Юрий Медведев

                                ПРОТЕЙ



                                    В синеве, у преддверья бессмертия,
                                    Сторожат одиночество гор
                                    Время - неутихающий ветер,
                                    Неусыпный отшельник - простор.


                                  1

    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сенату Планетарной Безопасности надлежит в последний
раз  выслушать  объяснения  Старшего  Инспектора   Сената   Святослава
Шервинского по поводу его опоздания на вахту на 17 часов 38 минут.
    ШЕРВИНСКИЙ: Ваша честь, я могу лишь  повторить  то  же  самое.  26
октября сего года я возвращался после  однодневного  отдыха  на  озере
Алакуль к месту очередной вахты в Космогорск. На магистрали  19  дробь
37 бис, когда до Космогорска оставалось примерно  полтора  часа  езды,
двигатель моего служебного элекара  внезапно  заглох.  Такое,  как  вы
понимаете, маловероятно при пятикратном дубляже  всех  систем.  Как  и
положено по инструкции, я вызвал по видеофону Службу Пути, но экран не
загорелся, ибо все системы питания  оказались  обесточены.  Даже  часы
остановились на 8.18, это я запомнил. Поскольку экран курсографа,  как
и все другие, погас, я силился вспомнить последнюю картину на нем:  до
ближайшего населенного пункта - Кара-Булака -  273  километра,  первый
встречный элекар как  раз  оттуда  выезжал,  а  позади,  минут  на  25
отставая от меня,  одолевала  выжженное  урочище  колонна  винтоходов.
По-видимому, спортсмены тренировались перед каким-то ралли.
    И тут из кабины я увидел: метрах в  семидесяти-восьмидесяти,  чуть
справа впереди, висел парящий в воздухе объект. Прошлый раз я  указал,
что объект был похож на елочную игрушку. Теперь хочу уточнить: он  был
подобием человеческого мозга, только не разделен  полушариями.  Нижняя
половина,  темная,   непроницаемая,   заканчивающаяся   чем-то   вроде
гофрированного обода, при приближении  оказалась  фиолетово-черной,  с
серебристым отливом. Я говорю - при  приближении,  потому  что  объект
стал приближаться к элекару. При этом он медленно снижался, так что  я
смог оценить не только угловые размеры, но и линейные.  В  поперечнике
"мозг" был метров тридцать, по вертикальной оси - около  восемнадцати.
Глаз у меня точный. Да, я забыл прошлый раз указать,  что  приближался
он не по прямой, а как-то змейкой, с довольно крутыми виражами. Шума и
гула не слышалось, даже юго-западный ветер, мне почудилось, поутих,  а
денечек выдался ветреным.
    Не скажу, чтобы я особенно встревожился,  а  тем  паче  испугался,
нет. Внимание мое привлекла верхняя половина "мозга" - полупрозрачная,
в более мелких выпуклых ячейках, чем нижняя. Там,  наверху,  вершилось
настоящее светопредставление, прошу обратить внимание  на  это  слово,
представление, спектакль со  световыми  эффектами.  Во-первых,  где-то
глубоко внутри то и дело вспыхивали молнии, сопровождаемые... нет,  не
звуками,  а  разноцветными,  медленно  возникающими  и  разрушающимися
протуберанцами. Опять не совсем правильно. Никакого  сопровождения  не
было. Молнии светились, поблескивали  в  самих  протуберанцах,  причем
молнии не остроугольные, к каким мы привыкли, а змеистые, с достаточно
плавными ободами, а некоторые напоминали даже непрерывную цепь, я имею
в виду форму. Ну, к примеру, якорная цепь.
    Во-вторых, - это я о световых эффектах, - и на  поверхности  ячеек
мигали, роились точечные огни, все больше с синеватым отливом, как  на
звездных  школьных  глобусах.  Время  от  времени  на   остриях   этих
пульсирующих    огней    восставали    крутящиеся,    как    веретена,
черно-серебристо-фиолетовые  вихри,  под  стать  цвету  гофрированного
обода.  Я  имею  в  виду,  что  восставали  они  на  внешней  ячеистой
поверхности "мозга". Самое грубое сравнение: подобно колючкам ежа.
    Здесь, в Сенате, меня неоднократно спрашивали, ваша  честь,  какие
чувства я испытывал при приближении "мозга". Я отвечал, что время  для
меня  как  бы  замедлилось,  растянулось,  так  бывает  при   нависшей
смертельной  опасности.  Теперь  добавлю:  само  мое  мышление   стало
перестраиваться  и...  минутку,  я  попытаюсь   рассказать   об   этом
подробней.
    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Дело, видимо, не в подробностях,  нас  заинтересовал
бы главный  принцип  в  такого  рода  перестройке.  Старший  Инспектор
Шервинский.
    ШЕРВИНСКИЙ: Если уйти от ученых выражений, скажу коротко: я  вдруг
поумнел.  Не  улыбайтесь,  пожалуйста,  коллеги.  Меняю  "поумнел"  на
"прозрел". Помните, у Пушкина: "И внял я  неба  содроганье,  и  горний
ангелов  полет,  и  гад  морских  подводный  ход,   и   дольней   лозы
прозябанье". То же произошло и  со  мною.  Я  почувствовал:  могу  без
запинки прочитать всего Гомера, причем я  видел,  как  наяву,  как  со
спутника, землю древней Эллады, где строки "Одиссеи" наподобие гирлянд
из живых цветов плыли по волнам Эгейского моря. Или назвать любую дату
мировой истории, описать любое, самое захудалое, событие и  опять-таки
- даже не описать, а "пересказать" глазами очевидца, поскольку событие
прояснялось  в  памяти  рельефно,  красочно,  звучаще.  Неожиданно   я
представил себе неведомые мне прежде диафантогональные уравнения  -  и
вот они, вьются вокруг "мозга", точно ласточки вокруг гнезда, я  сразу
понял  их  математическую  сущность.  Вспоминалась   мне   марсианская
трагедия с "Обимуром", где, как вы  знаете,  погибли  Брэдли  и  Тодор
Кынчаков, и вдруг стало ясно: это я, я ошибся в выборе  места  посадки
для "Обимура"! А ошибся  потому,  что  был  ослеплен  мнемосхемой  при
включении   тормозных   реверсов   и   принял    показания    датчиков
гравитационного поля за индекс твердости грунта, вследствие чего мы  и
ухнули в эту трехкилометровую пропасть, и вину с  Кынчакова,  пусть  и
посмертную, надо снять. Да, снять, переложив  на  меня.  Если  угодно,
считайте это официальным заявлением...
    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:  Сенат  принимает   к   сведению   это   официальное
заявление, Старший Инспектор.
    ШЕРВИНСКИЙ: О своих небесных прозрениях  при  встрече  с  "мозгом"
больше пока что распространяться  не  стану.  Коснусь  строки  "И  гад
морских подводный ход..." Морские гады всегда мало  меня  занимали.  А
вот земные... Я подумал: когда-то еще явится возможность  заглянуть  в
прошлое, дай не упущу шанс. Много лет меня волновала  загадка  смерти,
точнее, омерзительных событий, воспоследовавших вскоре  после  кончины
одного моего родственника по материнской линии -  всемирно  известного
ученого и писателя прошлого века, путешественника, историка, философа,
провидца. А события такие: в дом покойника нагрянула по ложному доносу
орава пытливых граждан с  соответствующими  удостоверениями,  перерыли
все вверх  дном,  рукописи  постранично  перелистали,  книги,  письма,
личные вещи перетрясли, стены миноискателями просветили, даже  урну  с
прахом покойного. Что  вынюхивали,  спросите?  Полторы  тонны  золота,
якобы привезенных хозяином дома из далеких экспедиций. Конечно,  чушь,
бред, ахинея, все  это  понимали,  в  том  числе  и  большинство  тех,
пытливых, ведь ученый-то был бессребреником: ни автомашины,  ни  дачи,
ни дорогих побрякушек - о, в прошлом веке такое для  большинства  было
свидетельством социального и даже интеллектуального престижа. Впрочем,
вы и без меня знаете. Так  вот,  всю  жизнь  меня  мучило,  кто  донос
настрочил, кто  измыслил  ахинею  о  презренном  металле,  какую  цель
преследовал, хотя насчет цели - ясно:  после  обыска  лет  десять  имя
светлое  замалчивалось,  даже  из  кроссвордов  его   вычеркивали.   В
средневековье на Руси это называлось "мертвой грамотой"...
    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Отвлекаешься, Старший Инспектор!  События  и  впрямь
омерзительные, но применительно к сегодняшнему нашему разговору не так
уж и важные...
    ШЕРВИНСКИЙ: А случись эти не так уж  важные  события  после  вашей
смерти? Или моей? Трудно  представить?  А  родным,  близким,  ученикам
подвергшегося   кощунству   после   кончины   -   легко?..    Впрочем,
закругляюсь... И увидел я  тех,  кто  бред  этот  выдумал,  подтолкнул
подлый розыск. Двух увидел, состоящих в родстве. Один худой,  желчный,
точь-в-точь инквизитор. Изощренный в подлости, даже  звездное  небо  в
окуляре  телескопа  населявший  мордобоем   галактических   масштабов,
ненавистью ко всему, что  нетленно,  гармонично,  красиво,  вековечно.
Другой грузный, с зобом, как у индюка, крикун, доносчик, стравливатель
всех со  всеми,  пьяница,  представитель  племени  вселенских  бродяг,
борзописец, беллетрист, переводчик. При жизни всемирно  прославленного
гения оба слыли его учениками, случалось учителю их защищать, а  после
смерти его ни разу не позвонили вдове. Я увидел подноготную  подлости,
микромолекулярную схему зависти. И только ради одного  этого  открытия
стоило  потерять  в  жизни  день.  Ничего,  такое  уже   случалось   с
Магелланом.
    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Магеллан, а если быть  скрупулезно  точным,  то  его
экспедиция, потеряв в календаре  день,  впервые  в  истории  совершила
кругосветное путешествие. Старший Инспектор.
    ШЕРВИНСКИЙ: Понял намек, ваша честь.  Но  что  поделаешь,  если  я
потерял сознание сразу после того,  как  "мозг"  завис  над  элекаром,
опустился и накрыл элекар. Прежде чем оказаться внутри обода, я  успел
заметить:  снизу  обод  не  сплошное  кольцо,   а   около   пяти-шести
параллельных  колец,  вернее,  эллипсов,  причем  каждый  состоит   из
отдельных сегментов. Все сегменты пребывали в постоянном движении  как
относительно  соседних,  так  и  самих  себя,  обладая  всеми   шестью
ступенями  свободы,  вроде  инфузорий  в  растворе.  Хочу  подчеркнуть
упорядоченность  их  постоянного  движения,  хотя  выражаюсь,  видимо,
невразумительно. Без подробной схемы не обойтись, и я ее  впоследствии
набросаю.
    Довольно  отчетливо  вспоминаю  также  множество  блестевших,  как
золото, сужающихся к концам канатов в жерле обода, они извивались, как
щупальцы медузы. И еще: когда обод уже накрыл  элекар,  я  оказался  в
водопаде непривычно высоких звуков, ушам  стало  больно,  пришлось  их
зажать ладонями, но не помогло. Дальнейшую потерю  памяти  я  связываю
именно с этими неприятными звуками.
    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Так ничего и не вспомнилось, Старший Инспектор?
    ШЕРВИНСКИЙ: Сегодняшней ночью, хотя  не  рискну  употребить  слово
"вспомнилось", то ли приснилось, то ли пригрезилось, а  по-старинному,
примстилось. Будто лежу обнаженный, погружен в светло-голубой раствор,
весь, с головой, а сплошь по телу - присоски от  щупалец,  вроде  тех,
позолоченных, только цвет уже другой - ярко-зеленый.  Тысячи  щупалец,
заметьте. И звуки все те же, невыносимые, особенно в обертонах.  Такое
ощущение, что с тебя снимают копию. Если же...
    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Святослав Шервинский, в виде исключения позволю тебя
прервать! Остальное нам известно. В 01.57 следующего дня ты  обнаружил
себя в том же самом элекаре и на  том  же  самом  месте,  где  отказал
мотор.  Мотор  завелся,  все  схемы  задействовались,  и  ты,   следуя
Специнструкции, связался лично со мною.
    ШЕРВИНСКИЙ: И  заметьте,  сразу  вам  все  рассказал.  Не  понимаю
одного: зачем вы заставили меня, члена Сената, в  последующие  дни,  а
дважды и ночью, пересказывать одно и то же? Зачем эти  допросы?  Разве
Старшие Инспекторы лгут? Тем паче члены Сената?
    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ты не хуже меня знаешь, что,  как  и  зачем,  бывший
Старший Инспектор Сената Планетарной Безопасности! Хочу тебя, наконец,
порадовать: опросы кончились, ты вновь  назначен  -  именем  Сената  -
командиром  "Обимура".  Космофлот   немедленно   дал   предварительное
согласие, мне показалось, они там даже возликовали, получив известие о
возвращении  своего  лучшего  капитана,  поклявшегося  еще  в  детстве
облететь нашу Галактику,  если  верить  книгам  о  твоих  подвигах  во
Внеземелье. Почему ты молчишь?
    ШЕРВИНСКИЙ: Это тяжелое наказание, ваша честь.  Вы  же  понимаете:
теперь в переходах и рубках мне будут  грезиться,  мститься  Брэдли  и
Кынчаков. Дайте другой транспортный астероид, коллеги!  Любой  другой,
но не "Обимур".
    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:  Сожалею,   капитан   Шервинский,   решение   Сената
окончательное. Взгляни на купол Сената: двенадцать ущербных лун и лишь
одно солнце. Солнце, между  прочим,  выставил  я,  хотя  по  началу  и
склонен был предъявлять тебе обвинения гораздо более серьезные, нежели
обвинения моих коллег, присутствующих на опросе.
    ШЕРВИНСКИЙ: Как понять - еще более серьезные обвинения?
    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:   Причем   порядка    сугубо    этического.    После
таинственного исчезновения тебя будто подменили. К  нашему  изумлению,
ты вдруг принялся публично высказываться о самом нашем Сенате.  Причем
в  тонах   неодобрительных,   точнее,   злопыхательских.   Зачем   эти
демагогические разглагольствования о каких-то  немыслимых  привилегиях
сенаторов? О персональных планетолетах. О  виллах  в  райских  уголках
земного шара, вроде бы смахивающих  на  дворцы  Гаруна  аль-Рашида.  О
якобы имеющем место вмешательстве членов семей сенаторов в  общеземные
дела. О пожизненной узурпации мною должности Председателя - хотя такая
фантасмагория вообще ни в какие ворота  не  лезет.  Поползли  сплетни,
покатились слушки. Опять подымают бучу крикуны из  сообщества  "Ангелы
Мнемозины". Нехорошо. И потому еще нехорошо, что в  Сенате  ты  -  без
году неделю. Пригляделся бы,  пообвык  -  глядишь,  и  понял:  никаких
противоправных благ ни у кого из нас нет. Благо землян, их космическая
безопасность - иных целей Сенат не преследует.
    ШЕРВИНСКИЙ: Значит, меня, члена Сената,  выдворяют  во  Внеземелье
только из-за сплетен и слухов?
    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Только за то,  что  семнадцать  с  лишним  часов  ты
пребывал неизвестно где, общался неизвестно с  кем,  делал  неизвестно
что. Твой лепет о летающем "мозге" вообще смехотворен. Каждый из  нас,
от Инспектора до Председателя, обладает слишком обширной  информацией,
располагает слишком большим могуществом, чтобы позволять себе подобное
времяпрепровождение... Счастливого плавания на  "Обимуре",  капитан!..
Кстати, посмотри еще  разок  на  сенатский  купол:  я  тоже  выставляю
ущербную луну вместо солнца.
    ШЕРВИНСКИЙ: Какое это имеет теперь значение? Очередной фарс?
    ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Для архивов историй все имеет значение, член  Сената
Планетарной Безопасности!.. Я полагал, ты спросишь о причине  перемены
моего мнения относительно  тебя  и  твоей  судьбы.  Знай  же,  что  ты
совершил еще одну ошибку. Следуя твоей логике"  подкрепленной  цитатой
из Пушкина, ты  должен  был  не  выискивать  доносителей  на  деятелей
прошлого,  пусть  и  великих,  а  озаботиться   загадкой   катастрофы,
учиненной "Протеем".
    ШЕРВИНСКИЙ: Представьте себе, озаботился. Но безрезультатно. Будто
заклинило. Как стеною китайскою отгородило. Я даже почувствовал укол в
мой собственный мозг. Вот сюда, над ухом.


                                  2

    Сквозь прозрачный купол, подсиненный небесами, виднелись сразу три
сияющие на солнце вершины - пик Абая, пик Абиша и  пик  Ануара.  Ветви
растений хищно тянулись к свету. По контрасту  с  белизною  окружающих
вечных снегов сад под  куполом  представлялся  слишком  зеленым,  даже
неестественно зеленым. Цвел жасмин, а миндальные деревья уже  отцвели,
и чтобы не перепугать наклонившегося над жасминной веткой,  я  сначала
кашлянул и лишь немного погодя сказал:
    - Сенат приветствует рас, Емельян Иммануилович!
    Все же он вздрогнул, обернулся и инстинктивно,  как-то  по-детски,
защитился цветущей веткой.
    - Здравствуйте, Инспектор, - сказал он. - Спасибо,  что  навестили
узника. Правда, ждал я вас дней через пять, не раньше,  вот  и  не  по
себе стало от чужого голоса, Тем более такого густого, как ваш.  Да  и
обычно за день до визита меня предупреждали.
    - Это извините, не визит, а, согласно  второму  пункту  инструкции
Сената, акт дознания, - как можно мягче сказал  я.  -  И  прибывать  к
дознаваемому можно без предупреждения, пункт седьмой "б". Зато следует
предупреждать  того  же  дознаваемого,  чтобы  он  не  приближался   к
представителю Сената ближе шести метров, пункт седьмой "к".
    - Но другие инспекторы подходили совсем даже близко, -  растерялся
он. - Разве вы мне не доверяете? Я что, накинусь на вас,  оглушу  этой
вот веткой, переоденусь в вашу  униформу  -  и  был  таков?  Как  граф
Монте-Кристо? Помилуйте, я близорук, намного слабее вас и даже не умею
водить аппарат, на котором вы сюда пожаловали. Ну... как его...  Вечно
забываю название этих драндулетов.
    - Элекар, - сказал я.
    - Даже оглуши я вас и умей водить э-ле-кар - что сталось бы?  Куда
ехать? Где скрываться, да и зачем? -  спрашивал  он.  -  Я  не  женат,
родители погибли на Меркурии, лучшего дома, чем  здесь,  среди  горных
снегов, и не придумаешь, хвала вашему Сенату. А к "Протею" меня  и  на
пушечный выстрел не подпустят, как выражались в старину.  Персона  нон
грата, так ведь?
    Я сказал:
    - Образ ваших мыслей мне понятен. Тем  более  держитесь  не  ближе
шести метров.
    - Может  быть,   ужесточился   процесс   дознания?   -   вкрадчиво
осведомился Емельян. - Да вы не стойте, присядьте на белую  скамеечку,
она справа от вас, я сам ее соорудил по  чертежам  позапрошлого  века,
люблю, знаете ли, старину... Я  тоже  присяду,  вот  на  этот  пенечек
березовый, тоже моя поделка...  Как  внизу?  Алма-Ата?  Дивный  город,
верно? А сады, луга альпийские? Вы ведь видели их, поднимаясь ко  мне,
в мое респектабельное узилище? Кто  подумает,  что  подобие  "летающей
тарелки" о четырех лапах-опорах, приземлившейся на снега  поднебесного
ледника Туюк-Су, служит камерой-одиночкой, нет,  виллой-одиночкой  для
преступника  планетарного  значения?   Значения,   оттенка,   масти...
Белокурая бестия - похоже на меня, а? Светлые волосы - это от  родичей
по отцовскому древу, отец из поволжских  немцев,  сто  лет  назад  еще
говорили в здешних краях и на Алтае: "остзейские немцы". Так что и  я,
коли  угодно,  остзейский,  отсюда  и  отчество,  вы  сразу,   небось,
вспомнили Иммануила Канта. Не забыли его знаменитый постулат? "Живи  и
действуй  так,  будто  от  каждого  твоего  поступка  зависит   судьба
мироздания". Понимаете? Судьба мироздания!.. Кстати, этот постулат  не
мешало   бы   вывесить   у   вас   в   Сенате.   Помню,   помню   этих
господ-товарищей-граждан. "Одиночное пребывание в местности по  выбору
преступника  -  впредь  до  особого  распоряжения   Сената";   Каково?
Кавалькаду  лун  вывесили   мне   на   небосводе   сенатском,   ангелы
прогресса... Хотя, если подумать... Сошли меня в многолюдный город,  в
толпу, в  человечий  муравейник,  в  желе  социальное,  в  студень,  в
сырковую массу - и я скоро отдам концы. Привык к  одиночеству,  знаете
ли.
    - Однако  распоряжение  Сената  относительно   вашего   одиночного
пребывания в этих стенах принято не столь давно, чтобы в  полной  мере
насладиться одиночеством, - с легкой улыбкой сказал я.
    - А долгие годы дежурства у Главного пульта "Протея"?  -  возразил
узник. - Одиночество, конечно, и здесь, но - как бы это выразиться?  -
некачественное. Нигде не скрыться от  стерегущих  глаз,  экраны  везде
понатыканы, слухачи  электронные.  Даже  в  бассейне,  в  коем  люблю,
грешник,  понырять,  и  возле  коего  вершится  сейчас  очередной  акт
дознания...
    - Не тревожьтесь, пожалуйста, на время акта дознания все  следящие
устройства выключаются, - попытался я успокоить  затворника.  -  Пункт
сто двадцатый Инструкции.
    - Да  сколько  ж  в  ней  пунктов,  черт  побери!  -   беспричинно
разволновался дознаваемый. -  Даже  у  меня  в  операторской  их  было
меньше!.. Впрочем, извините... Эх, жалость, не могу отсюда  разглядеть
ваше лицо, но униформа так и сияет галунами и заклепками... Вас  сразу
пропустили роботы на въезде? Ну да,