Эльпиника была раздражена. Она вскочила  с  места,  чтобы  сейчас  же
уйти.
     - Ты видишь, - сказала Телезиппа, удерживая подругу  за  руку,  -  ты
видишь, какова моя судьба! Так я живу,  с  этой  обузой  на  шее,  в  доме
беззаботного мужа, без всякого развлечения, тогда как могла бы быть  женой
архонта Базилия.
     - Мой брат Кимон любил говорить, - возразила Эльпиника, - что  "новые
времена - злых времена!" Берегись, Телезиппа, и позволь мне сказать  тебе,
что если бы мы, женщины, соединились, то может  быть  свет  не  так  скоро
клонился бы к упадку.



                                    3

     Когда Перикл и его друг Анаксагор оставили дом первого, они пошли  по
улице, которая вела мимо большого театра  Диониса,  к  подножию  Акрополя,
затем повернули с нее на дорогу, огибавшую западный холм Акрополя и ведшую
в Агору.
     Агора, этот центра  афинской  жизни,  лежит  как  бы  под  прикрытием
афинских холмов: с полуденной  стороны  ее  возвышаются  обрывистые  скалы
Ареогана и Акрополя, с западной стороны - холм Нимф, на котором, на  южной
стороне его, помещается  знаменитая  возвышенность  Пникса.  С  полуночной
стороны виднеется возвышение, на котором помещался храм Тезея и,  наконец,
на северо-востоке - возвышенность известного Колопса.
     Эти славные, священные вершины как будто глядят на Агору.  Среди  них
помещался  жертвенник  двенадцати  первых  олимпийских  богов,  здесь   же
возвышались  изображения  десяти  мифических  героев  Аттического  народа,
напротив которых помещались статуи девяти архонтов. Здесь  же  было  место
собрания совета пятисот.
     В этот день народное движение  было  как-то  особенно  велико.  Через
площадь поспешно двигались  пританы  -  принадлежавшие  к  числу  служащих
Совета, точно также, как и многие другие знатные люди, на которых, однако,
мало обращали внимание.
     Но вот  появился  Перикл  и  все  взгляды  устремились  на  него.  Он
прощается со своим спутником Анаксагором и  идет  к  пританам:  ему  нужно
посоветоваться о чем-то с этими людьми, часто  дающими  перевес  тому  или
другому предложению.
     В Агоре есть множество красивых храмов и  других  богатых  и  изящных
построек; веселая зелень платанов действует освежительно на  зрение  среди
этого множества куполов и колонн.
     Под навесами, защищенными от дождя и солнца,  помещается  бесконечное
множество лавок с пестрыми и благовонными товарами и всевозможными другими
богатствами афинского рынка. Не только афиняне, но и все соседи  присылают
на афинский рынок все, что у них  есть  лучшего.  Эти  благовонные  товары
пришли из Мегары, эту дичь и редких  морских  петухов  доставляет  Беотия.
Тот, кто не желает заниматься приготовлением  кушаний  у  себя  дома,  тот
может здесь же на месте удовлетворить все свои желания.  Судя  по  запаху,
даже жареный осел, приготовленный здесь, должен быть  вкусен,  по  крайней
мере, продавец так расхваливает его, тогда как его сосед  употребляет  все
свое  греческое  красноречие,  чтобы  доказать,  что  его   баранье   мясо
заслуживает преимущества, что оно самое питательное из всех  сортов  мяса,
что оно настоящая пища атлетов.  Если  ты  не  желаешь  попробовать  мяса,
которого отведали бы с удовольствием сами Олимпийцы, и хочешь полакомиться
более тонкими блюдами или желаешь насладиться чудным благовонием, то  тебе
стоит только мигнуть стройной продавщице венков или краснощекому мальчику.
Афиняне невероятно любят венки, которые  сопровождают  их  от  материнской
колыбели до могилы. Венками украшают они не только славу, любовь,  смерть,
радость, но и всякое празднество. Они  украшают  цветами  не  только  свою
голову, но и все тело. Всякий работник  надевает  венок  себе  на  голову,
исполняя свои обязанности; оратор делает то же самое,  собираясь  говорить
на Пниксе перед собранием всего народа. Афиняне вьют свои венки  из  мирт,
из роз, из плюща, гиацинты не редко примешиваются к зелени мирт, но  более
всего любят они фиалки.
     А вот и  посудный  рынок,  эта  гордость  афинян;  недаром  город,  с
незапамятных времен, славится своей посудой, которую корабли  развозят  по
всему свету. Афиняне употребляют в дело свою благословенную  глину,  также
как и аттический мрамор, с  одинаково  изящным  вкусом.  Все,  начиная  от
крошечного, плоского, без ножек фиала и до  громадной  вазы,  вмещающей  в
себя сто ведер вина, сделано с одинаковым изяществом;  амфоры  с  широкими
отверстиями и двумя ручками, крошечные сосудики с узкой шейкой, из которой
жидкость  вытекает  только  по  каплям,  громадные  кувшины   всевозможных
фасонов, разнообразные бокалы - все одинаково красиво. Нет ни одной  вещи,
которая была бы безобразна и только удовлетворяла бы  полезным  целям,  не
отличаясь красотой. Даже посуда  для  ежедневного  употребления,  даже  те
сосуды, в которых греки держат свое вино, мед и масло - прекрасны.
     Затем следует рынок костюмов, который вместе с  иностранными  тканями
вводит иностранные моды: мегарские плащи, фессалийские шляпы, сикионийские
башмаки находят много охотников и покупателей.
     Далее можно видеть книжные свитки, выставленные в виде цилиндрических
свертков, с  удовольствием  можно  развернуть  длинные  листы  исписанного
папируса, украшенного на обоих концах застежками  из  слоновой  кости  или
металлическими  и  перевязанного  красными   или   желтыми   пергаментными
полосами. Но крики продавцов и рыночная суматоха слишком велики для  того,
чтобы мы могли погрузиться в книжную мудрость афинян.
     Продавец угольев и торговец лентами  вылезают  из  кожи,  расхваливая
проходящим свои товары, к ним присоединяется  третий  афинянин,  умоляющий
купить  у  него  безукоризненную  ламповую  светильню.  Со   всех   сторон
раздается: "Купите масла! Купите уксусу! Купите меду!" И среди этого  шума
общественные глашатаи заявляют,  что  тот  или  другой  корабль  пришел  в
гавань,  что  получены  такие-то  товары,  или  же  извещают  о   награде,
назначенной за открытие воровства или за возвращение бежавшего невольника.
     На афинском рынке не достает  только  женщин.  Ни  один  афинянин  не
пошлет свою жену или дочь на рынок, он посылает или своего раба, или  идет
сам и  лично  занимается  покупкой  провизии  для  семейных  потребностей.
Однако, вблизи храма Афродиты, мелькает довольно много  странно  разодетых
женских фигур, но  это  -  не  покупательницы  рынка,  а  продавщицы:  они
представляют из себя и продавщиц, и самый товар, и, кроме того, играют  на
флейте и танцуют. Здесь же  помещаются,  так  же,  как  в  Пирее,  большие
товарные склады, в которые купцы помещают свои товары, беря их  затем,  по
мере надобности. Афинянин имеет бесконечное множество причин каждый  день,
хоть бы один раз, посетить Агору, а если бы случайно никакой причины и  не
было, то он отправится туда и без всякой  причины.  Он  по  большей  части
весьма общителен, для него постоянные сношения  со  своими  ближними  есть
необходимость, это свойство его бросается в глаза  повсюду,  выражается  в
его многоречивости на собраниях, в банях, в цирюльнях, в  лавках,  даже  в
мастерских ремесленников, только не в кабаках: их афиняне еще не знают или
предоставляют пользоваться ими самому низшему классу народа.
     Что значит эта толпа хорошо вооруженных людей, помещающихся  в  самой
середине Агоры?
     Это  сотня  скифских  стрелков  из  лука  -   наемников,   защищающих
безопасность рынка, нечто в роде городской и полицейской стражи, постоянно
находящейся под рукой у Совета пятисот.
     Эти  сыны  далекой   Скифии   забавляют   афинян   своим   варварским
произношением и своей ничем неутолимой жаждой. У  них  плосконосые  глупые
лица, их движения тяжелы и неловки. Они резко отличаются своей наружностью
от природных афинян, которые кажутся созданными из огня и  нервов,  каждое
движение которых красиво и благородно.
     Даже продавец лент из Галимоса, выкрикивая свой  товар,  с  гордостью
оглядывается  вокруг.  Глаза  всех   этих   людей   глядят   красноречивым
"аттическим" взглядом. Что значит этот  взгляд  -  это  трудно  объяснить.
"Аттический" взгляд есть  как  бы  все  существо  афинянина,  зеркало  его
разнообразных хороших и дурных качеств. Каждое мгновение этот взгляд готов
выразить насмешку. Афинянин кажется серьезным, но к самой его  серьезности
примешивается едва заметный сарказм, по временам мелькающий, как искра  от
удара кремня. Он остроумен и умеет пользоваться своим остроумием.
     Среди суматохи в Агоре уже  некоторое  время  прогуливается  какой-то
человек с красивым лицом и стройной фигурой, который глядит вокруг глазами
новичка. Там и сям он подходит к  лавкам  торговцев,  спрашивает  о  ценах
товаров, но, по-видимому,  повсюду  встречает  затруднения,  какие  всегда
встречаются иностранцам. Наконец, он медленно подходит к продавцу лент  из
Галимоса.
     - Ты иностранец? - спросил торговец.
     - Да, - ответил тот, - я несколько дней тому назад приехал из Сикиона
и  думаю  здесь  поселиться,  так  как  я  предпочитаю   быть   в   Афинах
чужестранцем, чем гражданином в Сикионе, где мне плохо  пришлось  от  моих
врагов.
     Продавец лент из Галимоса, услышав,  что  разговаривающий  с  ним  не
афинский гражданин, а только приезжий, тогда как он показался  ему  важной
особой,  сам  принял  важный   вид   и   сказал   с   оттенком   некоторой
снисходительности в тоне:
     - Приятель, если тебе неизвестна стоимость наших денег и  цены  наших
товаров, то следует познакомиться с ними  и,  если  возможно,  при  помощи
честного человека. Вот, - продолжал он, вынимая мелкую серебряную монету и
кладя ее на ладонь, вот видишь, это аттическое серебро, во всем  свете  не
найти такого чистого серебра, как в этой монете.  Это  самая  мелкая  наша
серебряная монета, половина обола, на нее  можешь  ты  купить  себе  кусок
простого сыра или небольшую колбасу,  или  же  довольно  порядочный  кусок
мяса, достаточный, чтоб удовлетворить весьма хороший аппетит. Если  же  ты
дашь целый обол, то можешь получить прекрасное  рыбное  блюдо,  на  четыре
таких обола ты можешь унести домой порядочной величины морскую рыбу.  Если
у тебя есть шесть оболов, то они  равняются  одной  драхме,  и  ты  можешь
разменять их на большую серебряную монету с  изображением  на  ней  головы
Афины, а на другой  стороне  -  аттического  Эвлея,  украшенного  лавровым
венком. На такую драхму  ты  можешь  приобрести  самое  изысканное  рыбное
блюдо, на три - меру пшеницы или конайского пива. На десять таких драхм ты
уже можешь купить себе хитон, если не желаешь особенно  изящного.  Если  у
тебя есть сто драхм, то они составляют одну мину и наполовину  такой  мины
ты можешь купить себе раба, на три - лошадь или маленький домик,  если  же
желаешь побольше и получше, то, может быть, придется  заплатить  до  шести
мин, которые составляют талант. Из этого ты можешь видеть, что в Афинах на
сравнительно небольшие деньги можно купить много хорошего, но если у  тебя
нет денег, то ты поступай как мы: бедные  люди  должны  питаться  скромно,
ограниченно...
     В  эту  минуту  говоривший  был  прерван  звуками  сильного   голоса,
заглушившего рыночный шум. Это  был  голос  герольда,  который  сообщал  о
назначавшемся на Пниксе народном собрании, которое должно  было  открыться
через час. Одновременно с этим на вершине Пникса появилось большое  знамя,
бывшее знаком предстоящего народного собрания и видимое во всем городе.
     Вокруг герольда толпился народ, в толпе поднялось  сильное  движение.
Уже с раннего утра афиняне были на ногах, и повсюду, где только  собирался
народ, слышались оживленные толки, воззвание герольда  еще  более  оживило
политические споры.
     -  Сокровище,  привезенное  с  Делоса  заключает   тысячу   восемьсот
талантов! - кричал кто-то среди группы граждан.
     - Не тысячу восемьсот, а три тысячи! - вскричал другой.
     - Шесть тысяч, - возражал третий, - уверяю вас, шесть тысяч привезено
с Делоса, шесть тысяч талантов чистым золотом.
     - Что касается новых построек, -  задумчиво  сказал  четвертый,  -  в
особенности нового храма Паллады на Акрополе, то мне это нравится, что  же
касается жалованья солдатам и денег на зрелища...
     - Что такое? Ты не хочешь, чтобы народ получил их! -  послышались  со
всех сторон восклицания более бедных граждан.
     - Я, конечно, дал бы, - отвечал говоривший, - но я хотел сказать, что
это предложение не пройдет: олигархи  не  дадут  ему  пройти.  Деньги  для
народа! Я еще раз повторяю: друзья лаконцев не согласятся на это.
     - Нет! Конечно, нет!
     - А я думаю, напротив, - возразил другой, -  что  деньги  на  зрелища
будут легко даны, так как масса народа на Пниксе  составляет  большинство.
Что же касается построек и, в частности, нового храма Афины Паллады...
     - Что такое? - с жаром перебили многие говорившего, - ты не  желаешь,
чтобы мы строили его?
     - Конечно, нет. Я не это хотел сказать, но я думаю что...
     - Погодите, - перебил кто-то, - послушаем Перикла.
     - Да, послушаем сначала Перикла, раздалось  со  всех  сторон.  Только
колбасник Памфил презрительно сказал:
     - Перикл и вечно Перикл... Неужели мы всегда должны слушать его?
     - Почему же нет? - отвечали ему.
     - Перикл умен.
     - Перикл желает только добра.
     - Периклу афиняне обязаны множеством праздников.
     - Перикл - единственный человек в Афинах, о котором его сограждане не
могут сказать ничего дурного.
     - Как, - вскричал новый голос, - ничего дурного! Разве старые люди не
говорят,   что   в   чертах   его   лица   есть   некоторое   сходство   с
Писистратом-тираном?
     - Да, это правда, - согласился Памфил. - Кроме того, у него,  что  не
всем известно, голова луковицей.
     - Что такое, голова луковицей! - вскричали все окружающие.
     - Да, луковицей, - повторил Памфил. Знайте, -  таинственно  продолжал
он, - что  у  красивого  и  стройного  Перикла  на  верхушке  черепа  есть
маленький торчащий хохолок на возвышении, что делает его голову похожей на
луковицу.
     - Что за глупости! - кричали многие. - Видел ли кто-нибудь то, о  чем
ты говоришь?
     - Никто! - с жаром продолжал Памфил, - никто не видел этого, конечно!
Да и как можно бы это увидеть? На войне он носил  шлем  и  даже  в  мирное
время, где только возможно, покрывает себе голову  этим  шлемом,  если  же
этого нельзя,  он  старается  как-нибудь  иначе  скрыть  свой  недостаток,
например: на ораторских подмостках он надевает  себе  на  голову  миртовый
венок оратора, а в обыкновенное  время  выходит  на  улицу  в  широкополой
фессалийской  шляпе.  Таким  образом,  правда,  никто  не  мог  хорошенько
рассмотреть голову Перикла, но то самое обстоятельство, что  ее  никто  не
видел, заставляет подозревать, что у него голова луковицей, так  как  если
бы этого не было, то какую причину мог  бы  иметь  Перикл,  так  тщательно
закрывая ее.
     - Конечно,  конечно,  -  согласились  многие  из  слушателей,  -  нет
никакого сомнения, что у Перикла голова луковицей.
     - Если это так, - улыбаясь, заметил один из членов партии  олигархов,
случайно вмешавшийся в толпу, насмешливо поглядывая искоса на бедно одетых
простых людей, - если у друга народа, Перикла,  голова  луковицей,  то  он
должен беречь ее из любви к своим лучшим друзьям и приверженцам, продавцам
лука и тому подобного...
     Некоторые засмеялись этой  шутке  олигарха,  но  в  числе  людей,  на
которых он бросил свой насмешливый взгляд, находился и  продавец  лент  из
Галимоса. Его черные глаза сверкнули,  он  сжал  кулак  и  уже  готов  был
ответить резким словом олигарху, но в  эту  минуту  к  группе  приблизился
человек, несший свои покупки в поле плаща.
     - Поди сюда, Фидипид! - крикнул кто-то, увидав  его.  -  Наверно,  ты
много торговался, старый скупец, не правда ли?
     - Конечно, - отвечал Фидипид, - за эти две рыбки с  меня  хотели  два
обола...
     - И наконец ты их выторговал?..
     - За один, - проворчал Фидипид, - но наверно товар ничего  не  стоит,
так как  иначе  старуха  не  уступила  бы  мне  его  так  дешево...  Вечно
приходится быть обманутым!
     - Фидипид, - продолжал один, - ты человек, умеющий вести свой дом, но
что скажешь ты в защиту расточительности Перикла,  который  желает,  чтобы
привезенное сюда сокровище Делоса было истрачено на всевозможные зрелища и
большой роскошный храм  Паллады  в  Акрополе,  не  имеешь  ли  ты  сказать
что-нибудь против, Фидипид?
     - Сохрани меня от этого Афина  Паллада!  -  вскричал  Фидипид.  -  Да
сойдут благословение всех наших богов на голову нашего великого и  мудрого
Перикла! Я не имею возразить ничего против.  Я  скажу  только:  мы  должны
иметь роскошный храм на вершине Акрополя и если бы за него пришлось отдать
все сокровище...
     - Как, ты  скупишься  у  себя  в  собственном  доме  и  так  щедр  на
общественные деньги, - раздались голоса со всех сторон.
     - Конечно, - возразил Фидипид, -  дома  не  стоит  того,  чтобы  быть
щедрым, и притом, много ли  мы  все  бываем  дома?  Разве  дела  позволяют
афинянину оставаться дома: то он должен  идти  на  рынок,  то  в  народное
собрание, то в другие собрания, то туда, то сюда, то отправиться в  Пирей,
то за город посмотреть свои поля и овец. Когда  же,  спрашиваю  я,  бывает
дома  афинский  гражданин?  Афинянин  принадлежит  общественной  жизни   и
общественная жизнь - ему, поэтому, я всегда говорю, будьте  скромны  дома,
но щедры и великодушны в общественной жизни, для всех. То, чем  я  украшаю
мой собственный дом, радует меня очень недолго, и, может быть, уже мой сын
и наследник растратит все, но  то,  что  я  помогу  построить  на  вершине
Акрополя, будет держаться долее, перейдет к позднейшим потомкам.
     - Фидипид прав, - говорили мужчины,  глядя  друг  на  друга  и  кивая
головами, но член партии олигархов, уже ранее позволивший  себе  шутки  по
поводу народа, снова возвысил голос.
     - Все должно делаться в меру, - сказал он, - сеять надо рукой,  а  не
прямо из мешка.  Если  мы  не  будем  держаться  меры,  то  гордое  здание
афинского могущества и величия падет...
     - Пусть оно падет тебе на нос! - раздался гневный голос продавца лент
из Галимоса, грозившего кулаком олигарху.
     Все окружающие засмеялись. Фидипид продолжал:
     - Посмотрите на богатейших афинян, они знают, что приобретут  большую
славу не постройкой себе  роскошных  жилищ,  а  сооружением  кораблей  для
государства, содержанием хора для  общественных  представлений  и  другими
подобного  рода  вещами,  и  хотя  этим  они  поддерживают  только   блеск
общественной жизни, но бывают случаи, что они даже разоряются на этом.
     - Действительно, - снова вмешался олигарх, - так поступают  богачи  и
часто случается, что содержа на свой счет  трагический  хор  и  кормя  его
всевозможными изысканными блюдами для сохранения голоса, они вдобавок  еще
имеют удовольствие - когда этот хор бывает побежден другим -  видеть  себя
осмеянными.  Поверьте,  что  подобное  обыкновение   чересчур   размягчает
афинские нравы. Не мешало бы обратить некоторое внимание  на  мужественных
лакедемонян.
     - Друг лаконцев! - раздались в кругу насмешливые восклицания.
     - Да, друг лаконцев, - сказал  олигарх,  -  и,  повторяю,  мы  должны
последовать  примеру  спартанцев,  иначе  наше  благоденствие   не   будет
долговечно, и, если мы будем продолжать оставлять бразды правления в руках
бедного и голодного класса...
     Продавец лент из Галимоса,  услышав  издали  эти  слова,  снова  сжал
кулаки. Товарищи с трудом могли удержать его.
     -  Я  видел  в  прошлую  ночь  удивительный  сон,  -  начал  один  из
присутствующих, - и хотел бы знать, что может он значить. Мне снилось, что
меня окружает глубокая тьма, затем я увидел человека  с  чертами  Перикла,
водрузившего факел, который все увеличивался до тех пор, пока  не  осветил
небо, как яркое со