Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Наука. Техника. Медицина
   История
      Сенкевич Генрик. Семья Поланецких -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  -
подне, а вы услышали и вообразили, будто я бедность ставлю им в вину. Плохо вы меня знаете! Обедневший шляхтич чаще всего пройдохой становится, вот что, да, примите это к сведению. Такой уж наш польский характер, вернее, наша бесхарактерность. А Игнаций, - это все в один голос говорят, - хоть и гол как сокол, а человек порядочный, за то его и люблю. - Я тоже его полюбила! - ответствовала пани Бронич. - Так вы будете на обручении? - C'est decide . На носилках велю себя отнести, но буду!.. Тетушка вернулась в приподнятом настроении и за завтраком, не удержавшись, стала строить планы, которые подсказывало ей разыгравшееся воображение. - Старик Завиловский - миллионщик, - говорила она, - и очень стоит за свою родню. Я ничуть не удивлюсь, если он - ну не все состояние, но приличную его часть - завещает нашему Игнацию. Или одно из своих имений на Познанщине на него перепишет. Да, ничуть не удивлюсь. Ей никто не возражал: в жизни всякое бывает. И после завтрака она обняла Лианочку, шепнув ей: - Ах ты, помещица моя! А вечером повела разговор с Завиловским. - Не удивляйтесь, что я во все мелочи вхожу, это так естественно, я ведь ваша мама. Так вот, хотелось бы мне знать, какое вы колечко выберете для Лианочки? Оригинальное, наверно, какое-нибудь? На помолвке столько народу будет. И потом, вы даже не знаете, как трудно этой девочке угодить. Она даже в мелочах такая взыскательная, у этой девочки есть вкус, о, еще какой! - Я хочу, чтобы камни означали своим цветом веру, надежду и любовь. Ведь она - моя надежда, моя вера и любовь! - отвечал Завиловский. - Прекрасная мысль! Вы уже говорили об этом с Лианочкой? Знаете что? Пусть в середине будет жемчужина в знак того, что она сама - жемчужина. Сейчас в моде всякие символы. Не помню, говорила я вам, что Свирский - художник тот, который давал ей уроки рисования, - называл ее "La perla"? Кажется, говорила. Вы с ним незнакомы? Вот и он тоже... Юзек сказал, он не сегодня завтра приезжает. Значит, так: сапфир, рубин, изумруд, а в середине жемчужина?.. Да, и Свирский тоже... А вы будете на похоронах? - На чьих похоронах? - Букацкого. Юзек сказал, Свирский его прах привезет. - Я не был с ним знаком, ни разу его не видел. - Тем лучше. Лианочка рада будет. Мне он, прости господи, никогда не был симпатичен, а Лианочка, та просто терпеть его не могла. Девочка довольна будет колечком, а мне большего и не надо. А "девочка" довольна была жизнью, не только колечком. Роль невесты все больше нравилась ей. Настали чудесные ясные ночи, и они рядышком сидели на балконе, любуясь листвою в причудливом лунном свете, блуждая взором по усеянному звездными роями небосводу, по серебристой пороше Млечного Пути. Акация под балконом, как гигантская кадильница, источала дурманящий аромат. Все желания засыпали, а души, убаюканные тишиной, словно сливались с бездонным ночным простором, сами лучась его чистым светом, трепетным лунным сиянием. Так, рука в руке, сидели они в забытьи, полусне, отрешась от себя и бессознательно ощущая лишь всеобщее счастье бытия, всеобъемлющее sursum corda . Очнувшись, возвращаясь к действительности, Завиловский понимал: такие мгновения, когда сердце преисполняется пантеистической любви ко всему и бьется в унисон с общим, единым гармоническим ладом всей вселенной, суть высшее счастье, которое, продлись оно, стало бы губительно в своей безмерности для одного человека. Но после смерти, с избавлением от телесной оболочки, мгновения эти сольются в вечность - так он, идеалист в душе, представлял себе потусторонний мир, где ничто не исчезает и все монады человеческие соединяются, связуются в общей гармонии. Линета не могла воспарить так высоко, но тоже упивалась головокружительным полетом его чувств, тоже была счастлива. Женщина, даже не любя другого, любит его любовь и самое себя, свою роль в ней и оттого с радостью переступает порог супружества, благодарная мужчине, который открывает перед ней новые жизненные горизонты. А Линете столько твердили про ее любовь, что в конце концов убедили в этом. И когда Завиловский спросил ее однажды, уверена ли она в себе, своей любви, она в ответ простерла к нему обе руки, словно от избытка чувств. - О да! Теперь я не сомневаюсь, что люблю! Он, как святыню, поднес ее тонкие пальчики к губам, глазам, ко лбу, но ее слова встревожили его. - Почему же "теперь"? - спросил он. - А раньше ты разве когда-нибудь сомневалась? Панна Кастелли подняла свои черные глаза и задумалась; потом улыбка тронула ее губы и на щеках обозначились ямочки. - Нет, - сказала она, - но я страшная трусиха, мне боязно было. Вас любить и какого-нибудь обыкновенного человека - совсем не одно и то же, я ведь понимаю. Ох, с Коповским было бы все simple comme bonjour! - вдруг рассмеялась она. - Но с вами!.. Я не умею этого сказать, но мне всегда казалось, это все равно что взбираться на высокую гору или на башню. Взберешься - и видно все далеко вокруг, но перед тем надо идти, идти, а я такая лентяйка!.. - Когда моя дорогая ленивица устанет, - выпрямился худой высокий Завиловский, - я возьму ее, как ребенка, на руки и понесу все выше, выше... - А я, чтобы легче нести, прижмусь к вам вот так, - съежилась Линета, изображая из себя маленькую девочку. Завиловский опустился перед ней на колени, целуя край ее платья. Случалось, на безоблачное небо их счастья набегала тучка, но не по их вине. Молодому человеку чудилось иногда, будто и пани Бронич, и Анета неусыпно за ним наблюдают, словно проверяя, любит ли он и как. Отчасти он приписывал это женскому любопытству, отчасти тому интересу, какой всегда возбуждает у женщин любовь, но больше всего предпочел бы, чтобы его оставили в покое и не опекали. К чувству своему относился он, как к святыне, и не желал выставлять его на показ, а между тем за каждым его словом и жестом следили. Подозревал он также, что тетушка с Анетой устраивают за его спиной свои приватные обсуждения, вынося ему порицание или одобрение, и это его бесило: да разве происходящее с ним доступно их пониманию. Раздражало его и то, что в Пшитулов пригласили и Коповского, который собирался туда наравне со всеми; но это было ему неприятно из-за Основского, которого он успел искренне полюбить. Предлогом для приглашения послужил неоконченный портрет. Но Завиловскому совершенно ясно было, что подстроено это Анетой, которая, как никто, умела склонять других поступать в угоду собственным желаниям. Иногда хотелось ему даже попросить Линету не кончать портрета, но он знал: как художницу это ее огорчит. А кроме того, боялся, что заподозрят в ревности - да еще к такому хлыщу, как Копосик. ГЛАВА XLVIII Свирский на самом деле привез из Италии гроб с телом Букацкого и на другой день отправился к Поланецким. Но дома застал одну Марыню - Поланецкий уехал за город посмотреть продающуюся дачу. Марыня так изменилась, что Свирский с трудом ее узнал, но за время краткого знакомства в Риме успел полюбить и теперь расчувствовался, а приглядевшись, нашел Марыню трогательной по-своему, в ореоле будущего материнства, даже красивой - и, сравнивая ее с примитивами разных итальянских школ, стал, по своему обыкновению, вслух выражать свое восхищение. Марыня посмеялась оригинальности его вкуса, однако же немного ее ободрившей; приезду его она обрадовалась, во-первых, симпатизируя этой цельной, здоровой натуре, а во-вторых, зная, что он и в присутствии мужа станет ее хвалить и тем возвысит в его глазах. Надеясь дождаться мужа, она долго его не отпускала, но Поланецкий вернулся лишь поздно вечером. Тем временем зашел Завиловский, который довольно часто стал наведываться к Марыне, ища, с кем бы поделиться своим безмерным счастьем. Вначале поэт и художник поглядывали друг на друга настороженно, как часто бывает при встрече знаменитостей, когда один опасается, что другой станет важничать, но чем непритязательней оба, тем быстрее сходятся. Так и на этот раз. Лед был окончательно сломан, едва Марыня сообщила, что Завиловский - жених панны Кастелли, хорошей знакомой Свирского. - Как же, как же! - воскликнул тот. - Отлично ее знаю. Моя ученица. - И, сердечно пожав руку Завиловскому, прибавил: - Волосы у вашей будущей невесты - тициановские... Чуть высоковата, ну, да ведь и вы роста немалого. А посадка головы - на редкость хороша! Вы обратили, конечно, внимание на ее движения - плавные, как у лебедя. Я так даже Лебедью ее прозвал. - "La perla", да? Свирский удивленно на него посмотрел. - Да, есть такая картина Рафаэля, в Мадриде, в музее дель Прадо. Почему вы вспомнили о ней? - Кажется, дамы наши что-то такое говорили, - пробормотал растерявшийся Завиловский. - А, очень может быть! У меня в мастерской на виа Маргутта копия есть с этой картины, сделанная мной. Завиловский подумал, что повторять сказанное тетушкой впредь надо поосторожнее, и стал вскоре прощаться, торопясь к невесте. Следом за ним ушел и Свирский, оставив Марыне адрес своей мастерской и попросив передать мужу зайти к нему поскорей по поводу похорон. На другое же утро Поланецкий отправился к Свирскому. Мастерская его - нечто вроде застекленного павильона - лепилась к крыше высокого каменного дома, наподобие ласточкиного гнезда, и взбираться туда приходилось по крутой лестнице, как на башню. Зато художник чувствовал себя там вольготно и даже не прикрывал двери - подымавшийся к нему Поланецкий заслышал басовитый голос, распевавший песенку, которая сопровождалась глухими ударами по полу: Тепло весна-красна несет, Луг зеленеет, луг цветет, И я пою и слез не лью: Тебя я больше не люблю! Гей-гу! "Да, бас у него отменный, - подумал Поланецкий, приостанавливаясь и переведя дух, - но чем это он так стучит, черт его дери?" Преодолев еще несколько ступенек и пройдя коридорчик, он понял причину этого стука: за открытой дверью в обтягивающей атлетический торс сетчатой рубашке появился Свирский с чугунными гирями в руках. - Кого я вижу! - вскричал Свирский, опуская гири на пол. - Извините, не одет, гимнастикой вот немного занимался. Вчера заходил к вам, да не застал. Привез я нашего бедного Букация! А хата-то готова для него? - Гробница уже две недели ждет, - ответил Поланецкий, пожимая ему руку. - И крест поставлен. Рад вас приветствовать в Варшаве! Жена сказала мне, что гроб уже на Повонзках. - Да, стоит пока в кладбищенской часовне. А завтра похороним. - Хорошо. Сегодня же переговорю с ксендзами и уведомлю знакомых. А что там Васковский поделывает? - Собирался вам написать. Из Рима его прогнала жара, и он знаете куда поехал? К младшим арийским братьям европейцев. Месяца два будет по этим местам путешествовать, так он сказал. Сам хочет убедиться, готовы ли они исполнить историческую миссию, которую он им предназначил. В Анкону поехал, Фиуме и так далее!.. - Бедный старикан! Боюсь, как бы его не постигло новое разочарование. - Весьма возможно. Над ним и так уже смеются. Не знаю уж, способны ли арии воплотить в жизнь его идею, но сама она до того необычна, по-христиански благородна, что, ей-богу, только такой человек и мог до нее додуматься. С вашего разрешения я оденусь. У вас тут жарко, почти как в Италии, гимнастикой лучше в одной рубашке заниматься. - Лучше всего в такую жару вообще не заниматься, - отозвался Поланецкий и прибавил, глядя на его руки: - Вас за деньги можно показывать. - А что, важные бицепсы? - сказал Свирский. - А дельтовидные мышцы? Посмотрите! Мускулатура - моя гордость. Букацкий говаривал, мол, бездарью меня обозвать всякий волен, зато никто не посмеет усомниться, что я одной рукой сто кило подыму и из десяти выстрелов десять раз попаду в цель. - И чтоб никто такие мускулы не унаследовал!.. - Эхма! Что поделаешь! Боюсь бессердечных женщин, ей-богу, боюсь! Найдите мне вторую такую же, как ваша жена, и женюсь, не раздумывая ни минуты. Ну да ладно!.. Так, кого вам пожелать - сына или дочку? - Дочку, дочку!.. Потом пускай идут сыновья, но первая пусть будет дочка. - А когда ожидаете? - Как будто в декабре. - Ну и с богом. Жена ведь ваша здорова, так что опасаться нечего. - А правда, она очень изменилась? - Да, она иначе выглядит, но дай бог всякой так выглядеть! Какое лицо! Будто с картины Боттичелли! Честное слово! Помните его "Мадонну с младенцем и ангелами", на вилле Боргезе? Есть там среди ангелов одна головка, склоненная, в венке из лилий, так вот, у вашей жены такое же выражение, в точности. Вчера я просто умилился, до чего поразительное сходство. - Он зашел за ширму одеться. - Вот вы спрашиваете, почему я не женюсь. Знаете почему? Все напоминаю себе (как Букацкий говорил), что у меня мускулы крепкие, язык острый, а сердце мягкое. Да, мягкое до того, что имей я такую жену, как пани Марыня, и будь она в таком положении, то, ей-богу, не знаю, что бы и делал. На коленях ползал перед ней или челом бил - или в красный угол поставил, как икону, и молился бы на нее, видит бог, не знаю! - Э, - засмеялся Поланецкий, - это так кажется только... до свадьбы, а потом избыток чувств умеряется привычкой. - Не знаю. Может, я только такой дурак. - Знаете что? Вот родит Марыня и пускай вам подыщет жену себе под стать. - Идет! - крикнул Свирский из-за ширмы. - Verbum! Вверяюсь пани Марыне и, как она скажет: "Женись", - женюсь с закрытыми глазами. - И, выйдя еще без сюртука к Поланецкому, повторил: - Идет! Кроме шуток!.. Лишь бы она согласилась. - Женщины любят сватать, - отвечал Поланецкий. - Видели бы вы, на какие уловки пускалась Основская, чтобы панну Кастелли выдать за нашего Завиловского! И Марыня моя тоже взялась помогать, даже удерживать ее пришлось. Дай им только волю! - Я вчера с ним познакомился у вас. Очень приятный молодой человек. Печать таланта на лице, с первого взгляда видно. А профиль какой! Линия лба мягкая, как у женщины, и волевой подбородок. Берцовые кости длинны немного и коленные суставы, пожалуй, тяжеловаты, но голова - великолепная! - Это наш общий любимец в конторе, и стоит того: такой открытый, честный нрав. - Ах, вот как! Значит, он у вас служит? А я-то думал, он из тех Завиловских, богачей, - мне доводилось встречать за границей одного старика, большого оригинала. - Это родственник его, - сказал Поланецкий. - Наш Завиловский беден, как церковная мышь. - Как же, как же! Старик Завиловский с дочкой, единственной наследницей миллионного состояния! - засмеялся Свирский. - Колоритная фигура! Во Флоренции и в Риме с полдюжины разорившихся итальянских графов вокруг барышни увивалось, а старик: "Не отдам дочь за иностранца, никудышный, говорит, народишко!" Вообразите, он нас, поляков, ставит выше всех, а самих Завиловских, наверно, и того выше. Однажды он так выразился: "Толкуйте себе что угодно, но я немало по свету поездил, сапоги мне и немцы, и французы, и итальянцы чистили, а я вот никому не чистил - и не буду!" - Хорош гусь! - рассмеялся Поланецкий. - В его представлении, значит, чистка сапог - вопрос не социальный, а национальный. - Ну да. Считает, что господь бог другие нации создал, чтобы сапоги чистить шляхтичу из-под Кутна, если тому вздумается за границу поехать. А как старик насчет женитьбы молодого родственника - не морщится? Броничи для него всегда, насколько я знаю, мелкой сошкой были. - Может, и морщится, да они недавно с нашим Завиловским познакомились, а до этого даже не встречались никогда; наш гордец не хотел перед богатым родственником заискивать. - Это в его пользу говорит. Только бы его выбор удачным оказался... - А что? Вы знакомы ведь с панной Кастелли. Что она из себя представляет? - Знаком-то знаком, только вот в барышнях этих не очень разбираюсь. Разбирайся я, не ходил бы до сорока в холостяках... Все они милые, все умеют нравиться. Но поглядишь, во что иные из этих очаровательных созданий замужем превращаются, - и ни одной больше не веришь. Но я и сам не рад: не будь у меня охоты жениться - плюнул бы, и вся недолга, а то ведь есть охота! Ну, что я могу сказать? Что все они корсет носят, мне известно, а вот есть ли сердце под ним, черт их знает! А в панну Кастелли я еще и влюблен был; я ведь во всех влюблялся. Но в нее, пожалуй, больше, чем в остальных. - Ну и что? Почему не женились на ней? - Женишься, черта с два! У меня тогда ни денег, ни имени не было, я еще в люди не выбился, а таких больше всего и чураются те, которые сами недавно выбились. Ну, я и побоялся, что Броничи эти кислую мину скорчат, да и в панне Линете не был уверен и отступился. - Но Завиловский тоже беден. - Зато знаменит и к тому же родственником доводится старику, а это кое-что значит. Кто у нас старика Завиловского не знает? Что же до меня, то, откровенно говоря, к Броничам у меня до того душа не лежала, что я решил махнуть рукой на это дело. - Так вы и покойного Бронича знали? Не думайте, что я из пустого любопытства - я из-за нашего Игнасика. - Господи, кого я только не знал! Я и госпожу Кастелли знал, Линетину матушку. Я ведь двадцать четыре года в Италии провел, и на самом деле мне не сорок - это я просто округляю, - а все сорок пять. Был и с самим Кастелли знаком. Кстати, неплохой был человек. Я их всех знал. Что вам еще про них сказать? Госпожа Кастелли экзальтированная была особа и отличалась тем, что стриглась коротко, одевалась всегда неряшливо и у нее был нервный тик. Сестру ее, пани Бронич, вы и сами знаете. - А Бронич что представлял из себя? - Теодор? Он вдвойне был дураком, потому что вдобавок не считал себя таковым. Впрочем, молчу: de mortuis nihil, nisi bene . В отличие от своей жены был он толстяк, чуть не сто пятьдесят кило весил, толстяк с рыбьими глазами. Вообще люди они суетные. Ах, да что говорить! Когда поживешь с мое на свете да потолкуешь с людьми, как я во время сеансов, то и убеждаешься: есть настоящий свет, с подлинными традициями, и разная шушера, которая денег нажила и только корчит из себя аристократию. Так вот, покойный Бронич с супругой принадлежали, по-моему, к этой малопочтенной категории, и я старался держаться от них подальше. Будь жив Букацкий, он бы не отказал себе в удовольствии пройтись на их счет. Он ведь прознал про мою любовь к панне Кастелли и уж поиздевался надо мной всласть, бог ему простит. Вот увидим теперь, прав он был или нет и что она такое. - А мне как раз хотелось разузнать о ней поподробней, - сказал Поланецкий. - Все они добрые, хорошие, но не доверяю я их доброте. Разве что жена ваша поручится за которую-нибудь. И они переменили тему, заговорив о Букацком, вернее, о завтрашнем погребении, к которому Поланецкий все заранее приготовил. Оставалось на определенный час уговориться с ксендзами и оповестить знакомых, что он и сделал; выйдя от Свирского. Церковный обряд был уже совершен в свое время в Риме, и Поланецкий пригласил священников помолиться с присутствующими за упокой души. Сделал он это не только по долгу верующего, но также из любви и благодарности Букацкому, который завещал ему значительную часть своего состояния. Кроме Поланецких, на кладбище приехали супруги Машко, Ос

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору