распоряжался и второй армией, то, в сущности,
понятие общего  командования имелось лишь у  Барклая и в его  штабе. У него
был начальник  штаба в лице генерала Мухина,  генерал-интендант и т. д. Все
эти лица  приступили к формальному исполнению  обязанностей, связанных с их
должностями; генерал Барклай  ежедневно отдавал приказания, получал рапорты
и донесения и т д.

У  императора  же  все  это  происходило  крайне  нерегулярно.  Большинство
распоряжений  он   делал  через  Барклая,  кое-что   проходило  через  руки
Волконского,  и даже  Пфулю приходилось  несколько раз вмешиваться  в дела.

Когда  император  прибыл  в   Вильно  с  генералом  Пфулем,  последний  как
чужестранец  среди русских,  смотревших  на него  с завистью,  недоверием и
недоброжелательством, оказался совершенно  изолированным. Он не знал языка,
не знал  людей, не знал ни учреждений страны,  ни организации войск, у него
не  было определенной  должности, не  было никакого подобия  авторитета, не
было адъютанта,  не было канцелярии; он  не получал рапортов, донесений, не
имел ни  малейшей связи ни с Барклаем, ни с  кем-либо из других генералов и
даже ни разу не  сказал с ними ни единого слова. Все, что ему было известно
о  численности и  расположении войск,  он узнал  лишь от императора;  он не
располагал ни одним полным  боевым расписанием, ни какими-либо документами,
постоянно   справляться   с   которыми   необходимо  при   подготовительных
мероприятиях  к   походу.  В  подаваемых  им   докладных  записках  нередко
отсутствовали фамилии  старших начальников, о которых  он хотел говорить, и
ему  приходилось  выходить из  положения,  расписывая различные  должности,
занимаемые ими.

Надо было  быть безумным, чтобы взять на  себя в таких условиях руководство
военными  действиями, представлявшими  такую  трудную задачу,  как кампания
1812 г. Русская армия  насчитывала 180 000 человек по самой высокой оценке,
неприятельская же  по самому скромному подсчету  равнялась 350 000 человек,
причем вождем ее был Наполеон.

Таким образом, Пфулю следовало  бы либо совершенно отговорить императора от
мысли  о   верховном  командовании,  либо   потребовать  совершенно  другой
подготовки и организации. Ни того, ни другого он не сделал, а поступал, как
поступают лунатики, о которых  рассказывают, что они бродят опасными путями
по  коньку   крыш,  пока  не   будут  разбужены  и  не   рухнут  с  высоты.

В  то самое  время, когда  русская армия  на границе  не превышала  180 000
человек, утверждали, что император  платит жалованье из расчета армии в 600
000  человек;   автор  этой   книги  считал  это   утверждение  насмешливым
преувеличением, хотя он его слышал из уст высокопоставленного лица, а между
тем это была сущая правда.

Распределение  русских  сил,  имевшихся  действительно в  наличности,  было
приблизительно следующее:

          На границе Польши и Пруссии ... 180 000 человек
По Двине и Днепру запасных батальонов
                 и новых формирований ...  30 000 "
                          В Финляндии ...  20 000 "
                           В Молдавии ...  60 000 "
                 На восточной границе ...  30 000 "
     Внутри страны новых формирований
                    и запасных частей ...  50 000 "
                       Гарнизон войск ...  60 000 "
                                Итого ... 420 000 человек

Сюда  не  вошли  казаки.  Если  прибавить  и эту  крупную  массу  (впрочем,
численность казаков в составе западной армии к началу войны не превышала 10
000 человек, а в  течение кампании никогда не превосходила 20 000 человек),
а  также  и  армию  денщиков и  других  нестроевых  и  принять во  внимание
многочисленные злоупотребления, которые в русской армии являлись наполовину
узаконенными, а  также размеры расхождения между  фактической наличностью и
списочным  составом,  то  станет  понятным,  каким образом  число  420  000
имеющихся налицо  людей в армии  могло возрасти до тех  600 000, содержание
которых приходилось оплачивать.

Готовясь к  войне с Францией, русские усилили  свою армию в предыдущем году
лишь незначительно, тем более они едва ли могли бы ее значительно увеличить
во время войны.

Приблизительно можно считать, что  к моменту начала войны подкреплений было
80 000 человек. Они  влились в запасные части и образовали те силы, которые
присоединились к  армии частью на  Двине и Днепре, а  частью впоследствии в
Смоленске  и Калуге.  Не считая  ополчения, пополнение действующей  армии в
течение   всей   войны,   вероятно,   не   превышало   100   000   человек.

Итак,  в результате  этих  подсчетов мы  приходим к  следующим заключениям:

Во-первых,  русская  армия  должна  была состоять  из  600  000 человек  и,
вероятно,  без  чрезмерного  напряжения  не  могла  бы  достигнуть  большей
численности.

Во-вторых, в 1812 г. из этого в действительности налицо было приблизительно
400 000 человек регулярных войск.

В-третьих, из этих 400  000 человек в первое время удалось противопоставить
французам только 180 000 человек.

Такое дробление вооруженных сил  наблюдается повсюду; для примера вспомним,
что в