[обводя взглядом полку и ниши]). Эти у нас уже, по-моему, есть...
	[Занавес. Конец I акта.]
	
		II акт

	[Та же камера после обеда. За окном темнеет. Публий ковыряет во рту
зубочисткой. На голове наушники -- видимо, слушает музыку. Туллий, в кресле,
шелестит газетой. Картина мира и благополучия.]
	Публий ([вздрогнув, настораживается: стаскивает наушники]). По-моему,
канарейка запела. Или мне показалось?
	Туллий. Послышалось.
	Публий. Я уверен, что слышал канарейкино пение. Странно... А ты не врешь?
	Туллий. Да пошел ты...
	Публий. Может, они опять "Лесной Аромат" в камеру пустили? ([Тянет носом.])
Хотя это только по пятницам... Туллий?
	Туллий. Ну чего?
	Публий. Какой сегодня день недели?
	Туллий. Понятия не имею. Вроде эта, как ее? -- среда.
	Публий. С тех пор как при Траяне летосчисление отменили, дни недели тоже стали
какими-то... как пальцы рук... безымянными, правда? То есть оно, конечно,
лучше, что мы на порядковые номера перешли. Потому что после двухтысячного года
как-то смысла нет года считать. Даже после тысячного уже ничего непонятно. До
тысячи еще можно досчитать, а потом засыпаешь... да и для кого считать-то
вообще? Это же не деньги. Ничего же не остается. Не потрогаешь... И начали-то,
наверно, считать от нечего делать... Хотя вот мы, например, -- не считаем же.
Хотя делать, вроде, и нечего... Пространство, наверно, мерили. То есть
расстояние. Столько-то дней пути. И так и пошло, по инерции... остановиться не
могли. Тысяча. Две тысячи. И т. д. Даже когда километры появились... Спасибо
Траяну, одумался. Теперь пускай компьютеры этим занимаются, а то -- тысяча лет,
тысяча километров... Бред какой-то... Названий, конечно, жалко. Среда,
пятница... Этот, как его? четверг... Туллий! "Морской воздух" нам по четвергам
пускают?
	Туллий. По вторникам.
	Публий. Красивое имя -- вторник... Как же это мне все-таки канарейка
послышалась? ([Направляется к клетке, открывает дверцу, заговаривает с
канарейкой.]) Ну, ты пела или не пела? А? Хули молчишь? Языка человеческого не
понимаешь, что ли? Все понимаешь, не ври. Если я тебя слышу, то и ты меня
тоже. Просто наплевать, да? Гора мяса трепыхается и все, правильно? Ох уж эти
мне пернатые-пархатые. Или не кормят тебя? Вот Туллий тебе целых полтрюфеля
оставил шоколадного. Из Галлии. А ты, сучка, брезгуешь. Голодовку объявила.
Ну, Рим от этого не рухнет. Даже если мы с Туллием объявим, не рухнет. Да и
как ее объявишь, когда то петушиные гребешки с хреном, то фламинговы яйца,
икрой начиненные? Задумаешься. Ули-тити-тюю. Ничего, еще запоешь. Куда ты
денешься? Бери пример с нас с Туллием... Туллий?
	Туллий. Ну, чего тебе?
	Публий. Может, она петь завязала, потому что высоко все-таки. Километр почти
над уровнем моря. Они ж тут не летают.
	Туллий. А ты ее спроси. Ты же с ней разговариваешь. Прямо Святой Франциск.
	Публий. Не отвечает. Заперлась и не колется. Как блатная или политическая. ([К
канарейке.]) Ули-тити-тюю. Ты блатная или политическая? Впрочем, блатных и
политических в Башне не держат. Блатные и политические теперь по улицам
гуляют, на Капитолии сидят. Потому что все отчасти блатные или отчасти
политические. Кто больше, кто меньше. Дело не в сущности: только в степени. А
за степень в Башню сажать -- башен не напасешься, правильно? Так что и ты тут
не по делу, а просто так. Из-за реформы Тибериевой. Вот и бери с нас пример.
Мы же трекаем. Даже если тебе и непонятно. Тем более пример брать должна. Это
не фокус брать пример, когда все понятно. Ули-тити-тюю.
	Туллий. Да оставь ты птичку в покое. Далась она тебе!
	Публий. А того и далась, что почему нам не подражает! Коли здесь находится. А
то можно подумать -- природа против нас. Она же природу представляет. Ведь это
же все искусственно!!! Включая нас!!! Она одна -- естественна...
	Туллий. Ну, не горячись. Представляет и представляет. Даже если и
представляет, то -- низшую ступень развития.
	Публий. Да я к тому и клоню. Попугай и тот лучше будет... Я, когда мы в Ливии
когортой стояли, в Лептис Магне, гетеру одну знал. Так она что, змея,
придумала. Рядом с постелью аквариум держала. Чтоб рыба, говорит, делу училась.
Эволюцию чтоб ускорить то есть. А то они больно икрой разбрасываются. Вот я и
думаю: чего ж канарейке с нас пример не взять. А то молчит, артачится.
	Туллий. Может, ей пару заказать. Позвони Претору.
	Публий. Ну, этому она у нас не научится. Разве мы у нее.
	Туллий. Опять, значит, свербит... Ну ничего, через пять минут прогулка.
([Потягивается.]) Малафью тебе растрясти. Чтоб, значит, в сыр не сбилась.
	Публий. Груб ты, Туллий. Груб, но наблюдателен. ([Кивая на газету.]) Чего
пишут-то?
	Туллий. А-а-а, жвачка. Бои в Персии. Ураган в Океании... Еще про высадку на
Сириусе и Канопусе.
	Публий. Ну и?
	Туллий. Никаких признаков жизни.
	Публий. Это я мог бы и без них сказать. Невооруженным глазом видно.
	Туллий. То есть?
	Публий. Была б там жизнь, хрен бы мы их вообще увидели. Ночью особенно. Ночью
спать ложатся и свет выключают... Жизнь... что они про это понимают...
Исследователи...
	Туллий. А ты, Публий? Что ты понимаешь? По-твоему, жизнь -- это что такое?
	Публий. Это когда свет рубишь -- и на бабу. Вот это жизнь... Скорей бы
прогулка, что ли...
	Туллий. Как это ни дико, но в том, что ты несешь, есть доля истины... Как
сказано у поэта, вокс попули, вокс деи. Глас народа -- глас божий... Или что у
трезвого на уме, у пьяного на языке... Темнота таки действительно форма жизни.
Так сказать, состояние света, но -- пассивное. Днем -- активное, а ночью --
пассивное. Но -- света. А свет у нас что -- форма энергии, источник жизни. Для
помидоров, по крайней мере, или лука зеленого. И темнота тоже источник. Того
же самого. Форма жизни. Материи, как они говорят... И это бы еще ладно, что
материи... но им подай пуговицы. То есть чтоб блестели. Ибо жизнь, по-ихнему,
есть что-то плотное, осязаемое. Из мяса сделанное. Волокна из ткани. Клетки с
молекулами. Берешь в руки -- маешь вещь. Осязаемое и описанию поддающееся. Или
сфотографировать. Всегда вовне. А жизнь -- это то, в чем вещи существуют... Не
сами они, а эта, как ее? среда. И четверг, и вторник, и пятница. И когда
светло, и когда темно. Особенно, когда темно. Это не звезды ихние, а то, что
между.
	Публий. Да не расстраивайся ты. Подумаешь, газета. И вообще: только жлобы
обращают на звезды внимание...
	Туллий ([продолжая свое]). Не жизнь для вещи, а вещь для жизни...
([Успокаиваясь.]) Интересно, как они там определяют ее отсутствие? Чем?
Миноискателем, что ли? Дозиметрами? Гейгером-Мюллером?
	Публий. Может, они в миноискатель идею христианства вмонтировали. И
язычества. И буддизм с мусульманством... Мало ли что... За ними не
уследишь... Тумбочку новую до сих пор не прислали. Позвонить, что ли, претору?
	Туллий. После отбоя, наверно, пришлют. Тебе же еще и лучше. На ночь-то
глядя...
	Публий. Груб ты, Туллий...
	[Первые такты "Сказок Венского Леса", свет в плафонах убывает, и пол приходит
в движение; на трех стенах камеры появляется (спроецированное либо сзади,
из-за кулис, либо -- через окно) изображение парка с аллеями, прудом и
статуями. Изображение это может быть статичным, но лучше, если это фильм, и
лучше, если смена кадров скоординирована с движением фигур Публия и Туллия.]
	Ну, наконец-то... Что это у нас сегодня -- вилла Д'Эсте или вилла Боргезе?
	Туллий. Не-е. Это, вроде, где-то в Галлии. Тюильри, что ли. Или нет. Это в
Скифии Северной... Ну, в этой, в Европе Восточной. То есть в Западной Азии.
Город-то как этот ихний называется?
	Публий. Да пес его знает. Хороший сад все-таки... Вот видишь, Вертумн и
Помона.
	Туллий. Ага, а это "Похищение Сабинянки".
	Публий. Точно. А вот "Сатурн, пожирающий своего младенца". Н-да, сюжетик... И
ограда ничего. И даже, вон, лебеди... Интересно, откуда у них лебеди...
	Туллий. Один лебедь.
	Публий. А это что? ([Подходит к стене и тычет пальцем.])
	Туллий. Отражение. Нет лебедя без отражения. Или человека без биографии. Как
сказано у поэта:

		И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
		любуясь красой своего двойника.

	Публий. Это кто сказал?
	Туллий. Не помню. Скиф какой-то. Наблюдательный они народ. Особенно по части
животных.
	[Пауза. Прогуливаются.]
	Публий. Что с поэтами интересно -- после них разговаривать не хочется. То
есть невозможно.
	Туллий. То есть херню пороть невозможно?
	Публий. Да нет. Вообще разговаривать.
	Туллий. Самого себя стыдно становится. Ты это имеешь в виду?
	Публий. Примерно. Голоса, тела и т. д. Как после этих строчек про двойника...
Ну-ка, повтори.

		И лебедь, как прежде, плывет сквозь века, любуясь красой своего двойника.

	Публий. Дальше ехать некуда...
	[Пауза. Прогуливаются.]
	Жить незачем. Жить, возможно, и не надо было. Детей делают по неведению. Не
зная, что это -- уже есть. Или по недоразумению...
	Туллий. Либо надеясь, что они тоже стихи писать станут. И многие пробуют. Но
вскоре на прозу переходят. Речь в Сенате толкают. И т. д.
	Публий. Я тоже баловался. Когда мы когортой в Ливии стояли...
	Туллий. Опять похабель какая-нибудь...
	Публий. Да нет, молодой еще был... Я тоже одно написал. Ничего не помню;
только две строчки, тоже про птицу:

		Но порой меня от сплина
		Не спасал и хвост павлина!

	Туллий. Ха! Недурно. Совсем недурно, Публий. Не лишено изящества... Больше не
пробовал?
	Публий. Не, завязал.
	Туллий. Жалко... И не потому, что сидел бы ты сейчас не тут, скажем, а на
своей вилле на Яникулуме. Тут бы, положим, был твой бюст. Жалко потому, что
сказанное поэтом неповторимо, а тобой -- повторимо. То есть если ты не поэт, то
твоя жизнь -- клише. Ибо все -- клише: рождение, любовь, старость, смерть,
Сенат, война в Персии, Сириус и Канопус, даже цезарь. А про лебедя и двойника
-- нет. Чем Рим хорош, так это тем, что в нем столько поэтов было. Цезарей,
конечно, тоже. Но история -- не они, а то, что поэтами сказано.
	Публий. Да? А Тиберий с Траяном, а Адриан? А новые территории в Африке?
	Туллий. Зарезать, Публий, и легионер сумеет. И умереть за отечество тоже. И
территорию расширить, и пострадать... Но все это клише. Это, Публий, уже
было. Хуже того, это будет. По новой, то есть. В этом смысле, у истории
вариантов мало. Потому что человек ограничен. Из него, как молока из коровы,
много не выжмешь. Крови, например, только пять литров. Он, Публий,
предсказуем. Как сказка про белого бычка. Как у попа была собака. Да капо аль
финем. А поэт там начинает, где предшественник кончил. Это как лестница;
только начинаешь не с первой ступеньки, а с последней. И следующую сам себе
сколачиваешь... Например, в Скифии этой ихней кто бы теперь за перо ни взялся,
с лебедя этого начинать и должен. Из этого лебедя, так сказать, перо себе
выдернуть...
	Публий ([приглядываясь к пейзажу]). Интересно, фильм это или прямая
трансляция?
	Туллий ([взрываясь]). Да какая разница! Природа и есть природа. Деревья эти
зеленые. Вот уж, говоря о клише... Ствол от ствола еще отличить можно, но
лист от листа! Отсюда, я думаю, идея большинства и пошла... Природа сама и есть
трансляция... Из зала Сената... Сплошная овация...
	Публий. Да успокойся ты, Туллий. Разнервничался. Вообще ты последнее время...
С пол-оборота заводишься. Ну хочешь, выключим. В нашей же власти.
	Туллий. Выключи, действительно -- ужасная все-таки гадость... Тавтология. Хуже
всего, что -- естественная. Мать, так сказать, природа...
	Публий. Выключаааююю... ([Нажимает кнопку; пол останавливается, аллеи
исчезают, зажигается свет.]) В следующий раз лучше заранее откажемся.
([Миролюбиво.]) В следующий раз...
	Туллий. Варвар! В следующий раз!.. Откуда ты знаешь, каким он будет, раз этот
следующий! Привык к тому, что завтра наступает. Развратился.
	Публий. Ты на что намекаешь? А? Может, зарезать меня собираешься? Повода
ищешь? На, режь! Тем более что на пленку записывают. Или прямо транслируют.
Режь! Все лучше, чем в цилиндре этом вонючем...
	Туллий. Никто тебя резать не собирается... Пол потом мыть... Как, между
прочим, и наоборот... просто распсиховался я что-то. Ты тоже. Может, они
какой дури в паштет намешали.
	Публий. Юлишь... хотя паштет и впрямь был не очень.
	Туллий. С другой стороны, мы такого еще не пробовали. Из страусовой печенки с
изюмом.
	Публий. Вообще рыбу в последнее время мало давать стали.
	Туллий. Может, она вся в Лептис Магну ушла, у бандерши твоей эволюции учиться.
	Публий. Или -- блокада морская. Сам говоришь, стычки в Персии.
	Туллий. Лето к тому же: портится быстро.
	Публий. Н-да. Рыбки бы сейчас. Свеженькой... ([Глядя в окно.]) Глаза бы мои
этих звезд не видели. Уж лучше бы в шахтах сидеть, как при республике. Уголь и
уголь. По крайней мере, рубая его, хоть иллюзия была, что к свету
пробиваешься... Это, конечно, шикарная идея -- энергию из воздуха добывать,
легкие эти механические, что Тиберий ввел, и печень. И даже приятно, что кровь
ихняя так называемая -- коричневого цвета. Не только экономическая, но и
эстетическая независимость от чучмеков этих с нефтью ихней. И вообще в пандан
Риму с его терракотой... А только в шахте, думаю, было все-таки лучше. В
смысле -- не было надежд этих, бессознательно с прозрачностью связанных. Синь
эта, даль... холмы... Умбрия. Альпы. Особенно в хорошую погоду. Тем более
весной. Ультрамарин и прочее. На кареглазых такие вещи особенно сильно
действуют... когда взгляд канает и канает, без остановки... Мечтательность
развивается. Не то что в шахте. На это, видать, Тиберий и рассчитывал. Вместо
того, чтоб на стенку лезть, воображение разыгрывается. За счет, ясное дело,
ярости... Звезды эти к тому же. Вега и Кассиопея. Орион и Медведицы.
Сконцентрироваться невозможно. Тот же Сириус... Того гляди, про лебедя и
двойника сочинять примешься... Удивительно, Туллий, что ты не пробовал. При
таком-то виде.
	Туллий. Я пробовал. Не далее как вчера.
	Публий. Ну?
	Туллий.

		Вид, открывающийся из окна,
		Девять восемьдесят одна.

	Публий. Девять восемьдесят чего? Девять восемьдесят одна?.. Это чего такое?
	Туллий. Ускорение свободного падения.
	Публий. Макабр. Помноженное на 500 метров, если не больше. Макабр... Значит,
ты тоже об этом думаешь?
	Туллий. О чем?
	Публий. Ну... об этом ([указывает глазами на потолок]) ...сам понимаешь.
	Туллий ([смотрит на потолок]). Над нами только этот... как его?.. ресторан. И
антенна телевизионная.
	Публий. Да я не про то!.. ([Обрывает себя на полуслове. Следует отчаянная
пантомима. Возводя глаза горе, Публий одновременно тычет пальцем вниз. Затем,
убедившись, что смысл его жестикуляции не доходит до Туллия, меняет тактику и,
тыча пальцем в потолок, косит глазами в пол. После чего следует комбинация
того и другого, в итоге которой он окончательно запутывается и, поняв это,
кричит -- смесь шепота и крика.]) О побеге! Или... или -- о ([с расширенными
глазами]) о самоубийстве!
	Туллий. Очень благородная римская традиция. Сенека и Лукреций. Марк Антоний...
Это с какой же стати я о самоубийстве думать должен?
	Публий. Ну как же! Это ж -- это же -- выход!
	Туллий. Самоубийство, Публий, не выход, а слово "выход", на стенке написанное.
Как сказано у поэта. Только и всего.
	Публий. У какого?
	Туллий. Не помню. У восточного.
	Публий. Это где?
	Туллий. Тоже в Западной Азии. Наблюдательный они народ...
	Публий. Тогда -- о... о ([подбегает к умывальнику, отворачивает кран и
свистящим шепотом]) о побеге?
	Туллий. Совершенный ты дикарь, душка Публий. Самоубийство, побег. Детский сад
какой-то. Куда бежать? В Рим -- из Башни? Но это все равно, что из Истории --
в Антропологию. Или лучше: из Времени -- в историю. Мягко говоря, деградация.
Со скуки окочуриться можно.
	Публий. А здесь чем лучше? Там хоть что-то происходит. Петушиные бои. Гетеры.
Гладиаторы. Сенат, в конце концов. Законодательство. Да я бы снова в легион
записался. Ко всем чертям. В Ливию, в Персию! Если не поэт, то хотя бы в
истории участвовать! В географии, по крайней мере. Особенно когда морем
путешествуешь.
	Туллий. Его отсюда тоже видать. В хорошую погоду особенно.
	Публий. Как и бои петушиные. Записанные на пленку. Для потомства.
	Туллий. Или в трансляции. Хочешь, включим? Публий. Ладно, чего там...
	[Над мусоропроводом загорается лампочка.]
	Туллий. Публий!
	Публий. Чего?
	Туллий. Жену тебе привезли.
	Публий. А?
	Туллий. Тумбочка твоя новая. По-моему, доставили.
	Публий ([замечая лампочку и поднимаясь с лежанки.]) Груб ты, вот что...
	Туллий. Помочь?
	Публий. Да ладно, я сам.
	[Открывает дверцу: оттуда выплывает новая, из хромированной стали, тумбочка.]
	Туллий. Красавица, а?
	Публий. Ничего, действительно.
	Туллий. Из того же материала, что и сама Башня. Не как-нибудь.
	Туллий. Н-да, ничего... Только в ней все отражается. ([Устанавливает тумбочку
около кровати, отходит на два шага.]) Как в кривом зеркале. Но -- зеркале.
	Туллий. Нет лебедя без отражения... Может, это тебя охладит малость. Южный
темперамент. Либо наоборот распалит.
	Публий. Да оставь ты... Завидуешь, небось. Конечно, в твоем возрасте. Да и в
моем тоже... Раньше, бывало, сунешь пенис в ведро -- вода кипит. А теперь
([машет рукой])...
	Туллий. Я это ведро тебе на своем с первого этажа на пятый поднесу. С петухами
особенно.
	Публий. Кончай хлестаться.
	Туллий. Пари?
	Публий. На что?
	Туллий. На твое снотворное. На неделю вперед.
	Публий. Ты сначала ведро найди. Не выпускают их больше...
	Туллий. Ну, это претору позвонить можно; он разыщет.
	Публий. И ступеньки...
	[Пауза. Публий исследует внутренности тумбочки.]
	Туллий. Странно. Как вещи из моды выходят. То же ведро, например.
	Публий. Ну, в сельской-то местности им еще, поди, пользуются. В Ливии,
например, я помню...
	Туллий. Так то в Ливии... Не ты, так я о Ливии и не вспомнил бы. И о сельской
местности. Вообще -- о мире... Так, место горизонтальное.
Зеленовато-коричневое с синим. Грады и веси. Формы эти -- кубики,
треугольники. Крестики, нолики. Ниточки синенькие. Поля распаханные.
	Публий. Хочешь, претору позвоним -- карту Империи закажем.
	Туллий. Или -- обои. Что то же самое... Смысл Империи, Публий, в
обессмысливании пространства... Когда столько завоевано -- все едино. Что
Персия, что Сарматия, Ливия, Скифия, Галлия -- какая разница. Тиберий-то и был
первый, кто это почувствовал... И программы эти космические -- то же самое.
Ибо чем они кончаются? Когортой на Сириусе, колонией на Капонусе. А потом что?
-- возвращение. Ибо не человек пространство завоевывает, а оно его
эксплуатирует. Поскольку оно неизбежно. За угол завернешь -- думаешь, другая
улица. А она -- та же самая: ибо она -- в пространстве. То-то они фасады и
украшают -- лепнина всякая -- номера навешивают, названиями балуются. Чтоб о
горизонтальной этой тавтологии жуткой не думать. Потому что все -- помещение:
пол, потолок, четыре стенки. Юг и Север, Восток и Запад. Все -- метры
квадратные. Или, если хочешь, кубические. А помещение есть тупик, Публий.
Большой или малый, петухами и радугой разрисованный, но -- тупик. Нужник,
Публий, от Персии только размером и отличается. Хуже того, человек сам и есть
тупик. Потому что он сам -- полметра в диаметре. В лучшем случае. Кубических
или анатомических, или чем там объемы меряются...
	Публий. Пространство в пространстве то есть?
	Туллий. Ага. Вещь в себе. Клетка в камере. Оазис ужаса в пустыне скуки. Как
сказано у поэта.
	Публий. Какого?
	Туллий. Галльского... И все одинаковые. Анатомически то есть. Близнецы или
двойники эти самые. Лебеди. Природа в том смысле мать, Публий, что
разнообразием не балует. Из дому выйти надумаешь, но взглянешь в зеркало -- и
дело с концом. Или в тумбочку эту... даром, что кривая... То-то они так за
тряпки хватаются -- тоги эти пестрые разнообразные...
	Публий. Туники...
	Туллий. Хитоны.
	Публий ([живо]). Это что такое?
	Туллий. Одежда верхняя легкая. Но -- поверх туники. Тоже греческая...
Неважно... Только чтоб на самих себя не нарваться... Чтоб помещение не
узнать... Весь ужас в том, что у людей больше общего, чем разного. И
разница-то эта только в