енный,  найдя
милезианку в хорошо знакомом мужском костюме на корабле Перикла. Она снова
была очаровательным юношей, тайна которого была известна  только  немногим
посвященным.
     На Хиосе,  жители  которого  считались  богатейшими  людьми  во  всей
Элладе,  жил  трагический  поэт  Ион,  родом  хиосец,  трагедии   которого
заслужили ему  в  Афинах  много  лавров,  хотя,  может  быть,  при  первом
представлении  он  приобрел  расположение  афинских  граждан   несколькими
бочками хиосского  вина,  которое  он  раздал  народу.  Он  был,  как  уже
доказывает его щедрость, одним из богатейших людей в Хиосе и, как таковой,
пользовался большим влиянием на родном острове. С Периклом Ион  был  не  в
особенно хороших  отношениях  с  тех  пор,  как  они  были  соперниками  в
расположении прекрасной Хризиппы, и поэт  был  все  еще  раздражен  против
Перикла, хотя красавица осталась его возлюбленной и последовала за богачом
на его родину.
     Перикл очень сожалел о дурных отношениях с бывшим соперником, так как
желал добиться от хиосцев многих немаловажных уступок в  пользу  афинян  и
должен был бояться, что влиятельный Ион поддастся личному нерасположению.
     Софокл взял на себя примирить Перикла с Ионом и, так как никто  лучше
поэта не был способен на роль  посредника,  то  эта  попытка  удалась  ему
настолько, что Ион сейчас же пригласил Перикла к себе вместе с Софоклом  и
считал за честь угощать у себя обоих афинских стратегов.
     Перикл мог пробыть в Хиосе только с одного утра до другого,  и  после
того, как большая часть дня была посвящена политическим переговорам, он  в
сопровождении Софокла отправился в дом богатого хиосца не вдвоем. Аспазия,
не без тайного умысла, настояла, чтобы ее друг позволил  ей  следовать  за
ним, на этот раз переодетой рабом, который  должен  был  сопровождать  его
всюду.
     Тайный план  милезианки  состоял  в  том,  чтобы  сделать  безвредной
встречу Перикла с прекрасной Хризиппой и отвлечь от  нее  внимание  своего
друга, а также и внимание красавицы от Перикла.
     Перикл согласился на  переодевание  Аспазии,  видя  причину  этого  в
желании своей подруги познакомиться с Хризиппой.
     Ион жил в своем имени на очаровательном  обрывистом  морском  берегу,
который был окружен цветущими виноградниками.
     Хозяин повел своих гостей на террасу, у подножия которой расстилалось
голубое море и открывался очаровательный вид. Когда гости насладились этим
видом, он пригласил  их  опуститься  на  мягкие  подушки  и  велел  подать
освежительное питье в серебряных кубках.
     Хризиппа присутствовала при приеме гостей. Она еще цвела,  как  роза,
но ее тело среди богатой жизни на Хиосе настолько  развилось,  что  тонкий
вкус афинян не мог не быть  слегка  оскорблен.  Она  походила  на  гордую,
вполне развившуюся розу, но роза есть роскошнейший и благоухающий,  но  не
прекраснейший цветок.
     Ион, который был в сущности человек добрый и  любивший  повеселиться,
принял Перикла с непритворным дружелюбием. Он поднял кубок со своим лучшим
вином за здоровье Перикла и  не  забыл  также  его  знаменитого  спутника,
благородного Софокла.
     Но когда далее Ион стал восхвалять успехи обоих, Софокл отклонил  его
похвалы, говоря, что вся честь принадлежит его другу Периклу.
     - Но, - продолжал Софокл, обращаясь к Иону и нескольким  приглашенным
им знатнейшим хиосцам, - вы были бы несправедливы, если бы видели в  нашем
Перикле только государственного  человека  и  полководца  -  слава  о  его
предприятиях и победах идет по всей Элладе, но она говорит  только  о  тех
качествах великого человека, которые вызывают шум и сверкают издали. Я  же
знаю  те  благородные  и  скромные  добродетели,  которые,   может   быть,
заслуживают славы. Вы  знаете  о  тех  победах,  которые  он  одержал  под
Самосом, но вы не знаете,  что  каждый  из  пятидесяти  богатых  самосцев,
которых он послал заложниками в Лемнос, тайно предлагали ему по таланту за
освобождение, но он отказался от этих сумм, точно так же, как  и  от  тех,
которыми  хотел  подкупить  его  персидский  сатрап.  Все  знают,  сколько
неприятельских кораблей пустил он ко дну, скольких врагов умертвил,  но  я
скажу вам, скольких оставил в  живых  из  сострадания,  насколько  дорожил
жизнью своих воинов. Сколько раз слышал я его,  шутя  говорящим  солдатам,
что если бы это от него зависело,  то  они  жили  бы  вечно.  Он  придумал
железные  руки  для  своих  кораблей,  чтобы  пощадить  руки  и  ноги   из
человеческого мяса. Вы не знаете, что он мудрец в  часы  спокойствия,  что
он, даже в лагере, в свободные минуты рассказывал своим воинам про  ветер,
грозу, солнечное и лунное затмения и всевозможные небесные явления, за что
многие называли его колдуном. О его учености  и  философских  знаниях  они
такого высокого мнения, что многие в настоящее время  утверждают,  что  он
обратил  в  бегство  Мелисса,  знаменитого  философа,  не  столько  ловкой
стратегией, как убедительными силлогизмами. Во всем лагере не  было  более
мягкого и в то же время более строгого, более уважаемого и, вместе с  тем,
более любимого человека, чем он. Вот что хотел я сказать  вам  о  Перикле,
чтобы вы могли достойно чтить этого благородного и прекрасного человека не
только  как  стратега  и  военного  героя.  Как  таковой,   он,   конечно,
заслуживает похвалы, но, может быть, не безграничной, так как из Самоса он
отправился в Милет и простоял там на якоре более, чем было необходимо,  на
что я смотрю как на стратегическую ошибку.
     Ион и другие слушатели засмеялись при этом обороте речи  Софокла,  но
Перикл сейчас же ответил на речь своего друга:
     - Мой товарищ и друг Софокл, насколько  я  понимаю,  хочет  выставить
меня более мудрецом, чем знаменитым стратегом. Я же, наоборот, должен  был
бы утверждать  о  нем,  что  его  можно  причислить  скорей  к  знаменитым
стратегам, чем к мудрецам. Однако, трудно было бы сказать, что он особенно
много понимает в морском деле, ему легче было бы назвать  по  именам  всех
морских Нереид, чем  поименовать  составные  части  афинских  трехъярусных
трирем,  но  во  время  настоящего  похода  он,   как   стратег,   сочинил
прекраснейшие стихи "Асклепиода" -  стихи,  которые  распеваются  во  всем
флоте и которые, как могут подтвердить все матросы и солдаты, оказали  нам
большие услуги во время бурь на море, так как его стихи  усмиряют  бурю  и
благоприятно располагают богов. Насколько мягки его  стихи,  настолько  же
мягок характер, который сглаживает любые ссоры. Люди на его корабле делают
что следует даже тогда, когда он дает неверные указания, и считают его  за
человека, хотя и не знающего моря, но зато любимого богами. Если  из  моих
уст исходит что-нибудь, что люди считают мудрым,  то  они  думают,  что  я
услышал это  от  Анаксагора,  но  когда  Софокл  раскрывает  рот,  то  они
убеждены, что слова внушены ему  во  сне  самими  богами.  Вот  каков  мой
помощник, стратег Софокл! Я  надеюсь,  что  мои  слова  всякий  примет  за
похвалу и благодарил бы богов, если бы те похвалы, которые  он  так  щедро
излил на меня, были настолько же заслужены, насколько мои похвалы ему.
     Так расхваливали друг друга, воодушевленные горячим  дыханием  Вакха,
скрывая чувства под маской шутки, два командира афинского  флота  в  кругу
веселых гостей на прелестной морской террасе Иона.
     - Человек должен краснеть, - говорил Ион, - когда видит  перед  собой
таких людей, как Перикл и Софокл, которые,  занимаясь  великими  делами  и
неустанно трудясь на общую пользу, в то же время не забывают муз.
     - Да, - сказал Софокл, - но я должен сказать  тебе,  что  афиняне  не
забыли твоих трагедий...
     - И твоего вина, - прибавил Перикл.
     - Я  знаю,  -  добродушно  улыбаясь  возразил  Ион,  -  вы,  афиняне,
говорите, что я купил вином одобрение в театре, но  говорите  что  хотите,
только не называйте вино дурным, так как, если вы не  будете  хвалить  мое
вино, то это оскорбит меня больше, чем критика моих трагедий.
     - Я удивляюсь вам, поэтам, - сказал Перикл, - вы так веселы, а  между
тем, в ваших трагедиях постоянно описываете мрачные и ужасные вещи, всегда
занимаетесь божественным гневом,  проклятиями,  страшными  преступлениями,
ужасными поворотами судьбы и тому подобным.
     - Даже тогда, когда  мы  веселы,  -  возразил  Софокл,  -  мы  только
мужественно боремся с мрачным и желали бы победить. Мужественно боремся со
старыми, слепыми силами природы и судьбы  и,  насколько  можем,  стараемся
освободиться из круга мрачной необходимости. В ясные лунные ночи,  которые
провел на палубе триремы перед Самосом, я много пережил  умом  с  афинским
старцем и следил за ним  по  тому  пути,  по  которому  он  шел,  влекомый
отчаянием раскаяния в невольной  вине,  лишив  сам  себя  света  очей,  но
постоянно стремясь к чистоте духа и свободе, и который, наконец,  стряхнув
с себя вину и раскаяние, перед концом  жизни  гордо  поднял  голову  и  из
преступника превратился в судью тех,  которые  невольно  согрешили  против
благороднейших человеческих чувств.
     - Друг мой, - сказал Ион, - в том, что ты говоришь об Эдипе,  я  вижу
старую мечтательность и тоску по  родине,  так  как  старец  нашел  в  ней
успокоение.
     - Охотно  соглашаюсь,  -  отвечал  Софокл,  -  и  вижу  благоприятное
предзнаменование для моего трагического произведения в том,  что  на  моей
родине разрешилась эта древняя трагическая загадка.
     - Уважай свою родину, - сказал Перикл, -  но  дозволь  сказать,  друг
мой, что не только твой уголок, но и все Афины служат местом,  на  котором
разрешаются старые недоразумения,  искупляются  старые  грехи  под  эгидой
богини света Афины Паллады, не только Эдип, но и юноша Орест был  разрешен
в них от тяготевшего на нем проклятия.
     В таких разговорах  время  приблизилось  к  вечеру,  запад  окрасился
пурпуром. Гости Иона  с  восторгом  вдыхали  в  себя  освежающий  вечерний
ветерок, поднимавшийся с моря.  Хозяин  приказал  снова  наполнить  кубки,
серебряная поверхность которых сверкала,  окрашенная  пурпуром  заходящего
солнца.
     Перикл не позволял никому наполнять свой кубок, кроме приведенного им
с собой раба, который исполнял обязанности с грацией, привлекавшей на него
внимание Иона, прелестной Хризиппы и остальных гостей, пораженных красотой
юноши, который наливал своему господину и Софоклу,  на  что  поэт  отвечал
довольной улыбкой.
     - Приведенный тобой спутник, о Перикл, - сказал он,  -  имеет  только
один недостаток.
     - Какой? - спросил Перикл.
     - Подавая кубки,  слишком  торопится,  -  отвечал  поэт.  -  Было  бы
приятнее, если бы он двигался медленнее и позволил глядеть на себя.
     Юноша  покраснел,  когда  после  этих  слов  Софокла,  взгляды   всех
обратились на него. Софокл улыбнулся смущению  юноши  и  вскричал  словами
древнего поэта:
     - "Как прекрасно сверкает  свет  Эрота  на  пурпурных  ланитах!"  Что
скажешь ты на эти слова? Как нравятся тебе пурпурные ланиты?
     - Они мне не нравятся, - отвечал юноша,  быстро  оправившись.  -  Мне
кажется,  что  поэты  в  своих  стихах  хвалят  такие  вещи,   которые   в
действительности не нашли бы прекрасными. Я думаю, что щеки, разрисованные
настоящим пурпуром, были бы отвратительны.
     - Как! - вскричал Софокл. - Тебе не нравятся и  розовые  персты  Эос,
воспетой Гомером?
     - Конечно, нет, - отвечал юный раб. - Если бы мои пальцы были красны,
как розаны, то Перикл, мой повелитель, подумал бы,  что  я  выпачкался,  и
приказал бы мне вымыться.
     - О! Если бы все рабы походили на тебя! - вскричал Софокл, тогда  как
Перикл улыбался тому, что поэт нашел, наконец, себе собеседника.
     Много было сказано шуток. Взгляды, разгоряченные  Дионисом,  сверкали
ярче, и маленький шутливый бог любви пробудил в говорящих легкую ревность:
Перикл  находил,  что  его  друг,  Софокл,  слишком  мало  уважает   тайну
прекрасного раба, а последний, со своей стороны, слишком охотно  наполняет
кубок поэта. Что касается Аспазии, то ей  казалось,  что  взгляд  Хризиппы
слишком часто встречается со взглядом Перикла,  и  что  последний  слишком
долго глядит на роскошно  развитые  формы  подруги  Иона.  Но  скоро  дело
изменилось: вначале Хризиппа действительно искала взгляда Перикла из чисто
женского тщеславия, желая испытать силу  своих  прелестей  над  человеком,
который некогда был влюблен в нее, но потом она заметила  красивого  раба,
привлекшего на  себя  взгляды  всех,  и  который  вдобавок,  как  казалось
Хризиппе,  бросал  на  нее  огненные  взгляды,  и  наконец   ему   удалось
окончательно овладеть вниманием подруги Иона, и в этом  случае  ему  помог
Софокл. Вначале Ион не без некоторого неудовольствия наблюдал  за  обменом
взглядов и слов Перикла и  Хризиппы,  но,  в  конце  концов,  с  таким  же
неудовольствием заметил то внимание, которым одарила  его  подруга  чужого
юношу, хотя, в свою очередь, мог бы подать своей подруге некоторые причины
беспокоиться, так как дал заметить то впечатление, которое развитый  ум  и
красота юноши произвели на него самого.
     Были принесены новые кубки, и, когда Софокл снова получил свой из рук
прекрасного раба, он внимательно посмотрел на кубок и сказал, обращаясь  к
рабу:
     - Я в первый раз должен пожаловаться, что ты невнимательно исполняешь
свои обязанности: в этом вине я вижу маленькую соринку, которую ты позабыл
снять.
     Юноша, улыбаясь, принял кубок и хотел пальцем снять  легкую  пушинку,
приставшую к краю бокала.
     - Такие вещи нельзя снимать пальцами, надо просто  подуть,  -  сказал
Софокл.
     Говоря это, он пододвинул кубок юноше, который, улыбаясь, наклонился,
чтобы исполнить желание поэта и  сдуть  пушинку.  Последний  держал  кубок
таким образом, чтобы голова юноши наклонилась как можно ближе к его, и  он
чувствовал на себе ароматическое дыхание, к его  щеке  прикоснулся  мягкий
локон. Приняв кубок от юноши, Софокл  прикоснулся  губами  к  тому  самому
месту, до которого дотронулось дыхание розовых губок.
     Перикл внимательно наблюдал за происходившим.
     - Друг Софокл, - сказал он, - я не знал,  что  ты  так  мелочен,  что
делаешь такой важный вопрос из ничтожной пушинки.
     - Согласись лучше, - возразил Софокл, улыбаясь с довольным  видом,  -
что ты теперь видишь, как ошибался  прежде,  выставляя  меня  перед  всеми
очень плохим стратегом и тактиком. Однако, успокойся,  я  достиг  того,  к
чему  стремился  и  обещаю  тебе,  что  удовольствуюсь  этим   проявлением
доказательств моих способностей.
     Говоря таким образом, Софокл протянул руку другу, которую тот пожал с
веселой улыбкой. Легкая тень, пробежавшая между  гостями,  исчезла,  но  в
наступающих сумерках звон  кубков  становился  все  сильнее  на  омываемой
волнами террасе Иона. Пурпурный цвет неба погасал, но все еще  сверкал  во
вновь наполненных бокалах с хиосским вином.
     Странная вещь, но красивый и веселый  раб  Перикла  сделался  центром
всего кружка: каждый желал, чтобы именно он  наполнял  его  кубок,  каждый
хотел, чтобы  на  него  устремлялся  взгляд  его  сверкающих  глаз,  желал
услышать шутливые слова из его розовых уст. Когда Хризиппа попросила  дать
ей кубок, проворный раб поспешил  подать  ей,  Хризиппа  покраснела  перед
рабом и никто не удивился этому. Ион этого не одобрял,  но  тем  не  менее
находил  вполне  понятным.  Таким  образом,  всеобщее   внимание   наконец
обратилось на переодетую милезианку,  и  хотя  она  шутя  служила,  но,  в
сущности, царила над всеми.
     Наконец Ион, не реже  гостей  наполнявший  свой  кубок,  обратился  к
Периклу с просьбой: не продаст ли он ему своего раба.
     - Нет, - вскричал Перикл, - я думаю дать ему свободу и  хочу  сделать
это сегодня же, сейчас же! Сегодня он в последний раз надевает это платье,
здесь, перед вашими глазами я даю ему свободу.
     Все присутствующие с восторгом  выслушали  это  решение,  кубки  были
наполнены в честь освобождения юноши, но один из веселых гостей Иона,  сам
Перикл, сделался задумчив.
     - Знаешь, - улыбаясь говорила  Аспазия,  возвращаясь  с  Периклом  от
Иона, - ты дал мне свободу с такой торжественностью, которая поразила даже
тех, которым было не безызвестно, что это шутка.
     - Это была не шутка, - возразил Перикл, - я хочу,  чтобы  ты  никогда
более не надевала мужского костюма, чтобы  ты  никогда  более  не  унижала
себя.
     - Мне  любопытно  узнать,  -  возразила  Аспазия,  -  как  можешь  ты
запретить унижаться чужестранке, так называемой гетере из Милета?
     - Ты это скоро узнаешь, - отвечал Перикл.
     На следующее утро афинский полководец возвратился обратно в  Самос  и
немедленно же отдал флоту приказание приготовиться к возвращению в  Афины.
Это приказание было принято с восторгом, и на другой  же  день  с  веселым
пением победители оставили самосскую гавань, чтобы  увидеть  родину  после
одиннадцати месяцев отсутствия.
     - Я думаю, - сказала Аспазия своему другу в минуту отплытия, - что то
печальное настроение, в которое привел  тебя  в  день  отъезда  из  Милета
рассказ Артемидора, уже подавлено в  Хиосе,  не  дожидаясь  возвращения  к
аттическим берегам.
     - Это потому, - с веселым воодушевлением вскричал Перикл, -  что  моя
душа полна страстного желания скорее увидеть родину.
     Первый день путешествия прошел прошел при  благоприятном  ветре.  Для
влюбленных это путешествие по морю было блаженством. Они  не  расставались
ни на минуту, любуясь вместе играми дельфинов, сопровождавших корабль.
     С наступлением ночи  Перикл  приказал  флоту  стать  на  якорь  перед
Теносом. Однообразное пение гребцов смолкло, а вместе с ним и плеск весел,
луна ярко освещала море. Перикл задумчиво стоял на палубе, тогда  как  все
вокруг него погрузилось в сон, вдруг маленькая ручка проскользнула  в  его
руку.
     - О чем мечтаешь  ты,  так  задумчиво  глядя  на  волны?  -  спросила
Аспазия. - Не влекут ли тебя к себе дочери Нерея?
     Серебристый звук ее голоса привел в себя  мечтателя.  Перикл  отвечал
поцелуем, и при ярком лунном свете  им  казалось,  как  во  сне,  что  все
окружающее море оживилось, что из глубины его поднимались дочери Нерея  на
морских животных; тритоны толпились вокруг судна, играя свадебную песню на
раковинах; среди них выплывала из морских волн Галатея, над  которой,  как
парус, развевалось пурпурное покрывало.
     При первых лучах восхода Перикл и Аспазия вдруг услыхали вдали  звуки
струн. Они звучали, как игра Орфея, которая по старому преданию, с тех пор
как певец был брошен в море менадами, часто  слышится  мореплавателями.  И
Периклу и Аспазии казалось, что они слышат звуки лиры Орфея  до  тех  пор,
пока они не заметили, что игра раздается с  триремы  Софокла,  проходившей
мимо них.
     Когда с наступлением  утра  флот  снова  пришел  в  движение,  друзья
поздоровались,  и  Софокл  принял  приглашение  Перикла  посетить  его  на
корабле. Они  говорили  об  Афинах,  о  близком  свидании  с  друзьями,  о
празднествах,  которые  должны   были   начаться   непосредственно   после
возвращения, и Аспазия еще больше увеличила нетерпение, с  которым  Перикл
желал скорее увидать то, что сделано Фидием в его отсутствие.
     Когда совершенно рассвело, при первых лучах восходящего  солнца,  они
увидели священный  Делос,  "Звезду  Морей",  остров  Аполлона,  освещенный
первыми лучами бога.
     Не без внутреннего волнения глядел Перикл на этот перл Архипелага, он
вспоминал тот день, когда, как подарок бога, с этого  острова  приплыло  в
Афины богатое сокровище. Экипаж корабля также не мог  не  почтить  любимой
богами страны: на  всех  судах  раздалось  громкое  пение  пэана  в  честь
Аполлона  -  бога  покровителя  ионического  племени.  Веселое   оживление
царствовало между людьми экипажа, так как в  этот  день  они  должны  были
увидеть  дорогую  родину,  и  чем  более  приближались  они,   тем   более
увеличивался их