лнце,  тогда  и  все  вокруг  осветилось.  Но  громадный
солнечный факел начал извлекать из земли  испарения,  которые  становились
все гуще и темнее и собирались в тучи, так что  наконец  факел  совершенно
исчез за ними и сделалось так же темно, как и прежде. Не может ли этот сон
быть предзнаменованием какого-нибудь несчастья?
     - Не все сны посылаются богами, - заметил один из слушателей.
     - Ты ошибаешься, - вмешался олигарх, - все сны имеют  значение.  Меня
самого спас однажды предостерегающий  сон,  когда  я  собирался  сесть  на
корабль, который во время переезда погиб в волнах; боги не желали, чтобы я
погиб таким образом...
     - По всей вероятности, они желали, чтобы ты был  повешен!  -  крикнул
продавец лент из Галимоса, давая волю своему долго сдерживаемому гневу.
     Олигарх бросил на говорившего мрачный взгляд, казалось, что он  хочет
отомстить смелому насмешнику, но,  оглянувшись  вокруг,  он  увидел  лица,
смеявшиеся одобрительным смехом, и так как сам насмешник подошел  к  нему,
как-бы желая схватиться с ним, то он отступил  и  исчез  в  толпе  народа,
двинувшегося по дороге к Пниксу, так как наступил час  собрания.  Продавец
лент, все еще не успокоившийся, обратился к  сикионийцу,  стоявшему  около
него.
     - Ты слышал, - сказал он, - что позволяет себе говорить в Афинах один
из негодяев-олигархов? Они смеют презирать простой народ,  потому  что  мы
бедны, как будто вследствие этого мы менее  афинские  граждане,  чем  они!
Правда, я  торгую  лентами,  а  моя  жена  из  нужды  уже  дважды  жила  в
кормилицах, но закон запрещает упрекать афинских граждан за  то,  что  они
бедны. В глазах Паллады я такой же афинский гражданин, как если бы  жил  в
богатом дворце вместо маленькой хижины. Я  благодарю  богов,  что  родился
афинским гражданином и когда я рано утром иду из Галимоса в город, и предо
мною сияет Акрополь с ярко освещенной солнцем статуей богини, мне кажется,
что она кивает мне головой и говорит: "Ты также один из моих сынов", тогда
сердце во мне бьется от радости и благодарю героя  Тезея  за  то,  что  он
сделал нас, всех детей Аттики, одинаково  равными  перед  законом;  и  как
отличаются наши Афины от всех остальных эллинских городов!  Что-нибудь  да
значит такое управление, как наше, когда все граждане  помогают  управлять
государством! В  последние  дни  я  много  ломал  себе  голову,  насколько
справедливы поступки Перикла. Перикл умен, очень умен - я вполне  согласен
с ним относительно перевоза в Афины делосского сокровища,  точно  так  же,
как с употреблением денег на народ и  на  постройку  нового  храма  богини
Паллады - но мы граждане, с другой стороны,  можем  и  не  соглашаться  на
другие меры, мы можем показать, что мы господа, что мы должны решать дела,
что Афинами правит народ...
     Так говорил продавец лент из Галимоса, обращаясь к  своему  знакомому
из Сикиона. Затем он вошел в лавку своего приятеля, брадобрея  Споргилоса,
приказал гладко выбрить себе подбородок и щеки,  чтобы  в  достойном  виде
появиться на собрании среди других граждан, затем передал Споргилосу  свой
короб с товаром, чтобы он смотрел за ним до его  возвращения  с  народного
собрания. Затем продавец лент вместе с толпой остальных граждан отправился
на Пникс. Его новый знакомец из Сикиона не оставлял его, желая  узнать  от
него еще многое. Он мог сопровождать его до самого места собрания.
     Холм Пникса есть средний из  холмов,  возвышающихся  на  юго-западной
стороне города; с северо-восточной стороны он отделяется  оврагом  от  так
называемого холма Нимф, а с южной  стороны  еще  более  глубокий  овраг  с
обрывистыми, скалистыми краями  отделяет  его  от  холма  Музиона,  самого
высочайшего из всей группы. С северной стороны холм  отлого  спускается  к
равнине, с восточной - напротив Акрополя, устроена обрывистая  терраса,  в
которой выбита искусственная лестница.
     Продавец лент из Галимоса и  его  спутник  поднялись  на  вершину.  У
самого конца лестницы стояли лексиархи, наблюдавшие за тем,  чтобы  никто,
не имеющий права бывать на собрании, не переступил его  границы.  Тридцать
помощников разделяли с лексиархами их обязанности.
     Народ  стремился  во  внутренность  обширного  круга,   над   которым
расстилалось голубое небо.
     Спутник торговца лент не мог сопровождать его за ограду, так  как  не
был афинским гражданином, но продавец еще на некоторое время  остановился,
чтобы поговорить с ним.
     Сикиониец любопытным взглядом всматривался  на  площадь  за  оградой,
быстро наполнявшуюся густой массой  афинян.  На  заднем  плане  он  увидал
возвышение, на котором  помещался  большой  камень.  Этот  четырехугольный
камень служил подмостками, с которых ораторы говорили с  народом;  к  нему
вели с двух сторон узкие  лестницы.  В  древние  времена  это  место  было
святилищем, а  этот  камень  -  жертвенником  Зевсу.  Напротив  ораторских
подмостков помещалось несколько рядов каменных скамеек, на  которых  могла
расположиться часть собрания.
     Осмотрев все это, приезжий повернулся, и взгляд его перешел  с  холма
на расстилавшийся у его подножия  город.  Он  увидал  перед  собой  Афины,
расположившиеся вокруг Акрополя, который возвышался недалеко от Пникса.
     Слева от горы Акрополя поднималось другое, более  низкое  возвышение.
Это было священное место собрания Ареопага - святилище Эвменид.
     Между тем, толпа у входа за ограду становилась  все  плотнее,  и  тут
характер афинян выказывался так же резко, как и на Агоре; каждое мгновение
раздавались восклицания лексиархов:
     - Вперед, Эвбулид! Не болтай так долго у входа!
     - Тише, Харонд, не толкайся так сильно в толпе!
     - Проходите и пропускайте следующих.
     Продавец  лент  из  Галимоса  отошел  в  сторону,  чтобы  не   будучи
замеченным строгим  лексиархом,  еще  немного  поболтать  со  своим  новым
знакомцем, указывая ему на ту или другую личность в толпе.
     - Вот, погляди, - говорил он, - на этих двоих, с длинными,  косматыми
бородами, бледными и мрачными лицами,  в  коротких  плащах  и  с  толстыми
палками в руках. Их уши так плотно прилегли к голове, как будто они каждый
день привязывают их ремнями, они похожи на атлетов, некогда  боровшихся  с
Олимпийцами. Эти люди, которых мы называем друзьями лаконцев,  тяготеют  к
Спарте, и они желали бы, чтобы у нас было все так же, как там...
     Он вдруг сам перебил себя и толкнул своего спутника.
     - Смотри, вот это Фидий, скульптор, создавший  большую  статую  Афины
для Акрополя, окружающая его толпа - это  его  ученики  и  помощники,  все
сторонники Перикла.
     Затем подошли пританы. Продавец лент указал на них спутнику, но почти
в ту же минуту еще сильнее толкнул его, говоря:
     - Смотрите, это Перикл, знаменитый стратег Перикл.
     - А кто эти люди, идущие с таким достоинством? - спросил сикиониец.
     - Это девять архонтов, - отвечал торговец лентами.
     - Эти люди, кажется,  пользуются  наибольшими  почестями?  -  спросил
сикиониец.
     - Почестями? Да, - отвечал продавец лент, - но в сущности мы выше  их
ставим стратегов.
     - Как так?
     - Да, потому что в стратеги мы  выбираем  наши  лучшие  головы,  -  с
хитрой улыбкой  отвечал  торговец,  -  тогда  как,  выбирая  архонтов,  мы
обращаем  внимание  лишь  на  старую  безупречную  славу.  Быть  выбранным
архонтом, конечно, большая честь - его личность считается почти священной,
но горе ему, если  по  окончании  срока  его  избрания  мы  им  не  совсем
довольны: мы присуждаем  его  -  угадай  к  чему?  -  поставить  статую  в
человеческий рост из чистого золота в Дельфы.
     - Статую из чистого  золота  в  человеческий  рост!  -  с  удивлением
вскричал  сикиониец,  -  но  никто  не  в  состоянии  заплатить  за  нечто
подобное...
     - Вот потому-то мы и приговариваем их к этому, - возразил торговец, -
государственный должник, не имеющий  возможности  расплатиться,  по  нашим
законам лишается прав гражданства, поэтому подобный архонт  на  всю  жизнь
лишается чести и вполне справедливо: так как прежде он пользовался большой
честью, то должен нести и большой позор.
     - А  кто  этот  хромой,  уродливый,  покрытый  лохмотьями  человек  с
нищенской сумой на шее, ломающийся у самого входа в народное собрание?
     - Ты говоришь про этого урода нищего, - спросил продавец, - этот всем
известный нищий был, как раб, пытаем в одном процессе своего господина,  и
с тех пор остался полусумасшедшим калекой и, сделавшись нищим,  появляется
повсюду, где только собираются афиняне.  Его  постоянно  прогоняют  отсюда
лексиархи, а он отвечает им бранью, оскорбляет весь афинский народ  и  был
бы не раз побит камнями, если бы его  не  защищал  молодой  ученик  Фидия,
Сократ, который всегда жалеет безумного Менона, так зовут нищего.
     В это время было спущено знамя, дававшее  знать  афинянам  с  вершины
Пникса о предстоящем  народном  собрании  -  это  означало,  что  собрание
открыто.
     Тогда продавец лент в  свою  очередь  поспешил  войти  в  огороженное
место, простившись с сикионийцем со смесью гордости и сострадания, так как
последний должен был остаться перед оградой.
     В эту минуту  раздался  призыв  герольда  к  тишине,  и  шум  голосов
мгновенно смолк.
     Сикиониец остался на том месте, где разговаривал с продавцом лент,  и
рассматривал, насколько мог  на  таком  расстоянии,  густую  толпу  людей,
наполнявших место собрания. Место, где он стоял, было немного  возвышенно,
так  что  он  мог  смотреть  через  головы  толпы.  Он  видел,  как  после
водворившейся тишины была принесена очистительная жертва богам  и  как  ее
кровью было окроплено все место  и  скамейки.  Затем  он  видел,  как  был
разведен яркий огонь, и принесена  новая  жертва  сожжением.  Затем  снова
раздался голос герольда, торжественно  обращавшегося  к  богам,  он  видел
затем, как из среды пританов поднялся один,  как  афиняне  слушали  чтение
какой-то бумаги, в которой без сомнения заключались  предложения  стратега
Перикла, так же как и предложения союза, как затем снова поднялся герольд,
чтобы спросить, кто желает говорить против заявленных предложений;  видел,
как вслед за тем поднимались на подмостки  ораторы,  как  они  по  старому
обычаю, надевали себе на голову миртовый венок в то время, как  обращались
к народу. Он видел, как народ выражал свое согласие  или  неодобрение:  то
слушал, не переводя дыхания, то беспокойно волновался, то  шевелился,  как
хлебное поле, колеблемое ветром, то как будто разражался грозой,  так  что
герольд, по знаку первого притана, должен был требовать спокойствия, видел
как часто несогласие в мнениях чуть не доводило людей до драки, как там  и
сям простые граждане грозили  кулаком  олигархам  или  друзья  лаконцев  с
громкой бранью поднимали палки против простолюдинов; наконец,  видел,  как
вся масса народа выражала громкое одобрение, тогда  как  олигархи  молчали
или ворчали сердито, как потом  наоборот  на  лицах  олигархов  выражалось
удовольствие, тогда как народ громко негодовал.
     Таким образом продолжалось несколько часов, наконец, сикиониец увидел
стратега Перикла, который  уже  ранее  обращался  с  немногими  словами  к
народу, снова вступившим на ораторские подмостки.  В  толпе  афинян  снова
водворилось глубокое молчание.
     Спокойно и  с  достоинством  возвышалась  над  толпой  афинян  фигура
человека, которого они звали "Олимпийцем".  Движения  его  были  спокойны,
руки  скрывались  под  верхним  платьем,  но  зато  его  голос   чудно   и
выразительно звучал над  головами  слушателей.  До  сикионийца  доносились
только звуки голоса, и он, не разбирая слов, слушал его, как  очарованный.
Этот голос ласкал, как мягкий западный ветерок и  в  то  же  время  был  и
тверд, и силен. Вдруг сикиониец увидал,  что  Перикл  вынул  из-под  плаща
правую руку и вытянув ее  вперед,  указывал  на  возвышавшуюся  перед  ним
вершину Акрополя.
     При этом жесте Перикла тысячи голов афинян повернулись, как одна,  по
направлению, указанному рукой  оратора,  где  при  ярком  солнечном  свете
сверкала священная вершина Акрополя. Сикиониец взглянул в ту  же  сторону.
Казалось, что вершина Акрополя засияла в эту минуту новым блеском, и  этот
блеск отразился в глазах глядевших на нее афинян, казалось, что при  звуке
слов Перикла перед их нравственными очами восстало что-то, что еще не было
доступно их взорам. Казалось, что  гора  украсилась  очарованной  короной,
которая переживет много поколений земных корон и людей, и  которая,  своим
чистым блеском, будет спокойно блистать до окончания веков...
     Сикиониец слышал, как громовая речь  олимпийца  Перикла  смолкла,  он
видел, как оратор снял с головы венок, как он спустился с  подмостков  под
громкие крики афинян, как председательствующий притан обратился к  народу,
спрашивая его согласия, как последний выразил это согласие поднятием  рук,
и как, наконец, по знаку притана герольд объявил, что собрание закрыто.
     Народные волны, как быстрый поток, стали спускаться  вниз  с  вершины
Пникса. Увидав своего нового знакомца из  Галимоса,  сикиониец  подошел  к
нему с вопросом:
     - Ну, что приятель?
     -  Мы  согласились  на  все!  -  вскричал  продавец  из  Галимоса  со
сверкающими глазами. - Сначала мы разбили олигархов и  друзей  лаконцев  и
изъявили  согласие  на  жалованье  солдатам,   на   жалованье   судьям   и
расходование денег на народные зрелища, подумай о радости бедного  класса,
когда мы, назло олигархам, согласились на все эти прекрасные вещи! Что  же
касается до нового  роскошного  храма  Паллады  вместе  с  помещением  для
общественной казны и большой статуи Паллады, планы которых уже  составлены
Фидием, то нет ни одного афинянина, сколько  их  ни  было  внутри  ограды,
который не отдал бы половины всего, что имеет, чтобы построить храм таким,
каким описал нам его Перикл, и который не выразил  свое  одобрение  рукой.
Только некоторые из длиннобородых друзей лаконцев, которых ты  уже  видел,
делали возражения, говорили, что и так возведено уже много построек. Новая
школа и Одеон также подвергались  нападению:  говорили,  что  следует  еще
подождать строить большой, мраморный храм на Акрополе, что постройка будет
стоить громадных денег; тогда вмешался Перикл: "Если вы, афиняне, - сказал
он, - не желаете создать этого  чудного  произведения  по  плану  Фидия  и
Иктиноса на  общественные  деньги,  то  Гиппий,  Гиппоникос,  Дионисиодор,
Пириламп и многие другие богатые афиняне просят позволения возвести здание
за их счет, но зато и вся слава постройки падет на этих  людей,  а  не  на
афинский народ". Этого было достаточно. Ты можешь  себе  представить,  как
поспешили мы поднять руки с громкими восклицаниями и  согласиться  на  то,
чего желают  Перикл  и  Фидий,  и  представь  себе,  когда,  после  нашего
согласия, вышел Фидий  по  знаку  Перикла,  чтобы  представить  нам  сметы
предстоящей постройки и сказал: "Из слоновой кости и  золота  моя  Паллада
Афина будет стоить  столько-то".  Тогда  со  всех  сторон  раздалось:  "Из
золота! Из слоновой кости! Не скупись, Фидий,  и  приступай  сейчас  же  к
работе".
     Так рассказывал афинянин своему  новому  знакомцу,  сопровождая  свою
речь живыми жестами.
     Все   афиняне   были   в   сильном   возбуждении,   которое   повсюду
распространили, спустившись с Пникса.
     Гордый, как король, мечтая о предстоящих  зрелищах,  об  общественных
играх, роскошных храмах, статуях из золота и слоновой  кости,  возвращался
домой торговец лент из Галимоса, и даже на пороге своего жилища,  где  его
встретила его смуглая жена с ребенком на руках, его первыми словами  было:
"Мы согласились на все!"



                                    4

     Ясный безоблачный горизонт высоко поднимался над  Афинами.  Их  слава
заметно росла, и их могущество, казалось, не имело соперников.
     Спеша, как будто боясь пропустить  благоприятную  минуту,  приступили
афиняне к исполнению плана Перикла и Фидия. Со всех сторон Греции  спешили
к Фидию ловкие и искусные  помощники,  которые  были  ему  необходимы  для
приведения в исполнение его величественного плана. Для храма Паллады нужно
было немалое число больших  статуй  богов,  кроме  того,  богатые  афиняне
спешили заказывать статуи, которые думали поставить  на  вершине  Акрополя
одновременно с открытием  большого  нового  храма.  Сами  мастера  спешили
опередить друг друга, стараясь  перещеголять  один  другого  в  достижении
возможного совершенства. Множество народа было занято  постройкой  большой
школы и Одеона, и еще большее число работало в Акрополе.
     В мраморных каменоломнях Пентеликоса царствовало удвоенное оживление:
беспрерывно тянулись от них к городу длинные вереницы  мулов,  нагруженных
камнями.  На  склонах  горы,  где  помещался  Акрополь,   не   переставая,
раздавались крики погонщиков, так как стоило больших трудов  поднимать  на
гору большие куски мрамора.
     Такая же  суета,  как  на  Пентеликосе,  царствовала  и  на  рудниках
благородных металлов в Лаурионе и там,  где  добывалась  глина.  Остальное
афиняне привозили из-за морей. Черное дерево и цветные материи, так же как
и слоновая кость, привозились из далекой южной  страны.  Мрамор  и  дерево
следовало обработать, свинец надо было растопить,  слоновая  кость  должна
была пройти через руки мастеров, которые умели делать ее мягкой,  покорной
резцу.  Золотых  и  серебряных  дел  мастера  были  заняты  приготовлением
всевозможных украшений для храма,  даже  простые  рабочие,  прокладывавшие
дороги, были заняты проведением новых  путей,  необходимых  для  множества
подвозимых материалов. Таким образом, работа кипела повсюду.
     Для  постройки  предпочитались  молчаливые,   серьезные,   терпеливые
египтяне.  Они  работали  так  же  неутомимо,  как  над   своими   родными
пирамидами,  и  все  Афины  превратились,  казалось,  в   одну   громадную
мастерскую. Но само место, на котором должен быть  воздвигнут  храм,  пока
представляло собой еще одни  развалины:  на  южных  склонах  земля  частью
выкопана, и в  ямах  уже  лежат  громадные  квадратные  камни  фундамента,
которые, по большей части, вынуты из остатков  развалин,  остальная  часть
вершины покрыта кусками мрамора, предназначенного для постройки. На заднем
плане виднеются наскоро построенные бараки для мастерских. Повсюду  слышен
стук молотка, визг пилы, глухой стук бросаемых на землю камней и балок,  и
ко  всему  этому  присоединяются   крики   надсмотрщиков,   поощряющих   и
подгоняющих рабочих.
     Посреди этого беспорядка, царящего  на  Акрополе,  остался  еще  один
памятник древних времен - таинственный, мрачный храм,  посвященный  культу
морского бога Посейдона и рядом с ним не менее таинственный и мрачный храм
змеиноногого Эрехтея, древнего эллинского героя, наполовину разрушенный  в
Персидскую войну и частично восстановленный.  По  преданию,  богиня  Афина
Паллада подарила дочерям царя Кекропса новорожденного змеиноногого ребенка
неизвестного происхождения, но строго запретила открывать ящик, в  котором
он находился. Но дочери Кекропса, называвшиеся Пандроза, Аглаура  и  Хеха,
подстрекаемые любопытством, открыли ящик и нашли мальчика в  клубке  змей.
Тогда, не помня себя от ужаса, девушки бросились вниз со скалы Акрополя.
     Что  же   касается   змеиноногого   мальчика,   то   он   вырос   под
покровительством царя Кекропса и сделался могущественным царем Афин.  Храм
был построен над могилой  этого  полубога,  но  душа  его  еще  живет,  по
верованию афинян, в змее,  которую  постоянно  держат  в  храме.  Животное
считается таинственной покровительницей храма и каждый месяц ей приносят в
жертву медовую лепешку.
     Священный  источник  течет   в   ограде   храма.   Его   вода   имеет
солено-морской вкус, который  объяснялся  подземным  сообщением  с  морем.
Когда дул южный ветер, то, по словам афинян, в источнике  слышался  легкий
пл