восторг и нетерпение. Время быстро летело: Тенос и  Андрос
были оставлены далеко позади, вдали  показались  вершины  Эвбеи;  с  левой
стороны поднимались дикие вершины эгинских гор, поросших  лесом,  а  между
ними, на заднем плане, окруженные невысокими возвышенностями,  поднимались
из морских волн берега Аттики.
     Радостные восклицания встретили вид дорогих берегов - но морская даль
обманчива: солнце близилось уже к западу, а они еще не достигли Суниона со
сверкающим на нем мраморным храмом Паллады. Афинский  флот  делал  большую
дугу, огибая южный мыс Аттики, оставляя слева горы Пелопонеса, за  которые
спускалось солнце. Все покрылось как будто  золотисто-розовым  покрывалом,
горные вершины моря и сами корабли как будто исчезли в  очарованном  свете
последних дневных лучей. Все было пурпур и растопленное золото, только  на
юго-западе собралось темноватое облачко, вдруг из него мелькнул как  будто
огненный луч и  горы  Аргоса  осветились  пурпурным  блеском.  Спокойно  и
величественно двигались к ним навстречу с  правой  стороны  возвышенности:
окружающий Афины, далеко выходящий вперед, Гимет, возвышающийся  пирамидой
Пентеликос и обрывистая  скала  Ликабета.  Наконец,  появилась  окруженная
далеко раскинувшимся городом дорогая эллинам вершина  афинского  Акрополя.
Все взгляды обратились на нее, но священная вершина  сильно  изменилась  с
тех пор, как они расстались  с  ней.  Белые  мраморные  стены,  незнакомые
отсутствовавшим, сверкали в вечернем тумане, освещенные последними  лучами
заката, и взгляды возвращающихся были устремлены не  на  сверкающее  копье
громадной статуи Афины, а на  эти,  незнакомые  им  стены,  сверкавшие  на
вершине Акрополя. У всех вырвался один крик: "Парфенон! Парфенон!"
     В то самое  время,  когда  взгляды  возвращающихся  победителей  были
устремлены на вершину Акрополя,  в  стенах  храма  Эрехтея  перед  гордыми
стенами нового Парфенона происходило таинственное и почти чудное  событие.
Приближался величайший праздник афинян, праздновавшийся раз  в  три  года,
праздник Панафиней. В этом  празднестве  древней  уважаемой  богине  Афине
Полии по старинному обычаю подносился  прекрасный  ковер,  так  называемый
пеплос. Этот пеплос делался в самом  Акрополе  в  святилище  Афины  Полии,
связанном с  храмом  Эрехтея.  Четыре  девушки  в  нежном,  почти  детском
возрасте, из знатнейших фамилий афинян избирались,  чтобы  помогать  ткать
священный пеплос  и,  кроме  того,  чтобы  в  течении  нескольких  месяцев
исполнять в храме богини, покровительницы города, многие другие  священные
обязанности, связанные с древним, отчасти  таинственным  культом  Эрехтея.
Две из девушек выбирались для того, чтобы в ночь, незадолго  до  торжества
Панафиней отправиться из  Акрополя  по  таинственной  подземной  дороге  в
священный грот и отнести туда нечто неизвестное, таинственное, чего  никто
не должен был видеть, чего, как говорили,  не  знают  даже  сами  жрецы  и
принести оттуда нечто, столь же  таинственное  и  неизвестное,  обратно  в
святилище Афины Полии. В числе этих девушек  находилась  дочь  Гиппоникоса
Гиппарета, о красоте и прелести которой Гиппоникос говорил на празднестве,
данном в  честь  победы  его  хора,  и  которую  собирался  просватать  за
Алкивиада.  Действительно,  Гиппарета  была  воплощением  чисто   афинской
красавицы, и несмотря на свой детский возраст, имела  в  себе  уже  что-то
серьезное и задумчивое. В числе других подруг, выбранных  в  храм  богини,
Гиппарета жила на Акрополе. На девушек смотрели здесь как на принадлежащих
храму, им было отведено особое помещение, где они могли забавляться  игрой
в мяч. Жрицы Афины Полии смотрели за ними, но так  как  храм  этой  богини
соединен с храмом Эрехтея, то девушки жили также под  присмотром  Диопита,
жреца Эрехтея, рядом  с  которым  жрицы  Афины  Полии  не  имели  никакого
значения. Он часто разговаривал с девушками, но более всех  ему  нравилась
дочь Гиппоникоса, которую он постоянно хвалил перед  другими.  Он  нередко
вел с ней продолжительные разговоры о вещах, касавшихся ее отца и дома,  и
гостей,  бывающих  в  их  доме.   Гиппарета   отвечала   ему   с   детской
непринужденностью. Когда он один раз шутя спросил ее, не предназначает  ли
ей  отец  кого-нибудь  в  мужья,   она,   совершенно   серьезно,   назвала
воспитанника  Перикла,  молодого  Алкивиада,  говоря,  что   отец   желает
помолвить ее с ним.
     -  С  воспитанником  Перикла,  -  вскричал  Диопит,  и  его  ласковое
выражение лица мгновенно изменилось и приняло насмешливое выражение.
     Диопит был враждебно настроен против  Перикла  и  всех  его  близких.
Через жрицу Афины Полии, бывшую послушным орудием в его руках,  он  был  в
постоянных сношениях с сестрой Кимона и с супругой Перикла, узнавая  таким
образом все, что происходило в лагере его противников.
     Наступил  вечер,  в  который  должен  был  исполниться   таинственный
описанный нами обычай. Две избранные девушки:  Гиппарета  и  Лизиска  были
одеты в богатые, украшенные золотом платья, приготовить которые для  этого
дня  было  обязанностью  их  отцов  и   которые,   по   обычаю,   делались
собственностью храма.
     Разодетые таким образом обе девушки были отведены в  святилище  Афины
Полии и получили здесь от жрицы в присутствии жреца Эрехтея при  различных
церемониях два закрытых сосуда,  чтобы  отнести  их  по  тайной  дороге  в
священный грот. Левой рукой они прижимали сосуд к груди,  в  правой  несли
зажженный факел.
     Прежде чем они отправились в путь, жрец Эрехтея дал  им  определенные
указания относительно того, что они  должны  сделать,  говоря,  чтобы  они
удержались от всякого святотатственного любопытства узнать, что скрывается
в закрытых сосудах и не пугались бы ничего, что могло бы им встретиться по
дороге в грот или в самом гроте. Он говорил  им,  что  они  находятся  под
покровительством бога Эрехтея, воспитанника богини росы Герсы, в священный
грот которой они должны были спуститься, и что они не должны бояться, даже
если бы сам бог в виде змеи, как бывало прежде, появился перед  ними.  Они
могли бояться гнева бога только  в  том  случае,  если  бы  оскорбили  его
священную тайну, в противном случае  они  могли  ожидать  от  него  только
расположения и благополучия.
     С  детской  верой  выслушала  Гиппарета  слова  жреца  и  мужественно
отправилась в путь. Лизиска, которая была моложе ее, шла  с  ней  рядом  с
большим страхом. Таким образом они спустились в подземный ход,  в  который
вело много ступеней.
     Лизиска со страхом оглядывалась вокруг. Гиппарета старалась  ободрить
ее, наконец Лизиска начала спрашивать:
     - Что может скрываться в двух  священных  сосудах  и  что  мы  должны
принести обратно?
     - Я не могу себе представить, - сказала Гиппарета, - что  может  дать
нам богиня росы, как не росу? Вероятно, она даст  нам  какую-нибудь  ветвь
или цветок, покрытый росой.
     - Но что несем мы? - продолжала спрашивать Лизиска.
     - Этого я не знаю, - ответила Гиппарета. - По  всей  вероятности,  мы
несем что-нибудь сухое или огненное, так как, если внизу  все  влажно,  то
там, на верху скалистой горы, все сухо.
     - Нет, - задумчиво сказала маленькая Лизиска, -  наверное,  мы  несем
большую сову, каких много  гнездится  в  стенах  храма  Эрехтея,  а  назад
понесем ужасную змею, так как змеи живут в сырых низменностях.
     - Не бойся змей,  -  сказала  Гиппарета,  -  ты  знаешь,  что  в  них
скрывается бог Эрехтей, который защищает нас и благословение которого  нас
ожидает на этом пути.
     Наконец дорога была найдена, цель достигнута, и обе девушки  вступили
в святилище. Грот был освещен лампой, красное пламя которой сверкало перед
каменным изображением богини росы. С церемониями, которым их научили,  обе
девушки  поставили  сосуды  перед   богиней   и   собирались   взять   уже
приготовленные, так же плотно закрытые сосуды, и нести их обратно.  В  это
время взгляды девушек упали на заднюю часть грота;  там  в  полутьме,  они
увидали громадную фигуру змеи, лежавшей  с  приподнятой  головой.  Лизиска
испугалась, побледнела, задрожала и хотела бежать, Гиппарета удержала  ее,
дала ей в  руки  сосуд,  с  которым  девочка  испуганно,  не  оглядываясь,
поспешила обратно. Тогда, Гиппарета, в свою очередь, взяла с земли  другой
сосуд и приготовилась оставить грот, как вдруг из глубины грота  донеслось
до нее сильное дыхание, погасившее факел, а вместе с ним и  красное  пламя
лампы, так что девушка осталась в полном мраке. Тогда страх охватил  и  ее
сердце, но в тоже самое  мгновение,  в  глубине  грота  раздался  ласковый
голос, говоривший ей, чтобы она не пугалась.
     - За твое благородное мужество и благочестивую  верность,  -  говорил
голос, - бог дает тебе в награду божественное благословение  и  величайшее
счастье на всю жизнь.
     В это мгновение пламя  лампы  снова  загорелось  само  собой,  и  бог
появился на прежнем месте в глубине грота, но не в ужасном виде змеи, а  в
виде  героя.  Он  требовал,  чтобы  девушка  подошла  к  нему.   Гиппарета
бесстрашно сделала это, он привлек ее к себе и дал ей поцелуй в лоб.
     - Слышала ли ты, - продолжал  он,  -  о  божественном  благословении,
делавшемся уделом дочери земли? Слышала ли ты об Алкмене, Сенеле, Данае?
     Губы говорившего слегка дрожали, когда он произносил эти  слова,  его
рука также дрожала, когда он гладил ее вьющиеся волосы девушки.
     - Слышала ли ты, - продолжал  он,  -  об  этих  девушках,  к  которым
спускался Зевс и которые не боялись ласкать бога?
     Говоря таким образом, он обнял  девушку  рукой  так,  что  она  почти
испугалась, но быстро оправилась и продолжала доверчиво слушать, тогда как
в ее невинных глазах сверкало  только  волнение  детской  души,  ожидающей
чудесного и прекрасного подарка.
     Вдруг, взглянув в темный угол грота, девушка сказала:
     - Змея все еще там, только теперь она меньше, гораздо меньше...
     Гиппарета  сказала  эти  слова  совершенно  спокойно,  без  малейшего
испуга. Ее предупреждали, что она не должна бояться по дороге змей, и  она
их не боялась - она знала, что под ними скрывается только бог Эрехтей. Она
не боялась прежней гораздо  большей  змеи,  почему  же  ей  бояться  этой,
маленькой? Но говоривший  с  ней  бог,  испугался,  мнимый  Эрехтей  начал
дрожать, боясь гнева настоящего. С испугом взглянул он в  угол  и  увидал,
что там действительно лежит, свернувшись, змея. Благочестивый ребенок  был
убежден, что ему не сделается никакого вреда, что он находится под защитой
бога Эрехтея, но сам бог трепетал под своей божественной маской,  трепетал
от боязни ядовитого жала...
     В это мгновение снаружи раздались крики, проходившей мимо грота толпы
народа, спешившей к Пирею с радостными восклицаниями:
     - Афинский флот входит в гавань!
     - Перикл! Да здравствует Перикл-олимпиец.
     С мрачным гневом в  глазах  и  гневным  дрожание  губ  поднялся  жрец
Эрехтея, выдавший себя сначала  своим  страхом,  затем  своим  гневом.  Он
поднялся спеша скорей выслать ребенка из грота. Гиппарета  спокойно  взяла
священный сосуд, жрец схватил ее за руку и повлек за  собой  через  темный
коридор и оставил лишь на ступенях лестницы, приказав ей молчать обо  всем
происшедшем в гроте, если она желает чтобы благословение бога не  оставило
ее.
     Гиппарета спокойно вошла в  освещенный  храм  и  поставила  священный
сосуд к ногам богини, затем стала молча обдумывать появление бога.
     А Диопит?
     Он будет стараться умиротворить оскорбленного  Эрехтея  и  с  большим
жаром, чем когда-нибудь, проповедовать страх к древним богам...
     В то время, как это происходило в вечерних сумерках на тихих вершинах
Акрополя, возвратившийся флот вступил в Пирей.
     Толпы  народа  стремились  навстречу  возвратившимся.   Сумерки   уже
наступили,  но  гавань  была  ярко  освещена  светом  факелов,  и  зрелище
вступивших в нее гордых трирем казалось еще величественнее при этом свете.
     Когда стратеги  вышли  на  берег,  все  бросились  к  Периклу.  Толпа
приветствовала его громкими восклицаниями, и многие рассыпали по его  пути
цветы, подносили ему венки. Чтобы уклониться от этих  чествований,  Перикл
принял предложение Гиппоникоса занять  место  в  запряженном  благородными
фессалийскими конями экипаже, ожидавшем его в Пирее.
     Аспазия должна была расстаться с  Периклом.  Ее  ожидали  носилки,  в
которые она вошла наглухо закутанная и в которых возвратилась в город.
     Между тем, взошла луна, и свет ее осветил море, гавань и город.
     В экипаже Гиппоникоса, Перикл задумчиво вернулся в город, как  вдруг,
на повороте дороги, бросив взгляд вверх, он  увидал  перед  собой  вершину
Акрополя. Он смутился, легкая дрожь охватила  его.  Непосредственно  перед
глазами он увидел то, что еще раньше увидал вдали в наступающих  сумерках:
резко отделяясь своей белизной от темного неба,  освещенная  светом  луны,
возвышалась мраморная громада с колоннами - это было только что оконченное
произведение Иткиноса и Фидия, и то чувство, которое охватывает души  тех,
которые в первый раз, даже  в  наши  дни,  видят  Парфенон,  на  мгновение
охватило душу Перикла.




                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                                    1

     Когда великого человека чтит его родина, когда он  повсюду  встречает
уважение, любовь и восхищение, то всегда, все-таки  найдется  какое-нибудь
место, где его величия не существует, где он не чувствует себя героем, где
его встречают холодным или недоверчивым взглядом, и часто это место -  его
собственный домашний очаг, его дом,  его  семейство,  исходный  пункт  его
деятельности.
     Перикл также чувствовал себя холодно и неприветливо, когда, еще слыша
в ушах своих  радостные  крики,  которыми  встретил  его  афинский  народ,
переступил после годового отсутствия порог своего дома, где, как с  победы
возвратившегося Агамемнона, встретила его на пороге тайно  враждебная  ему
жена.
     Известие, что Аспазия была с Периклом в Милете, что она  на  обратном
пути сопровождала его, дошло до ушей Эльпиники и было поспешно сообщено ее
подруге. Жена  Перикла  не  думала  отомстить  возвратившемуся  мужу,  как
Клитемнестра, возвратившемуся Агамемнону, не  предполагала  подарить,  как
Дианира Геркулесу очарованное платье Несса, как она  сама  была  ничтожна,
так ничтожен был ее гнев, ничтожна ненависть и  ничтожна  месть.  То,  что
Перикл взял Самос,  то  что  он  пустил  ко  дну  корабль  неприятельского
полководца, не могло ему помочь против Эринии, сидевшей у его очага. В  то
время, как его слова громко звучали на Агоре, он должен был  переносить  у
себя дома ничтожные уколы и злые взгляды Телезиппы.
     А Эльпиника?
     Впервые встретившись с Периклом, после его возвращения она  встретила
его словами:
     - Стыдись, Перикл! Мой брат, Кимон, боролся с персами,  с  варварами,
ты же пролил эллинскую кровь и позволяешь чествовать себя, как  победителя
своих единоплеменников.
     Без резких возражений, с кротостью в обращении с людьми,  но  не  без
мужественной решимости в глубине  души,  переносил  Перикл  недоразумения,
начавшиеся в его жизни. После встречи с Аспазией, вначале он  предполагал,
что будет легко отделить права возлюбленной от прав  супруги  -  Телезиппа
также, кажется, думала  это.  Она  с  презрением  оттолкнула  милезианскую
гетеру, желавшую обладать сердцем ее мужа, требуя, чтобы  та  предоставила
ей только право супруги.
     Но время идет. Сам Перикл был уже не тот; образ брачного союза нового
рода не напрасно был заброшен в его душу, как огненная искра.
     Наступили дни величайшего афинского праздника.  Население  предместий
стремилось в город, так как этот праздник должен был быть,  согласно  идее
ее учредителя, Тезея, братским праздником соединенных племен Аттики.
     Не только близкие соседи приезжали на этот праздник, на него являлось
много народу с островов, из колоний, со всей Эллады.  Но  никогда  еще  не
было в Афинах так много чужестранцев, как в этот год, так  как  к  желанию
присутствовать на празднестве Панафиней,  присоединилось  еще  любопытство
видеть открытие Парфенона, видеть  открытым  в  первый  раз  созданный  из
золота и слоновой кости сверкающий образ Афины Паллады работы Фидия.
     Самому празднеству предшествовали различные состязания. Панафинейские
игры в равнине Илиса.
     В состязаниях мальчиков, и на этот раз, воспитанник Перикла и любимец
всех афинян, Алкивиад, остался победителем на радость Перикла и  к  досаде
Телезиппы, ненавидевшей мальчика за то, что он совершенно затмевал  обоих,
мало обещавших ее сыновей, Паралоса и Ксантиппа.
     У ночи были также свои празднества: большие бега с факелами,  которые
афиняне приносили в жертву своим богам света: Гефесту, Прометею и Афине.
     Только лучшие и наиболее ловкие  юноши  выбирались  для  этого  бега.
Задача заключалась в том, чтобы донести факел до цели,  не  погасив.  Тот,
чей факел гас во время бега, должен был выходить  из  ряда  состязающихся;
тот, кто бежал тихо, чтобы сохранить пламя,  был  преследуем  насмешливыми
восклицаниями народа.
     Афинский народ выбирал из своей среды красивейших  старцев  и  мужей,
чтобы принимать участие в большом шествии;  юноши,  одержавшие  победу  на
состязании, также принимали участие в шествии, но среди молодежи выбор был
не так строг, как среди старцев.
     В числе различных состязаний были и состязания муз: Перикл, одинаково
ценивший всякие занятия, установил на панафинейских  играх  состязание  на
цитрах и состязание танцев, так как в числе многих должностей, которые  он
занимал, была должность устроителя общественных игр и празднеств в Афинах.
     Когда, наконец, наступил день главного  празднества,  в  который  так
называемый пеплос подносился в дар покровительнице города, Афине, в  храме
Эрехтея, победители на панафинейских играх должны  были  быть  увенчаны  в
новом Парфеноне.
     Торжественное шествие началось из квартала Керамикоса. Весь  обширный
квартал кишел отдельными группами, которые со всех сторон  направлялись  к
общему месту сбора, представлявшему пестрый  и  блестящий  беспорядок.  Но
мало-помалу шествие начало устраиваться и,  когда  все  стали  по  местам,
двинулось в путь при звуках труб и струнных инструментов.
     Во главе гекатомбы двигались жертвенные животные: сто избранных быков
и баранов (предназначенных быть заколотыми на Акрополе в  честь  богини  и
затем служить пищей народу), украшенных цветами, с позолоченными рогами.
     За животными следовали их погонщики. Жертвенные слуги и  жрецы  несли
всевозможные предметы: на  плоских  блюдах  жертвенные  яства  и  питье  в
красивых сосудах.
     Затем  следовало  блестящее  шествие  афинских  женщин  и  девушек  в
роскошных праздничных платьях с золотой и серебряной жертвенной посудой  в
руках.
     Часть девушек несла в руках красные корзинки, наполненные  цветами  и
плодами. Избранные из красивейших дочерей афинян, эти  девушки  привлекали
на  себя  внимание  своими  красивыми  лицами,   роскошными   фигурами   и
грациозными движениями. Скрываясь целый год в глубине женских покоев,  они
выступали на свет в этот торжественный день, празднество открывало то, что
сих пор скрывалось от взглядов.
     В этот день бог  любви  бросал  свои  стрелы,  в  этот  день  взгляды
красивых  девушек  беспрепятственно  встречались  со  взглядами  страстных
юношей.
     После  сверкающей,  роскошной  жертвенной  посуды  несли  еще   более
прекрасные дары богине, число которых никогда  еще  не  было  так  велико:
роскошные сверкающие золотом и серебром щиты, красивые  богато  украшенные
треножники и произведения искусства, вышедшие из рук лучших мастеров - все
это сверкало и переливалось разными цветами в солнечных лучах.
     В числе девушек шли четыре избранницы,  о  которых  мы  уже  говорили
ранее и среди них красивая, мужественна