чно, - отвечал Сократ, - хотя Фидий и  Алкаменес  не  дали  мне
никакой работы при постройке храма, хотя Алкаменес  на  мою  просьбу  даже
отвечал насмешками, но, клянусь Зевсом, я такой же  ученик  Фидия,  как  и
всякий другой. Я не хочу больше оббивать  мраморные  глыбы  для  других  и
помогать осуществлять  чужие  мысли,  я  хочу  сам  поднести  богине  свой
подарок, созданный собственными руками.
     - Что же ты хочешь воплотить в мраморе? - спросила Аспазия.
     - Вы услышите об  этом,  -  отвечал  Сократ.  -  Здесь,  перед  этими
божественными моделями, не место говорить о произведении ученика.
     Тогда Перикл и Аспазия  стали  настойчиво  просить  Фидия,  чтобы  он
показал его собственную модель богини. Фидий возразил: в  настоящее  время
они могут увидеть только части, сделанные из бронзы, и те детали,  которые
впоследствии будут выполнены из золота и слоновой кости. Аспазия и  Перикл
согласились довольствоваться и этими частями, и по  их  желанию  Фидий,  в
обществе Сократа и Алкаменеса, повел их на просторный двор, где по  частям
делалась с модели Фидия громадная статуя богини, как уже было сказано,  из
золота и слоновой кости.
     Перикл и Аспазия внимательно осматривали части громадного колосса,  и
эти отдельные части действительно были достойны рассмотрения, при этом,  к
их счастью, голова богини  еще  не  была  разобрана,  так  что  они  могли
достаточно наглядеться на работу мастера, который придал  глубокомысленные
черты новой Афине Палладе - покровительнице мира. В них выражалась высокая
умственная сила, свет чистого разума.
     - Так прекрасно и глубокомысленно должно быть лицо богини,  -  сказал
Перикл, - когда она появилась на свет не от женщины, а  из  головы  своего
отца.
     - Но в голове, - снова вмешался Сократ, - в  голове  живут,  как  нам
известно, мысли. Чем может быть эта, вышедшая из головы отца, богиня,  как
не олицетворением мысли Зевса? О, счастливый, благословенный богами Фидий!
Ты призван изображать высшее, что существует на свете - мысль!
     - И Фидий прав, - продолжал Сократ,  -  назвав  представленную  мысль
Афиной Палладой,  богиней-покровительницей  Афин.  Кроме  всем  известного
предания  о  голове  Зевса,  поэты  говорят  об  Афине  Палладе,  что  она
девственница. Обладая мужским и женским началом, она противоположна богине
любви, которая, в свою очередь,  ничего  не  имеет  общего  с  мыслями,  а
напротив того вся - воплощение чувства. И  кто  же  станет  отрицать,  что
мысль девственна, что она мужского и вместе с  тем  женского  рода!  Мысль
холодна, как свет звезд, и  довольствуется  сама  собою  в  своей  высокой
чистоте, и возбуждающая ужас голова Горгоны, которую поэты  изображают  на
щите Афины Паллады, есть не что иное, как ужас побежденной  ночи,  который
победоносная мысль несет, как трофей на своем щите. Поэтому  нет  никакого
сомнения, что Фидий хотел здесь представить мысль, хотя мы можем  называть
ее, как вам угодно, и говорить, что это голова богини Афины Паллады.
     Серьезный Фидий слегка улыбнулся, что же касается Алкаменеса,  то  он
ударил Сократа по плечу, восхищаясь его речью.
     - Если Фидий,  как  ты  утверждаешь,  Сократ,  представил  могущество
мысли, - сказала Аспазия, - то, творя свое произведение, он едва ли  думал
об этом...
     - Так бывает по большей части со всеми художниками, - отвечал Сократ.
     - Но, по всей вероятности, с тобой этого  не  случается!  -  вскричал
Алкаменес, с лукавой улыбкой.
     - Нет, - отвечал Сократ. - Но отчего ты смеешься  надо  мной!  Думать
лучше, чем не думать. Боги открывают тайны своим любимцам во сне - мы  же,
простые смертные, должны стараться помогать  самим  себе  наяву.  Ты,  без
сомнения, удивлялась, Аспазия, что я так часто спрашивал тебя,  что  такое
любовь, а между тем я не мог поступать иначе. Так же как  Фидий  изобразил
здесь в  образе  богини  Паллады  победоносный  свет  мысли,  так  я  могу
воплотить любовь в образе Эрота. Вы, конечно, не станете  утверждать,  что
Эрот - бог достойный презрения. Мудрецы называют  его  самым  старейшим  и
первым  из  богов  и,  если  любовь,  как  кажется,  есть   стремление   и
потребность, то я могу с полным основанием сказать, что этот бог  также  и
мой. Но для того, чтобы ознакомиться с ним, я,  как  вам  известно,  много
спрашивал всех.
     - Это правда! - смеясь вскричал Алкаменес. -  Тебя  чаще  можно  было
видеть в Агоре и во всех общественных  местах,  чем  здесь,  в  мастерской
Фидия.  Этот  человек  кажется  одержимым.  То  целые   полдня   он,   как
сумасшедший,  колотит  свой  кусок  мрамора,  затем  вдруг  опускает  свой
инструмент и по целым часам задумчиво  глядит  перед  собой,  потом  вдруг
вскакивает и убегает, не возвращаясь. Итак, ты  хочешь  изобразить  Эрота?
Скажи же нам - когда? Ты  знаешь  ведь,  что  Фидий  называет  тебя  самым
небрежным из всех учеников?
     - Я это знаю, - отвечал Сократ,  -  но  не  забывай,  что  и  ты  сам
бросаешь часто свой резец с предлогом или без предлога,  также  как  и  я,
вслед за любовью, так, по крайней мере, говорят, хотя может  быть  не  для
того, чтобы спрашивать о ней.
     - Ты прав, - сказал Алкаменес, - я не спрашиваю, что такое любовь, но
почему ты думаешь, что я так или иначе занимаюсь любовью,  когда  удаляюсь
из мастерской?
     - Ты не  всегда  удаляешься  сам,  -  возразил  Сократ,  -  часто  ты
посылаешь какого-нибудь посыльного, например, безумного Менона,  когда  он
проходит мимо, с записочкой к прелестной коринфянке Теодоте.
     Алкаменес снова улыбнулся, а Сократ продолжал:
     - Мой друг Анаксагор назвал любовную  страсть  болезнью,  я  не  знаю
только обыкновенная ли это болезнь, которую можно лечить лекарствами,  или
же  божественная,  нечто  вроде   вдохновения   поэта,   или   исступление
дельфийских жриц? Я знаю, что бог любви должен  иметь  фигуру  мальчика  с
крыльями, но как представить его: серьезным или веселым? Я  желал  бы  это
знать, Аспазия, желал бы знать, как представила бы ты любовь, если бы была
сама одним из учеников Фидия?
     - Я не хочу даже представлять ее, - сказала Аспазия,  -  любовь  есть
чувство, а чувство не имеет образа. К чему хочешь ты представить  то,  что
не имеет тела? Представь вместо  любви  то,  что  возбуждает  любовь,  что
достойно любви - прекрасное, так  как  оно  имеет  образ,  оно  видимое  и
доступное всем чувство. Тут тебе не придется много думать и  обращаться  к
людям с вопросами, а стоит  просто  изобразить  то,  что  на  твой  взгляд
покажется всего прекраснее.
     Сократ задумался на несколько мгновений и потом сказал:
     - Ничто не может быть справедливее твоих  слов,  Аспазия,  я  оставлю
Эрота и постараюсь изобразить Харит. Афродита конечно  прекрасна,  она  не
только богиня красоты, в ней красота смешивается с любовью, в  Харитах  же
она еще более чиста и свободна и, если можно так  выразиться,  божественно
самодовольна. Итак я изображу Харит и поднесу их в подарок  богине  Фидия.
Но, как прежде любовь, так теперь прекрасное  соединяется  с  прелестью  и
красотой. Я должен подумать, чтобы изобразить ее, как сказала Аспазия.
     - Если ты хочешь увидеть самое прекрасное на свете, любезный  Сократ,
- сказал, улыбаясь, Алкаменес, - то я могу  дать  тебе  совет:  постарайся
увидеть танцующую прелестную коринфянку, о которой ты говорил.
     - Коринфянку Теодоту? -  сказал  Сократ,  -  я  много  раз  слышал  о
грациозности ее танцев, но кто  же  доставит  нам  удовольствие  видеть  и
наслаждаться коринфской танцовщицей - конечно не  ты  сам,  Алкаменес,  ее
первый поклонник, друг и товарищ?
     Эти слова Алкаменеса были сказаны не  без  без  задней  мысли  против
Аспазии. Он нарочно расхваливал в присутствии  подруги  и  самого  Перикла
грацию и прелести другой женщины.
     Прелестная танцовщица и гетера Теодота приехала из Коринфа в Афины по
милости Алкаменеса. Вот  каким  образом  это  случилась:  когда  Алкаменес
понял, что он должен отказаться от обладания Аспазией, в  котором  сначала
был почти уверен, он был  сильно  раздражен.  Но  он  был  слишком  молод,
слишком весел, слишком легкомыслен, чтобы эта потеря  могла  отравить  ему
жизнь. Он старался только как-нибудь отомстить  Аспазии  и  заменить  одну
любовь другой.
     Один очень богатый коринфянин заказал ему небольшую мраморную статую.
Алкаменес исполнил заказ  и  отослал  оконченное  произведение  в  Коринф.
Заказчик был так очарован прелестью и законченностью работы,  что  написал
Алкаменесу о своей готовности исполнить любое его желание. В ответ на  это
юный художник написал коринфянину следующее:
     "Всем известно, что вы в вашем роскошном  Коринфе,  с  давних  времен
обладаете прекраснейшими подругами, какие только существуют  в  Элладе.  И
так как ты пишешь, что готов за мою статую исполнить любое мое желание, то
я прошу прислать мне,  на  твой  счет,  на  месяц,  в  Афины  вашу  первую
красавицу во всем Коринфе, с тем, чтобы в течение этого месяца она служила
мне моделью."
     Богатый коринфянин  засмеялся,  прочтя  эти  строки.  Несколько  дней
спустя прелестная гетера из Коринфа, танцовщица Теодота, была в  Афинах  у
Алкаменеса. Алкаменес был доволен и  целый  месяц  наслаждался  обладанием
прелестной красавицей за счет богатого коринфянина. Когда  же  оговоренный
месяц прошел, Теодота не пожелала возвратиться в Коринф: Афины понравились
ей и она решила остаться. Алкаменес расхваливал Теодоту всем,  кто  только
хотел его слушать, называя ее первой красавицей в Элладе.  Он  никогда  не
забывал прибавлять, что она  красивее  прославленной  милезианки  Аспазии,
которая очаровала Перикла своей хитростью, а не красотой.
     Когда Алкаменес начал  расхваливать  Теодоту  Сократу  в  присутствии
Аспазии, последняя  сейчас  же  поняла  намерение  оскорбленного  юноши  и
заметила, что он хочет оскорбить ее своими похвалами, расточаемыми  другой
красавице в присутствии Перикла. С быстротой женского ума  она  сейчас  же
приняла решение. В ее голове, как  молния  мелькнула  мысль,  что  похвалы
Теодоте могли повлиять на впечатлительного Перикла, что ему могло придти в
голову  желание  увидать  прелестную  коринфянку  и  доставить  себе   это
удовольствие не в обществе своей подруги.  Она  не  желала,  чтобы  Перикл
отправился к Теодоте без нее, так  как  не  боялась  их  встречи  в  своем
присутствии. Она знала, чем  превосходит  всех  других,  что  же  касается
Алкаменеса, то она  думала,  что  всего  лучше  накажет  его,  не  обращая
внимания на подобные вещи.
     Чувствуя  некоторое  любопытство   и   желание   увидеть   прекрасную
коринфянку, она с самой веселой непринужденностью сказала:
     - Если ты, Алкаменес, в состоянии указать нам путь к прекраснейшему и
прелестнейшему, что ты знаешь на свете, и показать нам танцующую  Теодоту,
то со стороны Перикла и Сократа, а также и меня самой, было бы  глупостью,
если бы мы не поймали тебя на слове и не  заставили  немедленно  исполнить
обещание.
     - Я согласен, - поспешно сказал Алкаменес, -  и  надеюсь,  прелестная
Аспазия, что ты говорила как от своего имени, так и  от  имени  Перикла  и
Сократа.
     Перикл подумал, затем ответил,  что  не  желает  противиться  желанию
прелестной Аспазии.
     - Но, - прибавил он, - мы пойдем не иначе, как в обществе Сократа,  и
для него, а следовать за мудрецом никогда не позорно.
     - Наш горячий Алкаменес, - сказал Сократ, -  любит  быстрые  мысли  и
смелые решения. Посмотрите, как он весело потирает  руки  и  хватается  за
свою фессалийскую шляпу. Держу пари, что он не даст нам покоя, пока мы  не
пойдем с ним к прелестной Теодоте.
     -  Вы  угадали!  -  вскричал  Алкаменес.  -  Фидий  во  время  нашего
последнего разговора уже ушел, и я советую вам не  мешать  ему  прощанием.
Отсюда очень  близко  выход,  дверь  отперта,  улица  пуста,  дом  Теодоты
недалеко, идемте!
     Они скоро дошли до дома Теодоты. Чтобы зря  не  тревожить  красавицу,
Алкаменес вошел раньше и сообщил о приходе гостей. Он  возвратился  сейчас
же, прося своих спутников следовать за  ним.  Он  ввел  их  во  внутренние
комнаты Теодоты, убранные с расточительной роскошью. Повсюду лежали мягкие
пурпурные подушки.  Пол  был  покрыт  дорогими  коврами,  воздух  наполнен
благоуханиями.  Пурпурное  ложе  грациозно  поддерживалось  богами  любви.
Роскошные костюмы  валялись  в  живописном  беспорядке,  мягкие  сандалии,
ленты, дорогие пояса, банки с румянами, круглые  зеркала  из  полированной
жести  с  роскошными  ручками,  красивые  зонтики  от   солнца,   пестрые,
всевозможных фасонов веера, маленькие статуэтки из мрамора  и  бронзы,  по
большей части подаренные Алкаменесом, и множество свежих цветов; все это в
своем  пестром   беспорядке   сразу   производило   сильное   впечатление,
усиливающееся от запаха духов.
     Гетера поднялась с мягкого табурета навстречу гостям.
     Теодота была прекрасна: с черными  волосами  и  сверкающими  глазами,
тонкими чертами лица. Она была сильно нарумянена, брови искусно подведены,
губы красные, платье вышито цветами и стянуто в  талии  золотым  поясом  с
богато украшенной пряжкой. Ее шея, грудь, руки и  даже  ноги  у  щиколоток
были украшены браслетами в форме змей. В ушах сверкали серьги,  на  голове
была повязка вышитая жемчугом.
     - Я уже сообщил Теодоте, - сказал Алкаменес своим  спутникам,  -  для
чего мы пришли и чего желаем.
     -  Алкаменес  безумец,  -  улыбаясь  ответила  Теодота,   -   приведя
неожиданно таких высоких гостей, не дав мне времени  приготовиться,  чтобы
достойно принять их.
     - Никаких приготовлений не нужно, - возразил Алкаменес, - так как  ты
всегда одинакова, а наше посещение относится не к твоему дому, а  к  твоей
прелести и к твоему искусству. Ты видишь перед собой мудреца, -  продолжал
он,  указывая  на  Сократа,  -  который  горит  желанием  видеть  тебя   и
восхищаться танцами, и этому мудрецу ты обязана тем, что видишь сегодня  у
себя великого Перикла и столь прославленную и мудрую Аспазию из Милета.
     - Как, - вскричала Теодота, - неужели я могу осмелиться показать  мое
ничтожное искусство перед такими строгими  судьями,  как  мудрец,  великий
государственный  человек  и  избраннейшая  представительница  моего  пола,
превосходящая всех женщин.
     - Не бойся ничего, Теодота, - сказал Перикл,  -  Алкаменес  расхвалил
тебя нам, а он умеет находить прекрасное.
     - В самом деле, - сказал Сократ с тонкой улыбкой,  бросая  взгляд  на
Аспазию, - он всегда первый находит прекрасное.
     - В таком случае, пусть он  берет  на  себя  всю  ответственность,  -
вскричала Теодота, - я не церемонюсь ни перед кем и никогда не отказываюсь
показать свое  искусство.  Вы  желаете  видеть  мои  танцы,  я  повинуюсь,
считайте себя моими повелителями. Что вы хотите, чтобы я протанцевала? Что
вы хотите? Какую богиню? Какой миф?
     Она обратилась с этим вопросом главным  образом  к  Периклу,  который
ответил:
     - Спрашивай нашего мудреца, так как мы пришли сюда  по  его  желанию.
Говори скорей, Сократ, какой ты хочешь танец?
     - Если вы и сама  Теодота,  -  отвечал  Сократ,  подумав  немного,  -
предоставляете мне выбор, то  я  прошу  представить  спор  трех  богинь  о
красоте, на вершине Иды. Такая для нее задача: представиться  нам  сначала
Афродитой, затем Герой и, наконец, Палладой и показать нам, как каждая  из
них очаровывала пастуха на Иде  с  целью  получить  из  его  рук  награду.
Алкаменес обещал показать нам здесь, что такое грация и прелесть,  поэтому
мы хотим, чтобы Теодота была, насколько возможно, грациозна  и  прелестна,
притом в самых разнообразных видах.
     После того, как Теодота удалилась,  чтобы  переодеться  в  подходящий
костюм, Сократ сказал:
     - Мы достигнем нашей цели,  так  как  Теодота  не  похожа  на  других
красавиц, которые сдерживаются и только по капле дают то, что хотят  дать,
она честно отдаст нам все, что  может  предложить  и  выльет  на  нас  все
искусство свое, как из рога изобилия.  Затем  дело  будет  кончено,  и  мы
отправимся домой. Теодота мягка и снисходительна, но не благоразумна.  Как
могла бы Аспазия танцевать, если  бы  хотела,  но  кто  из  нас,  исключая
олимпийца Перикла, видел ее танцующей?
     В то время Теодота снова явилась в костюме, не сковывающем  движений.
Вместе с ней вошел мальчик с цитрой и невольница с флейтой.  Невольница  и
мальчик начали играть, к  этой  музыке  мало-помалу  стали  присоединяться
движения Теодоты и было невозможно сказать, в какую именно  минуту  начала
она танцевать. Она представила в  танцах  сначала  Афродиту,  потом  Геру,
потом Палладу. Это был один и тот  же  танец,  повторенный  три  раза,  но
каждый раз с различным, свойственным каждой богине выражением. Удивительно
было видеть, какая перемена происходила во всех  ее  движениях,  взглядах,
жестах и мимике, так что трудно было сказать, чему  же  удивляться  более:
богатству ли воображения и общей  прелести  исполнения  или  же  грации  и
законченности отдельных черт.
     Нельзя обойти молчанием, что Теодота во все  время  танцев  почти  не
спускала своего выразительного взгляда с Перикла.  Он,  как  бы  невольно,
принимал участие в этом мимическом представлении,  в  нем,  казалось,  она
видела Париса, из рук которого хотела вырвать яблоко победы.
     Когда Теодота окончила, Перикл выразил свое восхищение той  прелестью
и искусством, с которыми она выполнила свою задачу.
     - Задача, заданная Теодоте, была не трудна, - сказал Алкаменес, - она
разрешила бы любую, к вашему удовольствию. Она в состоянии  изобразить  не
только кротость голубки, но  дикость  льва,  жар  огня,  мягкий  шелест  и
дрожание древесных листьев.
     - Я не сомневаюсь, - сказал Перикл, - что она умеет,  как  танцовщик,
которого я видел недавно, представить мимикой все буквы алфавита  одну  за
другой.
     - А что скажешь нам ты о Теодоте, - вскричал Алкаменес,  дотрагиваясь
рукой до плеча  Сократа,  который  во  время  танцев  не  спускал  глаз  с
танцовщицы и теперь стоял погруженный в глубокую задумчивость.
     - Я буду учиться танцевать, - серьезно сказал он, - до сих пор я знал
только мудрость головы и мысли - теперь я знаю, что есть  мудрость  рук  и
ног.
     Слушатели улыбались, думая,  что  Сократ  говорит  со  своей  обычной
иронией, но он продолжал:
     - Такая прелесть размеренных движений, которую показала нам  Теодота,
непременно   должна   наполнять   ум   человека   любовью   к   прекрасной
соразмерности. Увидав их раз, человек по  необходимости  станет  презирать
все резкое, грубое и простое. Я завидую тебе, Теодота,  в  твоем  сознании
меры, которое живет у тебя в теле и в душе.
     - Я очень рада, - улыбаясь, сказала  Теодота,  -  если  обладаю  этим
сознанием меры и если  другим  оно  нравится,  так  как  мое  призвание  и
искусство заключаются в том, чтобы нравиться и доставлять удовольствие. Но
искусство нравиться и доставлять удовольствие с каждым днем  становится  у
нас в Элладе все труднее. Для ваших глаз, привыкших ко всему  прекрасному,
недостаточно прекрасной природы женщины, вы требуете,  чтобы  мы  украшали
себя  всеми  прелестями  искусства.  И   однако,   -   прибавила   она   с
очаровательной улыбкой, - как ни трудно для нас,  женщин,  благодаря  вам,
нравиться и доставлять удовольствие, тем не менее, я никогда не  перестану
считать это призвание самым прекрасным и, если вы позволите, моим.
     - Очевидно, - сказал Сократ, - ты не принадлежишь к числу тех женщин,
которые кроме самих себя желают нравиться только одному человеку и которых
обыкновенно называют влюбленными, или любящими.
     - Нет, клянусь богами, - вмешался Алкаменес, - она не  принадлежит  к
числу тех женщин,  она  ужас  всех  мечтательных  юношей.  Еще  вчера  мне
жаловался юный Дамет, что ты выгнала его за дверь, Теодота, за то, что  он
сделался слишком мрачным.
     - Действительно, - сказала Теодо