днообразные выходят. Если веселый -
то хохочи все время, пока живот не заболит. А уж если мрачный, так тоже до
самого конца... Поседеть можно! А у Гоголя, смотри, как все разнообразно.
Вот Иван Иванович с Иваном Никифоровичем ругаются... Смешно, да? А рядом,
на сто девяносто первой странице, "Вий". Мороз по коже продирает! Прочтешь
сборник - и посмеешься, и поплачешь... Так гораздо интереснее получается.
Вот я тебе сейчас из "Вия" подиктую. Самое страшное место!

"Пусть диктует, - подумал я. - Скажу потом, что со страху ошибки насажал.
Ничего, мол, не мог сообразить от ужаса. Затмение мозгов произошло. Сила
художественной литературы!.."

- Значит, описание Вия, - сказал Саша. - Понятно? Пиши.

Только я медленно буду диктовать, чтобы в каждое слово вглядываться...
"Весь был он в черной земле... Как жилистые крепкие корни, выдавались его
засыпанные землею ноги и руки..."

- Ой, неужели так прямо и написано: "весь был в земле"?! - воскликнул я.

- Прямо так и написано. Не веришь, посмотри! Это мне только и нужно было.
Я, словно бы не доверяя Саше, схватил книжку и прочитал все, что там было
насчет земли. Ну конечно, уж заодно и безударные гласные разглядел.

- Да, действительно так... Скажи пожалуйста, какой ужас! Я уселся на место
и тут же записал прочитанные фразы.

- "Длинные веки опущены были до самой земли", - читал дальше Саша.

- Ой, неужели прямо до самой земли? - снова поразился я. - Так и написано?

Я снова вскочил со стула и заглянул в книжку.

- "С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем железное..." - медленно,
будто заучивая наизусть каждое слово, диктовал Саша.

- Ой, неужели такой страшный? Лицо железное?! Я вскочил в третий раз и,
трясясь от ужаса, выхватил у Саши синий томик. А сам с надеждой подумал:
"Так я, пожалуй, весь диктант без единой ошибочки напишу!"

Но не тут-то было. Саше мои вскакивания со стула надоели.

- Что ты все время ойкаешь, как Липучка? - сердито спросил он. - А еще
говорил, что всего Гоголя наизусть знаешь!

- Конечно, знаю... - залепетал я. - Но классика, понимаешь, так прекрасна,
что каждый раз кажется, будто читаешь впервые.

Саша поморщился: он не любил громких фраз.

- Ладно... Сиди смирно - и все. Если еще раз вскочишь, как щелкну по
затылку! Понятно?

Понять это было нетрудно. Я продолжал писать диктант.

- Во как Гоголь умел страх нагонять! - не удержался Саша. - У тебя прямо
руки трясутся от ужаса.

Если бы он знал, отчего у меня тряслись руки! Кончив читать про страшного
Вия, Саша сказал:

- Ну, вот и все!

"Да, вот и все! Крышка!" - подумал я и протянул Саше свои каракули. Но он
отмахнулся от моей тетради, схватил жестяную кружку и стал постукивать по
ней чайной ложечкой, точно так же, как это делал я, когда раньше,
давным-давно, играл с бабушкой "в трамвай".

- Звонок! Звонок! Урок окончен! - провозгласил Саша. - Проверять я тебя не
буду. Зачем?

- Конечно... не надо... - запинаясь от радости, сказал я. "Спасен!
Спасен!!!" И добавил: - У меня еще и почерк жуткий... Я ведь внук доктора!
Понимаешь? Ничего разобрать нельзя!

- Ясное дело, смешно будет, если я вдруг стану тебя проверять, - сказал
Саша.

- Факт, смешно, - согласился я.

На самом деле это было бы не смешно, а очень грустно. Я поскорей спрятал
свой диктант в ящик дедушкиного стола. "Потом сам проверю", - решил я. И
еще я подумал о том, что теперь мне нужно будет каждый день вызубривать
наизусть не один, а целых два диктанта.

ДНЕИСТРЕБИМЫЙ"

Итак, мы стали заниматься. Занимались мы в любую погоду и даже в такие дни,
когда с утра, как бы испытывая нашу волю, вовсю слепило солнце. В небольшой
комнатке было душно, и прямо до смерти хотелось искупаться. Мою волю
солнце, конечно, растопило бы в два счета, но, к счастью, рядом был Саша. А
он даже выглядывать в окно не разрешал, чтобы не соблазняться видом
Белогорки.

Как-то однажды, не вытерпев, я предложил заниматься по вечерам, после пяти
часов. Но Саша обозвал меня "тряпкой" и сказал, что в древней Спарте таких,
как я, сбрасывали с обрыва в реку. (Я бы, честно говоря, не отказался,
чтобы меня в ту минуту сбросили с холма в Белогорку.) И еще он сказал, что
заниматься нужно только по утрам, потому что утром голова свежая. Спорить
со своим учеником я не решался.

Все кругом хвалили меня, говорили, что я "настоящий пионер", потому что
жертвую своим отдыхом ради товарища. "Ой, ты прямо до ужаса благородный!
Настоящий рыцарь!" - говорила Липучка, по доброте душевной забыв, как мы с
Сашей совсем не по-рыцарски выставили ее из комнаты. И даже тетя Кланя
однажды вынесла мне благодарность.

Вообще-то я избегал встречаться с тетей Кланей, потому что она как, бывало,
увидит меня, так сразу начинает сравнивать с Маришкой, то есть с моей
собственной мамой. "Да, - говорила она, - Маришка-то поздоровее была...",
"Да, Маришка-то как угорелая по улицам не носилась!"

Я, конечно, понимал, что не стою маминого мизинца, что все прекрасные
мамины качества, к сожалению, не перешли ко мне по наследству... Но вот я
дождался похвалы и от тети Клани.

- Да, - сказала она, - Маришка тоже всегда хорошо училась. В этом ты похож
на нее... ("Как раз меньше всего", - мысленно, про себя, закончил я фразу
тети Клани.) Если вытянешь моего Сашку, спасибо тебе скажу. И Саша скажет.

"Кто кому должен будет сказать спасибо, это еще большой вопрос", - подумал
я. Кстати, Саша был единственный, кто ни слова не говорил о моем
благородстве и продолжал командовать мною так, словно учителем был не я, а
он.

Занимались мы всегда часов до пяти. В это время как раз приходил Веник.
Саша мазал ему живот йодом, и мы все вместе бежали к своему плоту на
Белогорку. Там нас уже поджидали Липучка и старый, вечно сонный шпиц Берген.

Впрочем, наш плот был уже не плотом и не океанским пароходом, а
спасательным судном и носил очень оригинальное имя - "Хузав". Название это
придумал Саша; в расшифрованном виде оно обозначало: "Хватай утопающего за
волосы". Мы все назывались теперь "хузавами". Слово это звучало
довольно-таки необычно и было похоже на название древних ископаемых
животных - всяких там ихтиозавров и бронтозавров.

Саша еще в самый первый день нашего знакомства сказал, что на плоту
необязательно плыть куда-нибудь далеко, за тридевять земель, что плот может
приносить пользу и здесь, в Белогорске. И вот, поскольку Белогорка была
коварной рекой, мы решили на своем плоту спасать утопающих.

Но утопать, к сожалению, никто не собирался. "Дикари", напуганные
рассказами о воронках, ямах и холодных течениях, купались очень осторожно.
Они, как правило, заходили в воду по пояс и начинали, радостно повизгивая,
плескаться, словно сидели в корыте или в ванне.

Если же кто-нибудь все-таки доплывал до середины реки, мы тут же
устремлялись на помощь. Саша с капитанского мостика приказывал мне
приступать к спасательным работам. Я спускал на воду длинный шест. Но
"утопающие" вместо благодарности кричали, чтобы мы перестали хулиганить и
швырять в них грязными палками.

Только один раз нам пришлось спасать по-настоящему. И то члена своего
собственного экипажа рядового матроса Веника.

Веник вздумал, расхаживая на плоту, читать журнал. Он сделал пять шагов по
палубе и... шагнул прямо в реку. Мы даже испугаться не успели, как увидели
в реке сразу три плавающих предмета: голову Веника, белую, распластавшуюся,
как блин, панаму и журнал... Была бы тут Ангелина Семеновна!..

Я слышал и даже читал где-то, что, если человека, не умеющего плавать,
завезти в самое глубокое место и спихнуть в воду, он, спасая свою жизнь,
обязательно поплывет. Мы были на самой середине реки, вода здесь была
темная, почти черная (это указывало на большую глубину), но Веник почему-то
не поплыл. Он молча цеплялся за бревна. Наш "Хузав" наклонился, котелок, в
котором главный кок Липучка варила картошку, тоже полетел в воду и сразу
пошел измерять глубину. Саша спрыгнул со своего капитанского мостика.

- Котелок утонул, - зачем-то сказал я. Наверное, от растерянности.

- Жаль, что твой собственный котелок на месте остался! Не мог удержать
Веника! Ведь рядом стоял...

И, пригнувшись, сложив руки над головой, Саша прямо в майке и тапочках
бросился в воду. Он обхватил Веника и без всякого напряжения стал
выталкивать его из воды на плот. Веник вообще был очень легкий, а в
воде-то, уж наверное, совсем ничего не весил. И все-таки он не сразу
вскарабкался на плот.

- "Вокруг света"! "Вокруг света"! - умоляюще вскрикивал Веник, не желая
спасаться, пока не спасут его журнал.

- Ничего, пусть поплавает вокруг света. Лезь на палубу! - скомандовал Саша,
не выпуская Веника, бережно обхватив его руками, словно какую-нибудь
драгоценную статую или вазу.

Я шестом подогнал "Вокруг света" к плоту и вытащил намокшие, слипшиеся в
одну тяжелую массу листы.

- Очень благодарен тебе, Шура, - произнес Веник и, подталкиваемый сзади
Сашей, полез на "палубу".

"Ишь ты, "очень благодарен"! - подумал я. - Даже сидя в воде, не может
сказать просто "спасибо". Какая сверхвежливость!"

Я стал подгонять к плоту распластанный на воде белый блин, который еще
недавно служил Венику панамой.

- Да ну ее! Не надо ее... - Веник не договорил, зубы у него вдруг
застучали, а все тело покрылось гусиной кожей. Только теперь он, видно,
понял, как велика была опасность, и задним числом испугался.

По Сашиному знаку мы всеми шестью руками схватили "утопленника" и подняли
его в воздух. Мы действовали по всем правилам: раскачивали Веника,
растирали его... Он потихоньку отбрыкивался, но и тут не терял своей
вежливости: заикаясь и дрожа, он объяснял, что мы "неразумно тратим силы".

- Ой, как же "неразумно"? - воскликнула Липучка. - Мы из тебя воду
выкачиваем!

- Зачем же? У меня вполне нормальное состояние, - интеллигентно возразил
Веник, взлетая к капитанскому мостику.

Мы, однако, не обращали на слова "утопленника" никакого внимания.

- Все сумасшедшие говорят, что они нормальные, а больные притворяются
здоровыми, - сказал я и нажал Венику на живот, чтобы выдавить воду.

Тут он от боли впервые потерял всю свою вежливость и крикнул:

- Сам ты сумасшедший!

Мы, пораженные такой необычной для Веника грубостью, сразу кончили
"спасательные работы", положили "утопленника" на "палубу" и поздравили его
со спасением. Но он несколько минут не шевелился. Кажется, именно сейчас,
после наших "спасательных работ", ему нужна была настоящая медицинская
помощь...

В тот же день наш плот перестал быть спасательным судном.

- Он будет пограничным сторожевым катером! Понятно? - сказал Саша. -
Белогорка будет пограничной рекой, а мы с вами начнем вылавливать
нарушителей. Нужно было придумать катеру какое-нибудь боевое и оригинальное
имя.

- "Ласточка"! - предложила Липучка.

- Ну да, еще воробьем назови! - усмехнулся Саша. - Или канарейкой!

- "Верный, недремлющий страж", - предложил Веник.

Но Саше и это не понравилось.

- Ты бы еще в две страницы название придумал! Надо, чтобы коротко было, в
одно слово. Вот, например: "Неистребимый"!

Это имя все приняли единогласно.

Я захотел устроить ребятам сюрприз. Поздно вечером я тайком пробрался к
плоту и написал углем на ящике из-под рафинада, то есть на капитанском
мостике, название нашего катера. "Вот уж завтра глаза вытаращат! Вот уж
удивятся!" - подумал я. И отправился спать.

Первым удивился Веник:

- Любопытно, какой это грамотей нацарапал? "Неистрибимый"! Надо же так!

- Ну, и что? - не понял я.

- Между "р" и "б" должно стоять "е", а тут - "и". Уразумел?

Да, я сразу все уразумел. И вслух предположил:

- Какой-нибудь посторонний человек написал.

Веник пожал своими плечиками:

- Загадочно! Никто из посторонних, кажется, не в курсе того, как называется
наш катер.

- Подслушал - и узнал. Подумаешь, "не в курсе"! Один ты в курсе, да? -
набросился я на Веника. А про себя подумал:

"Какое счастье, что Саша не проверяет мои диктанты и не знает моего
почерка!" И еще я подумал, что надо заниматься теперь гораздо больше. С
того дня мы стали писать диктанты не только по утрам, но и по вечерам - как
говорится, на сон грядущий. А по ночам мне еще чаще стали сниться хороводы
орфографических ошибок и двойки с ехидными закорючками.

"Нарушителей границы" мы искали главным образом в воде. Всех незнакомых нам
мальчишек мы вытаскивали из реки на свой "катер" и требовали предъявить
документы. "Нарушители" были или совсем голые, или в одних трусах, и потому
документов у них не оказывалось.

- Странно, странно... - говорил Саша. - Как это вы пускаетесь в плавание
без документов?

"Нарушители" смотрели на нас, как на сумасшедших. И я сам, между прочим,
думал, что все это - пустые игры и что из-за наших с Сашей переэкзаменовок
мы так и не сможем использовать свой плот по-настоящему, для какого-нибудь
важного дела.

ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ...

Никогда я не забуду эту ночь.

Вечером мы с Сашей подиктовали друг другу. Я снова вслух погоревал о том,
что из-за Сашиной переэкзаменовки (о своей собственной я, разумеется,
только подумал) мы никак не можем использовать свой плот. Саша стал
произносить всякие благородные фразы, вроде того, что никто не должен
страдать из-за его двойки и что мы можем плыть без него куда нам угодно.
Тогда и я тоже стал бить себя кулаком в грудь: никогда, мол, не оставлял и
не оставлю товарища в беде!

По ступеням застучала палка: дедушка вернулся с вечерней прогулки.

Иногда он возвращался гораздо позже, потому что его прямо на улице
перехватывали и зазывали к себе пациенты: то послушать сердце, то проверить
легкие, а то просто попить чайку.

Мы с Сашей простились до утра, не подозревая, что увидимся гораздо раньше.

А ночью вдруг затрезвонил желтый ящик с ручкой на боку, похожий на кофейную
мельницу. Такой у дедушки был телефон.

Он будил нас не впервые: дедушку и по ночам вызывали в больницу или, как он
говорил, "на трудные случаи". Дедушка всегда полушепотом отвечал в трубку:

- Еду. Ну, какой может быть разговор!

На самом деле ему приходилось не ехать, а идти, потому что машины у него не
было. Ботинки дедушка в таких случаях натягивал в последнюю очередь и уже
за дверью, а палка его не пересчитывала ступени. Неужели он думал, что я
сплю и ничего не слышу?

На этот раз дедушка долго не отходил от желтого ящика.

- Так-с... Прескверное положение, - тихо говорил он в трубку. - До Хвостика
я буду часа полтора добираться. Это если в обход, по дороге... Да что вы!
Откуда сейчас машина? По реке, правда, куда быстрее... Да нет у меня
персонального парохода...

Я так стремительно вскочил со своей раскладушки, что ножки, которые были
прямо под моей головой, подвернулись, потянули к себе остальные две пары
ножек - и раскладушка сама собой стала складываться.

- Есть пароход! Есть, дедушка! Есть!.. - завопил я. От неожиданности
дедушка выронил трубку, она заболталась на шнуре, заколотилась об стенку.

- О чем ты? Какой пароход? - шепотом, словно все еще боясь разбудить меня,
спросил дедушка.

- Наш пароход! Наш катер "Неистребимый"!

Дедушка повернулся и стал шарить руками по стене, искать трубку. Наконец
нашел ее и прошептал:

- Подождите минутку. Я тут улажу семейные дела... - Он зажал трубку ладонью
и обратился ко мне: - Переутомился ты, что ли? Перезанимался с Сашей? Или,
может быть, на солнце перегрелся?

- Я не перегрелся, дедушка. У нас есть пароход. Честное слово, есть!

- Пароход? Вообразите, какую чепуху мелет! - Как всегда в минуты волнения,
дедушка обращался к кому-то третьему, как бы незримо присутствующему в
комнате. - Какие судовладельцы нашлись!

- Ну, в общем, это мы его так называем... пароходом. А на самом дело это
плот. Мы сами построили, честное слово!

- Ах, плот? Так бы сразу и сказал, - Дедушка разжал руку и склонился над
трубкой. - Здесь как будто намечается выход. Я приеду... Ну, какой может
быть разговор!

Мне очень хотелось самому, без всякой посторонней помощи, перевезти дедушку
в заречную часть города, называемую Хвостиком. Это был бы подвиг! О нем
могли бы написать в газете, о нем узнали бы все! И тетя Кланя узнала бы. И
тогда, может быть, она признала бы наконец, что я достойный сын своей мамы.
Но тут же я подумал, что Саша, наверное, никогда бы не уплыл без меня.

- Поскорей, - предупредил дедушка. - Дорога каждая минута. Я пока буду
спускаться к реке. А то ведь мы с ней медленно ходим. - Он погладил похожую
на крендель ручку своей самодельной палки, - Догоняйте меня!

Я уже был внизу, когда дедушка стуком палки остановил меня.

- Поосторожней! - крикнул он, прикрывая рот ладонью. - Клавдия Архиповна
под кроватью дубину для воров держит!

Я не боялся дубины тети Клани, потому что хорошо знал, возле какого окна
стоит Сашина кровать.

Прежде чем забраться на подоконник, я секунду поразмыслил: "Как разбудить
Сашу, чтобы он не испугался и не закричал со сна? Может быть, сперва зажать
ему рот? Хотя Саша не закричит, он ведь не какой-нибудь Веник".

Я смело вскарабкался на подоконник и увидел, что Саша те спит: он
приподнялся на локте и чуть-чуть наклонил голову, к чему-то прислушиваясь.

Не успел я вслух удивиться, как Саша преспокойным шепотом спросил:

- Что там случилось?

- Ты всю ночь не спишь, что ли? - спросил я.

- Да нет, просто услышал, как ты соскочил с крыльца. У дедушки Антона
совсем не такие шаги. Что случилось?

- Очень важное дело! Понимаешь, заболел один человек. Очень тяжело... На
Хвостике. Мы должны перевезти дедушку. На плоту!.. Пешком идти очень долго.
У него еще и ноги болят... А по реке же в три раза быстрее!

Пока я все это объяснял, Саша натянул майку, тапочки и оказался рядом со
мной на подоконнике.

Дедушку мы догнали на полдороге. Он шел не своей обычной неторопливой
походкой, какой ходил во время прогулок, а быстрыми и резкими шагами. Спина
его все время напряженно вздрагивала: нелегко доставался ему каждый быстрый
шаг.

Дедушка бормотал себе под нос:

- Ведь предупреждал, кажется... Сколько раз предупреждал! Как маленький!..
Как ребенок... Со смертью играет. Так-с...

"Кого это он пробирает?" - не понял я.

Мы прошли мимо зеленого шалаша. Но старый шпиц Берген даже не тявкнул.

- Часовой! - усмехнулся Саша. - Бдительный страж! Дрыхнет себе, как медведь
в берлоге.

Подгонять плот к самому берегу не было времени. Дедушка, не раздумывая,
присел на камень, скинул ботинки, носки, засучил брюки. Затем он взял в
каждую руку по башмаку, палку засунул под мышку и смело пошел по воде. Мы с
Сашей торопливо зашлепали сзади. На плот дедушка тоже взобрался легко - по
крайней мере, быстрей, чем взбирался Веник.

Мы усадили дедушку на маленький ящичек, на котором обычно сидела Липучка,
когда разжигала костер, варила суп или картошку. Я вытащил из воды якорь, и
мы с Сашей изо всех сил приналегли сразу на два шеста. "Неистребимый"
рванулся с места.

Посреди реки пролегла золотая, словно песчаная, дорожка - это луна освещала
наш путь. Берега, которые днем были такими веселыми, зелеными от травы и
пестрыми от цветов, сейчас казались мрачно насупившимися. И такой же
мрачной, таинственной громадой возвышался наш холм. Казалось, что какое-то
гигантское чудовище разлеглось на берегу и подняло вверх свою острую морду.
Как два глаза, светились где-то высоко два окна.

- Наверное, там больные, - сказал я.

Мне всегда казалось, что за окнами, не гаснущими в ночи, мучаются больные
люди. Дедушка сидел ссутулившись, опершись на палку. Карманы брюк и пиджака
топорщились от разных пузырьков и инструментов. Немного в стороне, нос к
носу, стояли ботинки. Услышав мои слова, дедушка очнулся, приподнял голову.

- Нет, это не больные, - сказал он. - Справа - отделение милиции, а
слева... Не знаю... может, кто-нибудь к экзаменам в институт готовится.

"Или к переэкзаменовке зубрит", - тут же подумал я. Мне показалось, что и
Саша подумал то же самое. Спорить с дедушкой было смешно: он ведь знал всех
больных в городе.

Окраина, имену