лице
папу и крикнул:
   - Папа! Ты куда? Папа!
   Тогда он развернулся, побежал нам навстречу и, подбежав, спросил:
   - Зачем ты кричишь на всю улицу?
   - А зачем ты от нас убегаешь? - сказала мама.
   - Я убегаю не от вас, а от инфаркта,  инсульта,  атеросклероза  и  прочей
дряни, - объяснил папа, - и, главное, мне это  начинает  нравиться.  Честное
слово!
   - Скоро ты станешь абсолютным чемпионом  мира  по  бегу  от  инфаркта,  -
сказала мама папе, открыв калитку.
   Они сели на лавочке перед домом, а меня мама попросила поставить чайник и
накрыть на стол. Это означало, что у  моих  родителей  секретная  беседа.  Я
обиделся и, чтобы не думали, что я подслушиваю,  включил  радио,  накрыл  на
стол и начал красными  чернилами  сочинять  письмо  Снежке.  Я  почти  успел
написать о спасении Кыша. Отвл„к меня папа. Он стал расхаживать по  комнатам
и долго рассматривал военные фотокарточки Анфисы Николаевны.  Маме  уже  при
мне он сказал:
   - Успокойся. Странного действительно произошло более чем  достаточно.  Но
мы иногда не понимаем других людей, не понимаем их поступков,  а  потом  вс„
очень просто объясняется. Подожд„м ещ„ три дня.
   - Тебе хорошо. Ты не с нами. А я теперь боюсь любого шороха. Мне не нужен
такой отдых! - сказала мама.
   - Ирина, тебе  нужно  убегать  от  нервного  состояния.  Каждый  день  по
полчаса, - сказал папа. - Между прочим, у нас в палате  тоже  напряж„ннейшая
атмосфера, а я не раскаиваюсь.
   - Почему напряж„ннейшая атмосфера? - тут же спросил я.
   - Торий и Федя цапаются, как кошка с собакой. Спорят о красоте. Это  раз.
Затем подозрительно ведут себя Василий Васильевич и Милованов. Между прочим,
все они, кроме Тория, мне глубоко симпатичны.
   - Расскажи, почему они подозрительно себя ведут? - попросил я.
   - Пожалуйста, не забивай ему голову всякими подозрениями, - сказала  мама
папе. - Он и так вообразил себя сыщиком.
   - А проспал вс„ на свете, - усмехнулся папа. - Даже мой свитер.
   Он вдруг посмотрел на часы, снял на наших глазах ботинки и брюки и в  той
же самой позе, что утром на площадке, поджав под себя ноги  по-турецки,  сел
прямо на пол. При этом он со свистом вдыхал воздух носом,  а  выдыхал  ртом.
Папин взгляд был устремл„н мимо нас с  мамой  куда-то  вдаль.  Потом,  снова
взглянув на часы, папа неподвижно растянулся  на  полу.  Потом  встал  около
стены на голову, продолжая странно дышать и блаженно улыбаться.  Мама,  сжав
руками щ„ки, наблюдала за ним.
   В этот момент возвратилась домой  Анфиса  Николаевна.  Она  ни  капли  не
удивилась, увидев стоявшего вверх ногами папу, и сказала:
   - Добрый вечер! Продрогла. Хочется чаю. Покрепче.
   - Извините, - сказал папа, встав с головы на ноги.
   - Ну что вы! Системой Корнея Викентича меня не удивишь, -  ответила  наша
хозяйка.
   После этого, отказавшись пить чай, папа побежал на ужин.
   А мы с Анфисой Николаевной ужинали молча и, наверно, думали  об  одном  и
том же: что же нас ожидает через три дня, и скорей бы уж они прошли.
   Ночью я  спал  в  комнате.  Ложиться  на  улице  мама  мне  категорически
запретила. Кошка мирно улеглась на подоконнике, а Кыш под  раскладушкой.  Он
будил меня несколько раз,  потому  что  ворочался  всю  ночь  и  повизгивал:
конечно, ему снилось, как огромная волна уносит его в  открытое  море  и  он
ид„т ко дну в вечную темноту, вс„ глубже и дальше от солнца и синего неба.

   33

   Рано-рано утром Кыш  залаял  и  разбудил  меня  окончательно.  Он  просил
выпустить его на улицу прогнать кого-то чужого. Я  велел  Кышу  помолчать  и
дать поспать маме с Анфисой Николаевной и вышел вместе с ним из дома.
   - Ал„шка!
   - Иди сюда! Быстрей!
   Я по голосам узнал Севку и Симку. Веры с ними не было.
   -  Послушай,  сможешь  дн„м  подежурить  вместо  Верки?  А  она   сбегает
пообедать, - спросил Сева.
   - Смогу, - ответил я, даже не поинтересовавшись, где дежурит Вера.
   - А мать тебя отпустит? - спросил Симка.
   - А почему же не отпустит? - сказал я уверенно.
   - Верка лежит в засаде и охраняет Павлика, - объяснил Сева. - Ты примерно
в час дня сменишь е„. Верке инструктировать  тебя  будет  некогда.  Так  что
учти: если заметишь, как кто-нибудь сделает попытку вырвать у  Павлика  перо
из хвоста, так сразу фотографируй и  убегай.  У  не„  там  есть  "Зоркий"  и
вспышка. Понял?
   - Понял. А бинокль вы мне дадите? - сказал я.
   - Насмотришься в другой раз.
   - А вы сами куда ид„те? - спросил я.
   - Не задавай лишних вопросов. Дотошный ты человек, - ответил Сева.
   Они ушли. Я проверил заграждение около огурцов.  Вс„  было  на  месте.  И
нитки, и оставшиеся два шара.
   - Вот так, Кыш, - сказал я, решив убрать шары и нитки. -  Зря  мы  огород
городили. Это преступление так и будет нераскрытым.
   После завтрака мама сказала Анфисе Николаевне:
   - Прямо не верится, что ночь прошла спокойно. По-моему, если  написать  в
"Юный натуралист", как Кыш подружился с кошкой... честное слово, не поверят!
   - Но ведь дружит в зоопарке собачка со львом, - сказал я. - И  он  е„  не
ест вот уже сколько лет.
   - Зоопарк -  другое  дело.  Там,  возможно,  звери  дружат  от  тоски,  -
объяснила мама.
   Анфиса Николаевна, позавтракав, сказала маме:
   - Вы, наверно, пойд„те гулять? А я возьмусь за обед.
   - Но ведь у нас есть обед! - удивилась мама. - И борщ и котлеты с туш„ной
капустой. Даже кисель есть!
   - Я должна приготовить другой обед, - сказала Анфиса Николаевна.
   Мама обиженно промолчала и  стала  собираться.  Тогда  Анфиса  Николаевна
обняла е„ за плечи и успокоила:
   - Ирина, вы чудо,  а  не  повариха.  Не  обижайтесь.  Я  ничего  не  могу
объяснить, но мне нужно приготовить другой обед. Без  туш„ного  мяса...  без
киселя... Обед невкусный, но единственно необходимый. И потом, я  вас  очень
прошу: не возвращайтесь до четыр„х часов. Ладно?
   - Понимаю... понимаю, - сказала мама. Но я был уверен, что она ничего  не
понимает так же, как и я, и по дороге на почту спросил:
   - Может, она после войны такая... странная?
   - Нет. И как тебе не стыдно так думать? Я и сама ничего не понимаю.
   - А почему ты сказала, что понимаешь?
   - Из чувства такта. Вот почему.
   - Что значит "чувство такта"? - спросил я. - Это когда говорят неправду?
   - Господи! Почему я не уехала одна в какую-нибудь глушь! Я же имею на это
право раз в году! - вместо ответа на  мой  вопрос  с  отчаянием  воскликнула
мама, и я решил е„ не расспрашивать больше во время отпуска ни о ч„м.

   34

   У подъезда почты я увидел  пойнтера  Норда.  На  н„м  был  новый  кожаный
ошейник с медными пластинками, и сам Норд выглядел помолодевшим  и  вес„лым.
Кыш подош„л, обнюхал этот ошейник и посмотрел на меня:
   "Я хочу такой же! Мой старый и некрасивый!" - означал его взгляд.
   - Не завидуй. Зависть - плохое чувство. Так нас учат в школе, - сказал  я
Кышу. - Стыдно. Сиди здесь и никуда не уходи. И  вообще  надо  уметь  носить
вещи! Ошейники прямо горят на тебе!
   На почте меня сразу окликнул Федя:
   - Привет! Вот почитай, что я втолковываю своей жене. -  Он  протянул  мне
листок с текстом телеграммы, - Пошлю "молнией".

   - "Фантастических обстоятельствах приобр„л пойнтера тр„хлетку кличке Норд
масти какао крошками снега утки озере наши люблю никогда  целую  либо  семьи
‚шкин", - прочитал я медленно вслух и, не поняв конца телеграммы, спросил: -
Что значит: "Люблю никогда целую либо семьи"?

   - В телеграмме, - объяснил  Федя,  -  особенно  в  "молнии",  слова  надо
пропускать, экономить денежку. Вот и получится: "Люблю, как  никогда.  Целую
крепче, чем когда-либо, глава семьи ‚шкин". Ясно?
   - Здорово! - засмеялся я.
   К нам подошла мама, получившая денежный перевод с работы, и сказала Феде:
   - Здравствуйте! Спасибо! Мы никогда не забудем того, что вы  сделали  для
Кыша и для всех нас. Ведь это я виновата. Я его проспала. Спасибо!
   Федя до того засмущался, что как-то весь согнулся, пробормотал:
   - Я что... Долго ли умеючи... - и пош„л к окошку телеграфа.

   35

   - Что мы будем делать до  четыр„х  часов?  -  спросила  у  меня  мама.  -
Купаться нельзя. Слышишь, море шумит? И холодно. Вс„ одно к одному! Вс„  как
назло!
   - Ну чего уж такого плохого случилось? - сказал я.  -  Ещ„  у  тебя  весь
отпуск впереди. И выспалась ты сегодня.
   - Первый раз за несколько дней... Поедем на теплоходе  в  Никитский  сад!
Прекрасная идея! Там и пообедаем в шашлычной. Едем!
   Я обрадовался, потому что мама ещ„ в Москве  много  раз  рассказывала  по
фотокарточкам о Никитском саде, где растут тысячи разных деревьев  и  кустов
со всего земного шара, и мне так захотелось увидеть сосну Монтесумы, бамбук,
банан, а самое главное - дерево, которое росло ещ„ до того, как  образовался
каменный уголь - гингкго. Название  врезалось  в  мою  память,  и  я  иногда
повторял его, словно посасывая  под  н„бом  зел„ную  карамельку:  гингкго...
гингкго... гингкго... Я даже спорил со Снежкой, что ей никогда не выговорить
это слово правильно двадцать раз подряд...
   Я обрадовался ещ„ и поездке на белом теплоходе, но тут же  вспомнил,  что
должен сменить Веру, охранявшую павлина Павлика, и сказал маме:
   - Давай поедем в следующий раз. Я боюсь, меня будет подташнивать на море.



   - Это верно. И вообще в шторм пароходы не ходят. Я  совсем  забыла.  А  в
автобусе париться неохота, - согласилась мама.
   - И потом, надо бы поехать вместе с папой. Без него неудобно, - сказал я,
и мы пошли смотреть Воронцовский дворец.
   Во дворце мне больше всего понравились белые львы из каррарского мрамора.
Их было шесть. Два спали, два стояли, а два держали лапы на шарах, как будто
собирались играть в футбол. И  под  носом  одного  спящего  льва,  назойливо
жужжа, как электробритва папы, летал шмель. Кыш несколько раз подпрыгивал  и
тявкал на шмеля.
   Шмель взлетел повыше. Кыш злился сильней и сильней. Я,  хохоча,  наблюдал
за его дуэлью со шмел„м, и дело кончилось тем, что шмель ужалил Кыша в  нос.
Я не заметил, как это произошло, а только увидел, как он взвыл,  бросился  к
клумбе и стал рыть носом землю.  И  подвыванье  его  доносилось  глухо,  как
из-под земли.
   Мама, слушавшая объяснение экскурсовода, тут же  прибежала  и  с  испугом
спросила:
   - Что с ним? Почему вас нельзя оставить одних?
   - Его укусил шмель.
   - А ты где был?
   - Здесь.
   - Но ты же мог отогнать шмеля!
   - Зачем его отгонять? - сказал я. - Шмель летал и никого не  трогал.  Кыш
первый к нему пристал. Вот и получил.
   - Товарищи! Это безобразие! -  сказал  экскурсовод.  -  Попросите  собаку
покинуть клумбу!
   Экскурсанты засмеялись. Я за ошейник оттащил  Кыша  от  клумбы.  Выть  он
перестал, но, фыркая, отряхивал лапой землю с носа.

   36

   Мама пошла во дворец первой, потому что вместе мы не  могли  пойти  из-за
Кыша. Я сидел на скамейке в  тен„чке,  смотрел  на  каменные  стены  ограды,
увитые плющом и диким виноградом, и думал, что действительно каждый  день  с
Кышем что-нибудь случается. То  из-за  кошки  Волны  он  чуть-чуть  не  стал
заикой, то заноза, то тонул, то перегрелся на солнце, а теперь его ужалили в
нос! Если так и дальше пойд„т дело, то у него начнут пошаливать нервишки,  и
мы привез„м в Москву инвалида. А  может  быть,  он  совсем  отвык  от  дикой
собачьей жизни и изнежился в домашних условиях?
   Что, если Кышу  тоже  возвратить  облик  настоящей  собаки,  которой  вс„
нипоч„м: и занозы, и ночные нападения кошек, и  солнце,  и  море,  и  всякие
шмели? Хорошо бы! Но как? Додуматься до этого я не мог.
   Кыш забрался под скамейку, фыркал там и т„рся носом о мою сандалию...
   - Перед входом во дворец надень чувяки, - сказала мне мама, вернувшись. -
В залах ничего не трогай руками, не ходи с высунутым языком и не  садись  на
антикварную мебель.
   - А что же тогда можно делать  во  дворце?  -  недовольно  спросил  я.  -
Неохота мне туда идти.
   -  Там  интересные  картины  и  скульптуры,  великолепная  отделка  стен,
потолков и красивый паркет.
   - А буфет есть во дворце? Или столовая? - с надеждой спросил я.
   - Там несколько буфетов и прекрасная столовая. В общем, иди и  постарайся
запомнить, что ты видел. Тебя же  обязательно  спросят  ребята  в  школе,  -
сказала мама.

   37

   Я вынул из ящика у входа войлочные чувяки с длинными тес„мками, надел их,
предъявил билет и заш„л во дворец. Там было много народу. Все тихо ходили на
цыпочках, смотрели вверх на красивые потолки, вбок на красивые стены и  вниз
на  красивый  паркет,  сделанный  из  ценных  пород  деревьев.   Сразу   три
экскурсовода что-то объясняли. Я  узнал,  Что  дворец  построили  крепостные
крестьяне для графа Воронцова и его жены.
   Я ходил по залам и думал: "Зачем графу и  его  жене  нужно  было  столько
комнат? У нас в Москве двухкомнатная квартира, и то мы в ней жив„м втро„м да
ещ„ с собакой и не жалуемся".
   Потом я подош„л к дежурной и спросил:
   - Скажите, пожалуйста, где здесь буфет?
   - Налево в следующей комнате, - ответила  она.  Я  заш„л  туда  и  увидел
толпившихся у огромного красивого  буфета  людей.  Буфетчицы  около  него  я
что-то не заметил, а мне очень хотелось купить конфету и стакан лимонада.  И
вообще в буфете, наверно, был перерыв. Тогда я спросил  у  другой  дежурной,
как пройти в столовую, и она показала мне дорогу.
   В столовой тоже толпилось вокруг громадного стола много экскурсантов, и я
никак не мог найти, кто последний, хотя спросил человек десять. Запахов  еды
я тоже не учуял. Наконец какой-то парень сказал мне:
   - Здесь теперь последних нема.  Все  первые.  Я  протолкался  к  столу  и
увидел, что на н„м ничего  нет,  кроме  серебряных  в„дер  для  шампанского,
которое, как объясняла экскурсовод, лилось здесь с  утра  до  вечера  рекой,
пока рабочие и крестьяне не прекратили это безобразие.
   Я понял, что мама нарочно меня разыграла с буфетом и  столовой,  и  пош„л
искать выход. И вдруг около мраморной скульптуры какой-то красивой женщины я
увидел Милованова - папиного соседа по палате. Он почтительно и робко, как я
перед завучем, стоял перед скульптурой красивой женщины и тихо говорил ей:
   - Вот так, милостивая государыня, много с тех пор воды утекло.
   Я подош„л и поздоровался. Милованов как-то  странно  уставился  на  меня,
словно вспоминал, кто я такой и где и когда мы виделись.
   - Я Ал„ша, сын Сероглазова, - подсказал я.
   - Да... да, прости, пожалуйста, я  замечтался.  Здравствуй!  -  Милованов
улыбнулся и обнял меня. - Нравится дворец?
   - Ничего, - сказал я и спросил, показав на скульптуры: - Зачем вы с  ними
говорили?
   - Видишь ли... я изучаю жизнь Пушкина и... как бы тебе  объяснить?  Я,  в
общем, попытался представить себя на его месте. Понимаешь?
   - Конечно. Я сам представлял себя на его месте, когда  вызывал  на  дуэль
Рудика Барышкина.
   - Расскажи, пожалуйста, из-за чего? - попросил Милованов, и  оттого,  что
он попросил серь„зно, я рассказал, как Рудик  с  дружками  украл  маленького
Кыша, как мы его искали, нашли и выручили, а потом я бросил в Рудика  папину
перчатку, но он испугался идти на дуэль.
   Милованов  поблагодарил  меня  за  рассказ.  Его  кто-то   окликнул.   Мы
попрощались.
   Я вышел из дворца, но забыл снять  чувяки  и  возвратился  обратно.  Мама
весело смеялась надо мной, а Кыш бежал следом и теребил болтавшиеся тес„мки.
Про укус в нос он успел забыть.

   38

   Мы пошли гулять по парку. Мама спросила:
   - Ну как буфет?
   - Буфет как буфет. Очередь, правда. Я выпил лимонада с вафлей.
   - Разве во дворце действительно есть буфет?
   - А как же! Он находится в подвальчике, где раньше умирали  от  голода  и
холода домработницы и кучера карет, - соврал я не моргнув  глазом,  но  мама
засмеялась.
   Потом мы забрались на Хаос. Вот это мне  понравилось!  Тут  было  столько
навалено большущих валунов и скал, что я  сам  себе  показался  лилипутиком!
Камни были шершавые, ноги по ним не  скользили.  Мы  смотрели  на  штормовое
море,  а  самые  высокие  кипарисы,  кедры  и  платаны  покачивали  зел„ными
макушками вдали под нами...
   - Правда, Хаос прекрасен! - воскликнула мама.
   - А почему, интересно, в Москве ты говоришь совсем другое? - спросил я. -
Почему у тебя у самой вс„ наоборот?
   - Не понимаю! - удивилась мама.
   - В Москве ты говоришь: "Ал„ша! Мне жить не хочется, когда  я  прихожу  с
работы и вижу, что дома - хаос!" - сказал я, и мама, смутившись, задумалась.
   - Сравнил! - немного погодя сказала она. - Одно дело - хаос в природе,  а
другое - дома. И потом, у тебя есть голова на плечах, и ты должен  подумать,
перед тем как перевернуть весь дом вверх ногами. А природа  неразумна.  Поэт
Некрасов сказал, что в ней вообще безобразия не бывает.
   - Вот и я хочу быть неразумным! - сказал я.
   - Но почему?
   - Если я стану неразумным, как природа, то во мне тоже не будет  никакого
безобразия.
   Мама на секунду закрыла глаза и покачнулась, как будто у не„  закружилась
от моих слов голова. Я поддержал  е„,  заверил,  что  хочу  быть  неразумным
понарошку, и спросил:
   - А разве вулканы и землетрясения в природе - не безобразие? А саранча? А
тайфуны?
   - Безобразие! - согласилась мама. - Но природа делает их не назло  людям,
она не может иначе. А мы, люди, делаем  всякие  безобразия,  хотя  можем  не
делать их. Посмотри вокруг! Нет камня, на  котором  бы  не  были  намалеваны
разные имена и фамилии!
   Я  пригляделся  к  Хаосу.  На  камнях  краснели,  голубели,  зеленели   и
оранжевели сделанные масляной краской подписи:

   "Вовча и Вит„к из Киева", "Вася  с  Курской  Аномалии",  "Любка",  "Семья
Гундосовых", "Реваз", "Клава! Эх,  Клава!",  "Люди!  Поддерживайти  в  хаоси
абрасцовый парядак! Алик!"

   - Я и то без ошибок постарался бы написать!  -  сказал  я,  и  мне  вдруг
самому захотелось на камне голубыми буквами сделать надпись:

   Я ЛЮБЛЮ ПАПУ, МАМУ, КЫША, ВСЕХ ЛЮДЕЙ И ПРИРОДУ! АЛЕША.

   И только я это захотел сделать, как вдруг вспомнил тот день,  когда  Федя
покупал в хозяйственном магазине масляную краску с кисточкой и ещ„ отказался
ответить продавцу, что он собирается красить...
   "Вот это да! Неужели он купил масляную краску для... этого?" - подумал я.

   39

   После карабканья по Хаосу мы спустились к прудам. Их было  два.  В  одном
плавали неподвижные,  словно  ветром  стронутые  с  места  ч„рные  лебеди  с
красными клювами. А в другом - два белых лебедя. Дети и взрослые  кидали  им
куски булок и баранок, но  лебеди,  наверно,  были  сыты  и  поглядывали  на
размокшее в воде лакомство свысока. И странно  было,  что  булки  и  баранки
постепенно куда-то пропадали на наших глазах.
   - Это рыбки, - объяснила мама.
   Я пригляделся к зеленоватой воде и увидел золотых рыбок.  Они  пикировали
вверх, скл„вывали лебединую пищу и медленно опускались на дно. Внезапно  они
бросились врассыпную, и я увидел медленно плывущую длинную тень.
   - Это ос„тр, - объяснила мама, а Кыш, поглядев в воду, залаял.
   Я разглядел острый, загнутый нос и щитовидные пластинки на голове,  спине
и боках. Ос„тр был похож на подводную лодку. Он что-то выискивал на  дне,  а
на поверхность ни разу не поднимался. По берегу, любуясь  им,  ходила  толпа
отдыхающих, и мы тоже. Потому что уж очень он был красив!
   И когда ос„тр долго  отдыхал  на  одном  месте,  я  услышал  голоса  двух
бородатых, с волосами до самых плеч парней, стоявших рядом. На  шеях  у  них
болтались клешни крабов.
   - На вертеле он будет в большом порядке! - негромко сказал один из них. -
Вертел возьм„м в шашлычной.
   - Голову, хвост и брюшко заделаем в ухе, - сказал второй.
   - Девочки оближут пальчики!
   - Возьм„м на прокат подводное ружь„! Понял?
   - Старик, ты гений. Миллион лет назад ты был бы  вожд„м  нашего  племени!
Ура!
   - Нет, ружь„ не годится. Темно. Придумаем что-нибудь  другое.  Сегодня  в
два ноль-ноль.



   - А вдруг... нас засекут?
   - Что? Вздрогнул?
   - Но ведь