Сергей Синякин.
    Владычица морей


 Повесть


 coy Coyright Сергей Синякин
 Оригинал: www.fezi.ru
 Прислал: Кирилл Молоков kmolokov@yadex.ru   www.kmolokov.arod.ru


 ИСТОРИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ ВРЕМЕН ПЕТРА ВЕЛИКОГО

 Академику Фоменко с уважением и признательностью за идею.
 Автор

 У нашего прошлого большое будущее.
 В. Шендерович



 * Глава первая *

1. КОЕ-ЧТО О ГЕРОЯХ

 В  канун своего тридцатилетия граф Мягков,  происходивший от  родственника
Тевризского царя Ольгучи, правнук которого Иван Данилович Мягонький находился в
услужении Дмитрия Иоанновича Донского, сочетался-таки законным браком с Рахилью
Давыдовной Раиловой,  принятой им  по пьяному делу да по сильной влюбленности в
оном состоянии за персидскую княжну.
 Через два года Рахиль Давыдовна родила графу сразу двух сыновей-близнецов,
да скорее даже не близнецов,  а двойняшек, потому что один из близнецов родился
со  светлым пушком  на  голове,  другой же  имел  заметную темную опушку.  Если
светленький свои чувства -  будь то  смех или  плач по  поводу мокрых пеленок -
проявлял непосредственно,  то второй и  в  мокреньких пеленках лежал,  щурясь и
кривя  ротик,  но  безголосо,  словно понимал,  что  слезами и  криком горю  не
поможешь.  По настоянию матери светловолосого ребятенка назвали Иваном,  и  как
старшенький  унаследовал он  фамилию  отцовскую  -  Мягков.  Второго  ребятенка
назвали Яковом,  и фамилию он получил по матери - Раилов, чтобы не претендовал,
значит, на первородство.
 Герб Мягкова представлял собой щит  голубого цвета,  на  котором изображен
был негр в латах.  В правой руке негра был золотой лук,  в левой -  три стрелы,
остроконе-чиями обращенные вверх  и  за  плечами был колчан -  со стрелами же.
Таковой герб  и  унаследовал старшенький Иван.  Младший же,  Яков,  по  велению
государя императора получил тот же щит голубого цвета,  только негр на нем (без
золотых  лат)  и  обращен  к  зрителю мускулистым задом,  а  стрелы  направлены
остроконечиями вниз, и лук с колчаном - не золотые, а серебряные.
 У  отца двойной девиз был "Силой да Хитростью",  сыновья же поделили девиз
пополам,  и,  ясное дело,  Ивану досталась сила,  а Якову -  хитрость.  И метко
поделено  было  наследие  отцовское:  уже  в  отроческих  годах  Иван  проявлял
простодушное нетерпение и  вопросы полагал решать натиском да силою,  благо Бог
его статью да  силушкой не обидел  Яков же,  росший худым смуглым нескладехою,
проблем в  лоб  не  брал,  решал все с  умом да  рассудительностью,  и  не  раз
выходило,  что Иван с  детворою дворовой резался в  чику да  бабки,  а  выигрыш
оставлял себе на хранение младшенький Яшенька и хранил столь бережно, что через
некоторое время по самым строгим подсчетам его выходило,  что Ивану в  хранимом
принадлежала малая доля, да такая малая, что и говорить бы о ней стыдно было, а
напоминать хранителю  и  подавно.  Ясное  дело,  Иван  гневался,  обещал  брату
начистить рыло своею графской рукой, но погодя чуть мягчел отходчиво, а потом и
хвастался,  что младший брат его,  хотя и в дворянах ходит, с любого купца свое
заберет, да и купцовского тому не оставит.
 И  в  учебе  братья  разные  были.  Иван  арифметику не  жаловал,  ибо  не
дворянское дело  складывать да  умножать.  Он  мыслил достойным умножать только
славу ратную,  а  складывать кости рыцарские в  чистом поле,  а  потому резонно
полагал,  что богатырское дело - отнимать да делить. Младшенький Яша, наоборот,
считал,  что голову в  чистом поле сложить не  трудно,  только вот славу ратную
можно  преумножать и  другими достойными способами.  Складывать же  Яшенька был
великий умелец,  он  все только складывал да складывал на уроках старого дядьки
Бо-оимира,  и до того удачно,  что сливы у него отлично складывались с грушами,
палочки с ноликами,  и каждый раз нужный результат выходил. Признавал Яшенька и
отнимание,  поскольку полагал сие действие крайне занимательным и  законным.  А
вот  делить Яшенька не  любил,  а  когда  приходилось ему  все  же  к  делениям
прибегать,  то  получалось у  него это действие неправильным,  со  значительным
остатком, который младший графский сынок неизменно откладывал в свою пользу.
 Складывать азы  и  буки  с  ижицами Ивану тоже  быстро наскучивало,  и  он
объявлял,  что не  графское это дело -  грамотам учиться,  найдется-де кому при
нужде грамотку прочитать.  Яшка же и тут отличался разумностью и прилежанием. К
девяти годкам бегло читал богатырские да волшебные сказки,  собранные пономарем
Глебо-Лопушинского монастыря Афанасием.
 Мать,  впрочем, любила обоих одинаково, замечая при том, что старшенький -
весь в отца:  и силой,  и статью, и упрямством бараньим, младшего же она видела
на себя похожим -  и  красотой,  и  умом,  и кротостью.  Учила она братьев жить
дружно, объясняя, что Бог поделил между ними достоинства по справедливости, что
один  дополняет  другого,  а  следовательно,  и  держаться им  надо  вместе.  В
доказательство же приводила пример с прутиками - один сломала легко, а веник не
осилила. Оборотясь к детям, спросила, какой из этого следует сделать вывод.
 Старший Иван  простодушно ответил,  что  ежели кашу  есть добросовестно да
ежедневно гирями помахивать, то можно и веник осилить, а в доказательство веник
маменькин без труда надвое переломил.  Смышленый Яшенька радостно закричал, что
он тоже все понял из маменькиного поучения,  а именно - ежели одним разом веник
не  осилить,  то следует веничек расплести и  с  каждым прутиком в  отдельности
разобраться. Это он и продемонстрировал матушке с лукавой усмешкой.
 Мать рассердилась и обоих мальцов за вихры оттаскала,  леденцовых петушков
лишила и лишь потом объяснила,  что имела в виду иное, а именно - ежели каждого
поодиночке сломать можно, то веником держаться надежнее.
 Поскольку Яшенька к  материнскому поучению поближе был,  то своего петушка
он  таки  получил.  Простодушный  Иван  вывел  из  материнского  поучения,  что
держаться надо вместе во всем и всегда. Леденцового петушка он у Яшки отобрал и
разделил по справедливости -  себе оставил хвост и голову,  а братцу - палочку,
на  которой леденец держался.  Яшенька,  впрочем,  не долго огорчался:  палочку
ножиком поделил на четыре зубочистки и  сразу после обеда поменял в  людской на
пряник медовый, каковым и утешился. Правда, Иван и тут попытался справедливость
навести,  но Яшенька убедительно доказал братцу, что пряник им заработан личным
трудом да хитростью,  а  не получен от матушки,  а  потому Иван на него никаких
прав не имеет.  Пока старший брат о  словах младшенького размышлял,  от пряника
остались лишь крошки,  на которые и петух не позарился бы,  а следовательно,  и
весь предмет спора пропал.
 Разнились  братья  и  при  ловле  рыбы  на  уду.  Иван  насаживал червячка
небрежно,  торопился дернуть уду при каждом робком движении поплавка,  а потому
чаще,  чем ершиков и бойких окуньков,  вытягивал из воды голый уже крючок.  Яша
рыбалкой был осторожным и раздумчивым, червячка на крючок уды насаживал бережно
и  усердно,  при  поклевке не  терял  выдержки,  ждал,  когда поплавок пойдет в
сторону или  вообще  под  воду  нырнет,  и  вытаскивал крутолобых сазанчиков да
худосклых подлещиков. Иван на удачи брата злился, беспрерывно менял места, но к
успеху это не приводило,  и тогда Иван,  хватив удой о камыши, объявлял, что не
дворянское это  дело -  холодной рыбьей кровью пробавляться,  брался за  лук  и
отправлялся в  лес,  где  метко  стрелял ворон,  коих  гордо  обзывал фазанами.
Правда,  добыча  обоих  распределялась одинаково:  рыбки  Якова  шли  толстой и
дородной,  а  оттого медлительной в  движениях кошке Мурке,  а Ивановы "фазаны"
делились не без драки между многочисленными дворовыми собаками.
 Иногда они по мальчишескому обычаю лазали в погреба, где пока еще воровали
только варенье.  Ели поровну, а доставалось, как правило, Ивану, потому что Яша
и  здесь  разумность выказывал и  всегда  в  отличие от  своего  братца успевал
стереть  предательские  сладкие  следы  со  щек,  а  глазками  выказывал  такую
умилительную разумность,  что  поверить было  невозможно в  его  причастность к
бессовестному хищничеству старшего братца.
 Детство  обоих  братьев  протекало  в  пряниках  и  розгах,  причем  розги
преимущественно  доставались  старшенькому  Ване,   а  пряники  -  младшенькому
Яшеньке.
 Вышедший в  отставку по увечью и неспособности к дальнейшему ратному труду
стрелец Парфен  Игнатов,  учивший обоих  братцев военному делу,  отмечал успехи
старшего брата, о младшем же, покачивая головой, говорил, что такую шельму, как
Яков,  он в  жизни своей не видел.  Этот,  говорил Парфен,  в  латах и кольчуге
извернется, а врагу своему спуска не даст. Однако в военном отношении на первое
место Парфен,  разумеется,  ставил Ивана. Тот и шпажкой лихо махал, и старинным
кистенем в  учебной битве не  брезговал,  изрядно стрелял из фузеи с  мушкетом,
Гренады изрядно метал,  из  драгунской мортирицы на  тридцать шагов без промаха
попадал,  а  уж в  рукопашной среди сверстников да и более старших юнцов равных
Ивану не было.  Яша на это фыркал и  говорил,  мол,  коли сила есть,  то ума не
надо.  А в битве главное -  ум,  не грех врагу и афронт показать,  чтобы хитрым
маневром на верную погибель его завлечь.
 В  шестнадцать годков оба братца влюбились вдруг в  одну и  ту же девицу -
Варвару  Аксакову-Мимельбах,   что  жила  с   родителями  в  соседнем  поместье
Бершиково,  расположенном в  пяти  верстах от  тятиного поместья.  Иван  и  тут
действовал прямолинейно -  оную девицу лапал жадно и норовил поцеловать, отчего
щеки Варвары алели и  в  глазах появлялось странное выражение,  словно она бы и
хотела ответить Ивану тем же неистовством, да тятиного гнева боялась. Яков же в
общении с Варварой проявлял себя истинным галантом - целовал оной девице ручку,
приносил цветы из  маменькиной теплицы,  слова говорил страстные,  черпая их из
голландских и французских любовных романов.  Когда Яша начинал свои умные речи,
Варвара словно цепенела и впадала в какую-то непонятную истому,  которая делала
девицу слабой,  даже головка у нее клонилась набок и норовила лечь на худенькое
плечико галанта.
 Иван на это реагировал с  бурностью и  дважды в горячке гонялся за младшим
братцем со шпагою обнаженной, но Яшенька от столкновений стойко увертывался и в
фехтовании со  старшим  братцем  никакого желания  участвовать не  изъявлял.  С
Варварой же разлюбезной продолжал действовать тихой сапой,  и  даже нельзя было
сказать,  кто из двоих братьев к  цели ближе.  Да оно и  к  лучшему,  женихи из
детства не вышли, Варвара бастионы свои незрелые охраняла с достойной ревностию
и отвагой -  тяти побаивалась и маменькины слова о чести,  что смолоду берегут,
помнила.
 В  неполных семнадцать годочков оба  братца отданы были царским велением в
Адмиралтейскую школу,  дабы  научиться корабельному делу  с  судовождением и  в
нужный момент готовыми быть служить его  царскому величеству,  не  жалея живота
своего и  чести дворянской не  роня-ючи.  Шел одна тысяча семьсот пятый год,  и
велением  государя  Навигационную  и  Математическую школы  уже  три  года  как
объединили и перевели в Сухареву башню.
 Видно было,  что  государь Петр  Алексеевич прежние свои  забавы оставил и
нешуточно готовится к  войне  -  на  месте  бывшего  Стрелецкого Сборного  дома
построили Большой  Цейгауз,  в  коем  поместили двойной  запас  всякого оружия,
провианту и всего того прочего, что требовала война.
 Ивану  более  по  душе  пришлись  баталии  морские,   вроде  абордажей  да
использования брандеров  на  пагубу  неприятеля.  Там  был  риск,  там  гремели
пистолеты и звенели шпаги,  там пахло порохом и смертью, и, следовательно, была
это жизнь для настоящего мужчины.  Яков же более тянулся к делу штурманскому, к
исчислениям разным,  и вскоре не было никого,  кто лучше Раилова знал бы высоту
отмелей в  устье Темзы или мог по  звездам рассчитать путь от Груманта на южные
моря, где до времени еще властвовали турки. Некоторое время каждый из них тайно
друг    от    друга    писал   любовные   послания   общей   зазнобе   Вареньке
Аксаковой-Мимельбах.  Иван посыпал свои письма жженым порохом и безбожно врал в
них о  морских безжалостных сражениях с  турками да  шведами.  Яков же капал на
письма  нежным  розовым маслом  -  новинкой столичных модниц,  вкладывал в  них
засушенные цветочки  и  писал  более  о  любови  своей  истомной да  прекрасных
Варенькиных глазах,  что  снятся ему  ночами.  Тут  и  дураку было ясно,  кто в
любовном состязании одержит 'в конце концов полный абшид,  только вот дурак тот
не  знал,  что  после  окончания школы и  получения обоими сынами графа Мягкова
званий мичманов флота российского направлены они  будут с  тайной экспедицией в
северные моря по велению самого императора.
 Император Петр  лично принимал экзамены у  выпускников училища,  и  знания
обоих  братьев  произвели  на  самодержца столь  великое  впечатление,  что  он
немедленно вскочил в  великом восторге,  схватил братьев за  уши  и  расцеловал
каждого троекратно: Ивана за доблестное умение водить брандера и не щадить себя
в абордажных суровых боях, а Якова - за постижение великого штурман-
 ского искусства,  коими владели пока  еще  в  достаточной мере он  сам  да
сыновья поморского плотника братья Курпатовы,  да  еще  Сенявины с  Матвеевыми,
которых царь-император держал  против  сердца своего и  всем  в  великий пример
ставил.
 Через  три  дня  после  выпускной  ассамблеи  новоявленных  мичманов,  что
направления своего на  флот ожидали,  вызвали в  канцелярию Его  Императорского
Величества.

2. ПЕРВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

 Братья были весьма недовольны своим назначением.  В  день Пасхи в  Таврове
спущен был  на  воду восьмидесятипушечный корабль "Старый дуб".  Сие  случилось
настоящим праздником,  а Петр Алексеевич уже дал повеление Апраксину изготовить
к марту одна тысяча семьсот шестого года тридцать шесть военных кораблей,  семь
бомбардирских и  три  брандера  построить  около  работ  корабельных крепость
вымерить глубину всего Дона и приискать место для новой верфи.
 Между  тем  уже  состоялись славные  баталии со  шведом.  Шведский флот  в
составе   двадцати   восьми   кораблей   под   командой  адмирала  Анкерштерна,
вице-адмирала де  Пруа  да  шаутбенахта Шпара нагло приходил под  Котлин остров
демонстрировать  свое  могущество.  Однако  вице-адмирал  Крейс,  командовавший
значительно меньшими силами,  дерзкий рейд этот отбил,  а высадку неприятеля на
остров пресек полковник Толбухин, до того лежавший в закрытии.
 Время пришло такое,  что выслужиться можно было не  токмо доблестью,  но и
умом.  Но вместо назначения в действующий флот новоявленных мичманов отрядили в
унылые архангельские края.
 Холмогоры,   что  стояли  на  Северной  Двине,  поселком  были  захудалым,
население их  в  то  время сплошь из  одних поморов состояло.  Да и  кому бы из
родовитых вздумалось дворцы  свои  строить  на  побережье холодного моря  среди
гибельных унылых скал и тающего лишь на три месяца в году снега?
 Из   небогатых  рыбацких  хижин  сразу  выделялись  своей  добротностью  и
размерами два строения: солдатская казарма да дом удачливого рыбака Ломоносова,
чьи  уловы порой до  самой Москвы с  зимними возами доходили.  Москвичи морскую
рыбку  брали  с  великим удовольствием,  любили  в  посты  полакомиться жареной
беломясною трескою и  сладкой навагою.  Впрочем,  и  корюшка мороженая у них за
милую душу шла,  не зря же почти в  каждой избе сразу после прихода из Холмогор
да  Архангельска торговых возов  стоял зазывный запах свежих огурцов -  корюшку
размораживали.  Правда,  Петр  Алексеевич указом своим  вновь  обоброчил рыбные
ловли,  указав платить по десяти денег с рубля.  Только кто ж ее, рыбу морскую,
посчитает и правильно высчитает, кем, кому, когда и на сколько продано?
 Поморы  мореходами  были  знатными,   в   летние  месяца  многие  из   них
отправлялись торговать дегтем да пенькою в Швецию и Норвегию, а самые отчаянные
даже до датчан с  голландцами добирались,  а  то и  в устье аглицкой реки Темзы
входили.  Один из таких отчаянных мореходов - Иван Воронов, лично поименованный
государем императором вичем - даже добрался на своей шкунке до жарких и богатых
пустынными  песками  эфиопских  берегов  и,   возвратившись,   рассказывал  про
полосатых лошадей,  пятнистых животин,  столь  длинношеих,  что  крест могли на
колокольне достать без лестницы.  Люди в  эфиопской земле сплошь ходили голыми,
лишь по праздникам великим не гнушались на чресла свои овчинку натянуть.  Дикий
народ!
 У  казарм на обнесенном высоким забором дворе желтели штабеля корабельного
бруса и круглился ровными грудами мачтовый лес.
 Отсюда  лес  вывозили  на   верфи,   где  пожеланиями  государя-императора
закладывался будущий  флот  государства Российского.  Петр  Алексеевич о  флоте
отечественном заботился истово, своего живота не жалел, а о чужих уж и говорить
не  приходилось.   В  одна  тысяча  семьсот  втором  году,   узнав,  что  шведы
приготовляются напасть на Архангельск,  Петр сам выехал туда вместе с царевичем
и  пятью  батальонами гвардии.  Именно тогда  укреплено было  устье Двины и  на
взморье заложена крепость Новая Двинка.
 В  Архангельске Петр  Алексеевич осмотрел два  новых фрегата,  спущенных в
Троицын день английскими мастерами, не гнушаясь, посетил и простые холмогорские
барки, где долго беседовал с поморскими корабелами, после чего парился с ними в
баньке и Куриле Артамонову изволил собственноручно вырвать больной зуб.
 После него заложено было еще  два фрегата,  и  начал исполняться секретный
указ,  для  чего  участок верфи огородили высоким сплошным палисадом,  к  коему
приставлены были часовые, получившие повеление стрелять в каждого, кто вздумает
наблюдать за  ведущимися там  работами.  Трудились там  сплошь  соломбальские и
архангельские мастера,  а иностранцев на верфь и не допускали.  Досадствующие и
полные  любопытства  англичане  спиртного  на  работников  не  жалели,  пытаясь
вызнать,  что  за  секретное судно строится на  верфи.  Поморские корабелы пили
много и  охотно,  как привык пить на халяву русский человек,  но рот держали на
замке, а по отдельным бессвязным речам их вывода сделать было невозможно.
 - Да  разве может у  русского дурака получиться что-нибудь путное,  что на
воде сможет держаться?  - с великой досадой спросил однажды искусный (не зря же
ему  золотом платили!)  аглицкий корабел Джон Биггз и  под общий смех товарищей
добавил:  -  Что русский ни  сделает,  то тотчас утонет и  кругов после себя не
оставит!
 Местный корабел Маркел Плисецкий бережно вытер капли вина  с  непривычно и
оттого   уродливо  лысого  подбородка,   необидчиво  ухмыльнулся  и   подмигнул
бражничающим:
 - Утонуть-то он,  может,  и  не утонет,  а вот кругов после себя и в самом
деле не оставит! Тем его невнятная речь и закончилась.
 Ничего о  том Мягков и Раилов не знали.  Добравшись до Холмогор,  сразу же
отправились докладывать о своем прибытии по команде, пакет с предписанием сдали
в  канцелярию,  а  сами  были приняты подполковником Востроуховым.  Востроухову
пребывание в  Холмогорах радости особой не  доставляло.  Вертопрах и  отчаянный
галант,   в  здешних  местах  он  откровенно  скучал,  не  находя  объекта  для
воздух-новения и  страсти.  Да,  это  была не  Москва и  даже не  Оренбург,  за
неумеренные воздыхания просоленные и продубленные морскими ветрами поморы могли
и побить крепенько,  да и от жен их, привыкших к суровым ожиданиям, жеманства и
нежненности дождаться было трудно.  А  говорить с  привыкшей к  прямым и грубым
словам девицей о неземной страсти было так же глупо, как вести с унтер-офицером
ученые беседы о философии и греках.
 Подполковник  неприязненно оглядел  румяных  мичманов.  Перед  ним  стояли
молодые стройные парни,  одетые дорожно. Были они крепки, невысоки и коренасты.
Даже лицами походили друг на друга.  Только у