окаиваются,  наскоро  курят,
расходятся:  работать надо.  Монтажники довольны: дом собран, стоит коробка,
щерится целыми  окнами.  Теперь  трудятся отделочники -  маляры,  штукатуры,
сантехники.
   Алик  пробирался по  утрам  в  прорабскую,  сидел  тихонько,  слушал  -
дивился.  Казалось,  не устоять стройке:  раствор не подвезли,  трубы дождем
мочены,  рукавицы рваные,  монтажники нахалтурили - в швах ветер свистит. Но
держится дом.  Запущен в  ход  дневной механизм работ,  аукаются в  пролетах
девчонки-малярши,  слепят синим пламенем сварщики -  "зайчика" не поймай, не
ослепни,  пылят колесами МАЗы и ЗИЛы.  И раствор откуда-то взялся,  и трубы,
оказывается,  дождем не  погублены,  и  рукавицы справные,  а  что до швов -
держатся швы, свой срок выстоят.
   Живет стройка особой жизнью.  Крику много,  а  работа идет:  крик -  не
помеха работе.
   Алика определили учеником слесаря-сантехника.  Он пришелся в бригаде ко
двору,  заимел кепку с  пуговкой -  как у бригадира,  вечно таскал за поясом
комбинезона  разводной  "газовый"  ключ  -   для  форсу,  как  тяжелый  знак
профессии.  Пользоваться им  пока не приходилось.  Сварщики варили трубы,  а
бригада  устанавливала батареи  центрального отопления -  деликатная работа,
куда ученика не допускали. Смотреть смотри, а ключиком не лезь.
   Смотрел.  Помнил пащенковское:  мужчина должен уметь все. Мама вызывала
слесаря,   когда  тек  кран  или  засорялась  труба,  вся  семья  взирала  с
благоговением на великого умельца,  ничего не понимая в его деле.  Теперь не
придется "варяга" звать, Алик сам справится. Он - мужчина.
   Дашка работала в бригаде маляров,  и ей уже доверялся даже краскопульт.
Девчонки в бригаде - немногим старше Дашки, только-только из профтехучилища.
Бригадирше,  пожилой женщине,  все равно,  кого учить:  их или Дашку.  Дашка
прослыла способной, удостоилась лестного бригадиршиного предложения:
   - Закончишь школу  -  айда  ко  мне  в  бригаду.  К  делу  ты  с  душой
относишься, а заработки у нас хлебные.
   Дашка обещала подумать,  чтобы не обижать бригадиршу. Сама для себя все
давно решила:  станет геологом.  Или географом.  В общем,  путешественником.
Горячили ей лоб вольные ветры дальних странствий. Одно теперь останавливало:
как с  Аликом быть?  Он в Москве,  она в экспедиции -  нехорошо.  Утешалась:
школу надо закончить,  в  институт поступить,  почти шесть лет  проучиться -
срок немалый. Там видно будет.
   Алик знал о ее мечтах,  но всерьез к ним не относился. Его не волновали
завтрашние заботы,  нынешних  по  горло  хватало.  Через  несколько  дней  -
городские соревнования.  Бим подходил,  напоминал,  и  Александр Ильич домой
звонил,  спрашивал: как успехи? А какие успехи? Двести пять - ни сантиметром
выше.  Да и  этот результат не очень стабилен.  Нет-нет -  а  собьет планку.
Понимал,  что у  каждого возраста есть свой предел.  И  так он свой предел с
помощью "нечистой силы" легко приподнял.  Такая высота в  его  годы -  почти
сенсация.   Из   молодежной  газеты   корреспондент  на   стройку  приходил,
интервьюировал Алика.  В  воскресном номере появилась заметка под названием:
"Есть смена мастерам!" Корреспондент не утерпел, воспользовался подсказанной
Аликом фразой-каламбуром,  написал в  конце:  "Кто прыгнет выше Радуги?"  По
всему выходило, что - никто. Но Алик нервничал: не шла высота. Похоже, что у
дара  оказалось  еще  одно  "пограничное  условие"  и  выполнялось  оно  без
исключений:  двести пять сантиметров,  дальше - потолок, как ни изнурял себя
Алик тренировками.
   И не соревнования тревожили Алика.  Соревнования -  ерунда! Выиграет он
их.  Но что дальше будет? Прибавит ли он когда-нибудь толику к заколдованным
двумстам пяти? Прыгнет ли "выше Радуги"?
   Поделился заботами с Дашкой:
   - Тренируюсь, как псих, сама знаешь, а с места не сдвигаюсь.
   - Может,  стоит отдохнуть?  -  сердобольно посоветовала Дашка.  -  Есть
такой термин в  балете -  "затанцеваться".  То  есть -  переработаться.  Мне
кажется, ты затанцевался.
   Похоже, Дашка права. Буркнул нехотя:
   - Отдохну.  Отпрыгаю соревнования и месяц к планке не подойду. Гори она
ясным огнем...
   Они  сидели  на  подоконнике  в  квартире  на  втором  этаже.   Широкий
подоконник,  жильцы загорать смогут.  Дашка  обняла двадцатилитровый бидон с
краской,  который какой-то умник забыл на окне.  Алик мельком подумал: снять
бы его,  переставить на пол,  не ровен час -  загремит вниз.  И еще подумал:
лучше бы Дашка не бидон обнимала,  а его,  Алика.  Но не сказал о том вслух,
постеснялся.  Только накрыл своей ладонью Дашкину -  узенькую в белых пятнах
краски. Так и сидели.
   - А Фокина мне жалко, - сказала Дашка.
   - Почему? - удивился Алик.
   - Был первым прыгуном,  в  ус  не дул,  а  лучший друг ему такую свинью
подложил.
   - Какую такую?
   - Вот  такую,  -  осторожно высвободила ладонь,  широко  развела  руки,
показав,  какую  свинью  Алик  Фокину  подложил,  а  потом  опять  аккуратно
просунула свою ладошку под Аликову - на место. Засмеялась, довольная шуткой.
   Алик возмутился ее словами.  При чем здесь он? Если Фокин завтра начнет
писать стихи лучше Алика, то выходит, называть его предателем? Вздор!
   - Не я, так другой. Прыгать лучше надо.
   - Он неплохо прыгает. Бим так считает.
   - Бим с ним и носится, на меня - ноль внимания.
   - А ты и обиделся. Ой, сиротка...
   - Думаешь,  не  обидно?  Я  как  спортсмен сильнее,  мне знания тренера
необходимы.
   - Он их слабому отдает.
   - Помогут они слабому как мертвому припарки...
   И  ведь  понимал,  что  глупость говорит,  гадкую глупость,  а  не  мог
остановиться,  несла  его  нелегкая:  злость  подавила разум.  И  откуда она
взялась -  чертова злость?  Копилась подспудно:  злость на  неудачи (не идет
высота...),  злость на  Бима  (даже не  заглянет в  спортзал,  как  будто не
существует никакого Радуги).  Пустая  и  вздорная злость  -  от  непривычной
усталости,  от постоянного нервного напряжения. И подавить бы ее, посмеяться
вместе с Дашкой над не слишком ловкой шуткой, забыть... Поздно.
   - Знаешь, о чем я думаю? Завидует мне Фокин. И Бим завидует, - вскочил,
заходил по комнате.  -  Один - успеху, а другой - тому, что не он этот успех
подготовил...
   - Алик, ты с ума сошел! - закричала Дашка. - Прекрати сейчас же! Ты сам
не веришь в то, что говоришь.
   Не верил. Конечно, не верил...
   - Не верю?  Еще как верю.  А если ты Фокина с Бимом жалеешь, не по пути
нам с тобой.
   Сказал и увидел, как наливаются слезами Дашкины синие глаза-блюдца.
   - Не  по  пути?   И  пожалуйста!   -  резко  соскочила  с  подоконника,
оттолкнувшись от него руками,  и,  видно,  задела бидон - непрочно он стоял,
сдвинутый к  самому краю.  Алик так и  замер на  мгновение с  открытым ртом,
увидев,  как  покачнулся тяжелый бидон.  Потом  рванулся к  окну,  оттолкнув
Дашку,  и -  не успел.  Только упал грудью на подоконник,  обреченно смотрел
вниз: бидон медленно, как в рапидной съемке, перевернулся в воздухе - только
плеснулась по сторонам белая масляная краска из широкого горла - и грохнулся
на  ящик внизу у  стены.  И  в  немую доселе картину нежданно ворвался звук:
мерзкий хруст раздавленного стекла. Алик вспомнил: в ящике хранились оконные
стекла,  с  трудом "выбитые" прорабом на  складе управления.  Вчера утром на
планерке он с гордостью сообщил о том бригадирам. Алик тоже был на планерке,
слышал.
   - Что я наделала? - Дашка лежала рядом на подоконнике.
   Слезы, что грязноватой дорожкой прошлись по ее щекам, мгновенно высохли
- от испуга.  Алик взял ее за руку,  притянул к себе,  погладил по волосам -
осторожненько.  И она опять заплакала - в голос, по-бабьи, прижалась лицом к
замасленному комбинезону Алика.  Алику было не очень удобно:  разводной ключ
за поясом больно впился в живот. Но он стоял не шелохнувшись.
   Забыты все слова,  только что сказанные,  зачеркнуты напрочь -  не было
их. И ссоры не было. А был только день, обычный летний день, а посреди дня -
двое. Он и она. Как в кино.
   Ну и,  конечно,  -  разбитое стекло внизу.  Этого не зачеркнешь, как ни
старайся.
   Алик нехотя отодвинул Дашку.
   - Перестань реветь. Подумаешь, стекло. Не человека же ты убила?
   - Да-а, "поду-умаешь", - всхлипывала Дашка, вытирала грязными ладошками
слезы. Скорее - размазывала по щекам. - Что теперь будет?
   - Ничего не будет.  Слушай меня.  Я  -  железный,  сама говорила,  -  и
подтолкнул ее к выходу. - Пошли вниз. Там уже хватились.
   У ящика со стеклом стояла,  казалось, вся стройка. Стоял прораб. У него
было лицо человека,  только что приговоренного к повешению: веревка намылена
и   спасения   нет...   Стояли   бригадиры,   вполголоса   переговаривались,
соболезнующе  поглядывая  на  приговоренного  прораба...   Стоял  Бим,  явно
взволнованный.  Во  всех  неполадках на  стройке он  тайно  подозревал своих
учеников и панически боялся, что подозрения когда-нибудь оправдаются. До сих
пор он ошибался - до сих пор... Стоял Фокин, тяжко задумавшись о собственном
будущем.  Он  работал со  стекольщиками,  и  с  завтрашнего дня  они как раз
собирались  приступить  к  замене  расколотых  стекол  в  квартирах.  Теперь
придется  передохнуть...  Стояли  Торчинский с  Гулевых.  Этим  было  просто
любопытно знать, как развернутся события: шутка ли - такое ЧП!..
   Алик  протиснулся сквозь  плотную  толпу  любопытствующих и  подошел  к
прорабу. Громко, чтобы все слышали, сказал:
   - Моя работа, товарищ прораб.
   - Не мешай, парень. Не до тебя, - отмахнулся прораб.
   - Как раз до меня,  -  настаивал Алик. - Это я сбросил бидон со второго
этажа.
   Тут  до  прораба дошел наконец смысл слов Алика.  Он  оторвал взгляд от
любезного ему ящика и уставился на школьника, как будто впервые увидел.
   - Каким  образом?   -   только  и   спросил,   потрясенный  откровенным
признанием.
   - Нечаянно.  Какой-то  идиот  оставил его  на  подоконнике,  окно  было
раскрыто.  Я  хотел переставить бидон на  пол -  от  греха подальше -  и  не
удержал.
   - Ты-ы...  -  прораб глотнул воздух,  словно ему его не хватало,  хотел
добавить что-то крепкое, соленое, но сдержался, только рукой махнул.
   - Я найду деньги, - быстро сказал Алик. - Я заплачу.
   - Деньги...  - сказал прораб. - При чем здесь они? Ты мне стекло найди.
Последний ящик  со  склада  выбил,  надо  же...  Чем  теперь окна  забивать?
Фанерой?
   - Подождите,  стойте!  - к месту действия продиралась зареванная Дашка,
до  которой (далеко стояла,  не  решалась подойти ближе) только сейчас дошел
смысл происходящего. - Это не Алик! Это я толкнула.
   - Нечаянно? - с издевкой спросил прораб.
   - Нечаянно.
   - Тоже переставить на пол хотела?
   - Нет, я с подоконника спрыгнула, а он упал.
   - Подоконник?
   - Да бидон же...
   - Не слушайте ее, товарищ прораб, - твердо вмешался Алик. - Несет чушь.
Дев-чон-ка!  - постарался вложить в это слово побольше презрения. - Я свалил
и - точка, - и подмигнул Фокину: мол, уведи Дашку.
   И верный Фокин мгновенно понял друга,  схватил плачущую Дашку в охапку,
потащил прочь, приговаривая:
   - А вот мы сейчас умоемся... А вот мы сейчас слезки вытрем...
   Дашка вырывалась,  но Фокин держал крепко.  Еще и  Гулевых с Торчинским
вмешались -  помогли Сашке:  тоже не  дураки,  сообразили,  что  Дашка Алику
сейчас - помеха в деле.
   - Погоди, прораб, - вмешался бригадир слесарей, руководитель практики у
Алика.  - У смежников на доме третьего дня я видел такой же ящик. А они, как
ты знаешь, сдавать дом не собираются. Кумекаешь?
   Прораб взглянул на бригадира с некой надеждой.
   - Точно знаешь?
   - Не знал бы - не лез.
   - Бери мою машину и  -  пулей к  ним.  Проверишь -  позвонишь.  А  с их
прорабом я договорюсь, - потер в волнении руки. - Неужто есть спасение?
   Публика  потихоньку расходилась.  Прораб  строго  посмотрел  на  Алика,
сказал:
   - Хорошо,  что честно признался,  не  струсил.  А  заплатить,  конечно,
придется. В конце практики твой заработок подсчитаем и вычтем, что положено.
Понял?
   - Понял, - с облегчением ответил Алик.
   Он был искренне рад:  история заканчивалась благополучно.  В том, что у
смежников стекло найдется,  не  сомневался даже прораб:  знал,  что бригадир
впустую не говорит,  не обнадеживает. И Алик это давно понял: не первый день
с бригадиром трудится.
   Бим к нему подошел.
   - Скажи честно, Радуга, взял грех Строгановой на себя?
   - А если бы и так? - запетушился Алик.
   - Если так, то неплохо. Мужчина должен быть рыцарем.
   Что  это все стараются Алику объяснить,  каким должен быть мужчина?  То
Пащенко свой взгляд на сей счет доложил,  теперь Бим.  А  Алик,  выходит,  -
копилка: что ни скажут - собирает и в себе суммирует.
   А Бим - с чего бы? - похлопал его по плечу, бросил, уходя:
   - Растешь в моих глазах, Радуга. Не по дням - а по часам.
   Как будто Алику так уж  и  важно,  растет он в  глазах Бима или нет.  А
все-таки  приятными  показались  Алику  последние  слова  педагога.  Что  за
примитивное существо - человек: обычной лести радуется...
   Потом к Фокину подошел, спросил:
   - Куда Дашку дел?
   - Домой отвел.
   - Брыкалась?
   - Не то слово. Просто психическая...
   - Спасибо тебе.
   - Рады стараться, ваше благородие!
   И все.  Ни слова больше. Старая и крепкая дружба не терпит лишних слов,
боится их.  Гласит поговорка:  сказано -  сделано.  У  Сашки с Аликом -  все
наоборот: сделано - значит, сказано.
   Разошлись по  рабочим местам:  еще  целый час до  звонка.  Алик думал с
раскаянием:  "Подонок  ты,  Радуга.  Заподозрил  друга  черт  знает  в  чем,
наговорил Дашке с три короба. Выдумал тоже: завидуют тебе... Скорее ты Сашке
завидовать должен: это он - настоящий мужик, а ты - истеричная баба..."
   Таскал  на  этаж  радиаторы  центрального отопления,  представлял,  как
позвонит вечером Дашке, что они скажут друг другу.


17

   Под  городские соревнования отвели Малую  спортивную арену в  Лужниках.
Каков уровень! Поневоле зазнаешься... Наро-оду на трибунах - пропасть! Места
бесплатные,  погода отличная,  зрелище любопытное -  отчего же  не посетить.
Свистят,  орут знакомым на поле,  едят мороженое.  Репродукторы надрываются:
"Мы хотим всем рекордам наши звонкие дать имена..."
   Алик  вышел  из  раздевалки,  посмотрел по  сторонам,  послушал -  даже
поежился. Привык он бороться один на один с планкой, в пустом школьном зале,
куда   только  нянечка  иногда  заглянет,   скажет:   "Еще  не   отпрыгался,
болезненький?" И никого больше.  А тут - зрители. Хлеба и зрелищ им подавай.
Хлеба они дома поели, а за зрелищами сюда явились. Будет им зрелище.
   На футбольном поле возле ворот одиноко сидел Пащенко.  Алик увидел его,
закричал обрадованно:
   - Валерка! - помчался к нему.
   Обнялись, похлопали друг друга по спинам - давно не виделись, нынче уже
третий день пошел, как Алик к Вешалке домой заезжал, книгу отвозил.
   - Как самочувствие? - строго спросил Пащенко.
   - Жалоб нет.
   - Какие прогнозы?
   - Думаю всем рекордам дать мое звонкое имя.
   - "Имя рекорда -  Радуга".  -  Пащенко произнес это и прислушался:  как
звучит?  Звучало красиво. Заметил с сожалением: - Не то что - "Имя рекорда -
Пащенко". Скучная у меня фамилия.
   - Прыгнешь на двести сорок - зазвучит царь-колоколом.
   - Лучше ростовскими колоколами. Царь-колокол никогда не звонил, если ты
помнишь.
   Алик  засмеялся.  Опять уел  его  всезнайка Пащенко.  Знал Алик историю
самого большого колокола,  который так  и  не  удалось повесить в  звоннице,
знал,  да  запамятовал.  А  Пащенко  ничего  не  забывает,  тягаться  с  ним
бессмысленно.
   - Где Леший?
   Пащенко огляделся по сторонам.
   - Только что был здесь...  Придет,  куда денется. Он помнит, что у вас,
сэр, сегодня дебют.
   - И у вас дебют, сэр, - в том же стиле ответствовал Алик.
   - Куда нам,  грешным...  Вы,  сэр,  -  премьер, а мы - статисты в вашем
спектакле.
   - Валерочка,  не  лицедействуй,  -  опять  смеялся  Алик,  но  шутливое
замечание Вешалки было ему приятно.  "Мания грандиоза",  - сказал бы в таком
случае отец.
   Невесть  откуда  вынырнул Александр Ильич  в  своем  "соревновательном"
костюме: синяя куртка и красная водолазка, на шее - секундомер болтается.
   - Готовы, отцы?
   - Немного есть, - ответил Алик.
   - Плохо,  -  поморщился Леший.  -  Скромность,  конечно,  украшает,  но
злоупотреблять ею не следует. Какой последний результат на тренировке?
   - Сто девяносто восемь, - ответил Пащенко.
   - Отлично. А у тебя?
   - Двести пять, - сказал Алик.
   Леший даже присвистнул.
   - Ну, отец, ты дал! Никак, на рекорд мира замахнулся?
   - Не буду злоупотреблять скромностью.
   - И  правильно.  Если не  остановишься,  годика через три-четыре начнем
штурмовать. А пока с осени - оба в мою группу. Возражения есть?
   Возражений не было.
   - Кто из сильных сегодня выступает? - спросил Алик.
   - Советую присмотреться к двоим, - сказал Леший. - Номер семь - Баранов
и номер одиннадцать - Файн.
   - Ты их знаешь? - обратился Алик к Пащенко.
   - Фаина знаю. Длинный такой, в очках. Стилем "фосбюри" прыгает.
   - Спиной к цели, - презрительно протянул Алик.
   - Когда цель не видишь - не так страшно, - пошутил Леший и, посоветовав
напоследок:  -  Бойтесь Фаина,  опасный конкурент, - умчался дальше - другим
советы раздаривать.
   Репродуктор потребовал участников соревнований к  построению на  парад.
Построились. Под гремящий металлом марш прошествовали мимо трибун, встали на
футбольном поле.  Выслушали три кратких речи, вытянулись по стойке "смирно",
пока флаг поднимали. Все как в районе, только поторжественнее. Разошлись кто
куда.  Бегуны - к месту старта. Метатели - к своему бетонному кругу. Прыгуны
- в  сектор  для  прыжков.  Судей  на  сей  раз  за  алюминиевым столом было
побольше,  знакомых  среди  них  что-то  не  видно.  Обеспечено максимальное
беспристрастие. У Алика - семнадцатый номер, у Вешалки - третий.
   - Не повезло, - посетовал Валерка.
   - Не бери в голову,  -  утешил его Алик.  - Борись не с соперником, а с
планкой. Она без номера.
   Начальная высота - сто шестьдесят сантиметров. Детские игрушки...
   Никто не сбил планку. Даже вторая попытка никому не понадобилась. Сразу
видно: собрались лучшие в городе.
   Сто шестьдесят пять. Ветерок откуда-то возник, нагонял тучу.
   - Как бы дождь не полил, - сказал Валерка.
   Вот когда придется пожалеть о том,  что не в шиповках прыгаешь. Размоет
сектор,  начнут тапочки по грязи елозить -  разве прыгнешь?  Станешь думать,
как бы не упасть... Нет, зря Алик шиповками пренебрег. Говорил ему Александр
Ильич:  пожалеешь, намаешься в тапочках, не в зале прыгаем. Кто не в зале, а
Алик как раз в зале тренируется. Решил: с завтрашнего дня переходит на шипы.
Просит у  отца  деньги,  едет  в  магазин "Динамо" и  отоваривается.  Хватит
кустарничать! А тренировки перенесет на свежий воздух, на площадку в саду. И
плевать на малышню: пусть смотрят на "дядю чемпиона", не сглазят...
   Сто семьдесят на  табло.  Осмотрелся:  борьбу продолжают все,  никто не
вылетел.  Однако новая высота пошла труднехонько. Кому-то три попытки для ее
одоления потребовалось, а кому-то и трех не хватило.
   - Меньше народу -  больше кислороду, - пошутил Пащенко, и по неожиданно
плоской шутке Алик догадался, что друг волнуется.
   - Все будет тип-топ, Валера, держи хвост трубой.
   Самому Алику тревожиться не о чем.  Прыжки идут,  как отрепетированные.
Да они и вправду отрепетированы.
   Сто семьдесят пять.
   А занятно Файн прыгает.  Разбегается по дуге к планке,  взвинчивается в
воздух штопором,  зависает на долю секунды,  прогнувшись, и - взял высоту. С
первой попытки. Пижонит: толчковая нога - в шиповке, правая - в одном носке.
   Алик примерился к высоте,  отсчитал шаги до места начала разбега, пошел
на  планку.  Толкнулся сильно,  взлетел хорошо,  а  при  переносе тела задел
планку коленом, упал на маты вместе с ней.
   - Тол