сь, что
с них надо, и стали выкликаться.
     В аккурат сто двадцать человек вышло.  Это окромя старых и убогих.  Тех
он еще раньше взашей гнать велел.
     "Ну, говорит, Васька, вот тебе славное воинство. Дай ты им по берданке.
Да чтобы за три дня они у тебя и штыком,  и курком,  и бонбою упражнялись. А
на четвертый день ударим в бой!"
     Те,  конечно, как услыхали такое, сразу и псалом царю Давиду затянули -
и  в ноги.  Только двое вышли.  Один россошанский -  булочника Федотова сын.
Морда -  как  тыква,  сапогом волка зашибить может.  Он  еще,  помнится,  до
монашества квашню с  тестом пуда на три мировому судье на голову надел...  А
другой - тощий такой, лицо господское, видать - не из наших.
     Долгунец велит:  "А подайте им коней!" Гаврилка как сел, так и конь под
ним аж придыхнул.  А другой подобрал рясу да как скочит в седло, чуть только
стремя коснулся.
     Тогда Долгунец и говорит: "Васька, таких нам надо! Выдай им снаряжение,
а рясы пусть не снимают...  А вы,  божьи молители,  - это он на остальных, -
поднимайтесь да  скачите отсюда куда глаза глядят.  Кого на дороге встречу -
трогать не буду.  А если кого другой раз в монастыре застану - на колокольню
загоню и велю прыгать...  Васька,  вынь часы, сядь у пулемета. И как пройдет
три минуты пять секунд - дуй вовсю по тем, кто не ускачет".
     А Васька -  скаженный такой,  проворный,  как сатана,  -  часы вынул да
шасть к пулемету.
     Так что было-то!  Как рванули табуном монахи.  До  часовни Николы Спаса
одним духом домчали, а там за угол да врассыпную...
     Монахов Бумбараш и  сам  недолюбливал.  И  рассказ этот ему понравился.
Однако он не мог понять, что же этому Долгунцу надо и за кого он воюет.
     - Натуральный разбойник!  -  объяснил Бумбарашу священник.  - Бога нет,
совести нет.  Белых ему не надо, на красных он в обиде. Разбойник, и повадки
все разбойничьи.  Заскочил в усадьбу к семикрутовскому управляющему. Обобрал
все дочиста,  а  самого-то с женою,  с Дарьей Михайловной,  в одном исподнем
оставил и  говорит:  "Изгоняю вас,  как господь Адама и Еву из рая.  Идите и
добывайте в  поте  лица  хлеб свой насущный...  Васька,  стань у  врат,  как
архангел,  и проводи с честью".  Васька, конечно, - тьфу, мерзость! - шинель
крылами растопырил и машет,  и машет и пляшет,  а сам поет матерное. В одной
руке у него пистолет, в другой - сабля. Ну те, конечно, - что будешь делать?
- так в исподнем и пошли.
     - У Адама и Евы хоть вид был! - вставил охмелевший дед Николай. - А это
же люди в теле. Срамота!
     И  этот рассказ Бумбарашу понравился,  однако он  опять-таки не  понял,
куда этот Долгунец гнет и  что ему надо.  Мимо окон рысцой проскакали пятеро
всадников. Одежа вольная, сабель нет, но за плечами винтовки.
     - Это  красавинские...  -  объяснил Бумбарашу священник.  -  Самоохрана
называется. Молодцы парни! И у нас тоже есть. Гаврила Полувалов за главного.
К нему, должно, и поехали.
     - Руки и ноги им поотрывать надо! - неожиданно выкрикнул охмелевший дед
Николай. - Ишь что сукины дети затеяли...
     - Молчал бы, старый пес!.. - огрызнулся кто-то.
     - А что молчать? - поддержал деда щуплый, кривой на один глаз дьячок. -
Да и вы-то, батюшка: говорить говорите, а к чему это - неизвестно. Наше дело
- раздувай кадило и звони к обедне.  Помилуй,  мол,  нас,  господи. А вы вон
что!
     Надвигалась ссора.  В  избе  переглянулись.  Василий поспешно взялся за
бутылку. Звякнули стаканы. Кругом зачихали, закашляли. Разговор оборвался.
     - Яшка Курнаков идет, - пробормотала Серафима. - Принесло черта...
     Быстро в  избу вошел высокий парень в  заплатанной голубой рубашке.  На
нем были потертые галифе, заправленные в сапоги. Смуглое, как у цыгана, лицо
его  было  выбрито.  Кепка сдвинута на  затылок.  Левая рука наспех завязана
тряпицей.
     - Семка!  -  засмеялся он  и  крепко обнял Бумбараша.  -  Ах,  ты  черт
бессмертный!  А я сижу наверху,  крышу перебираю.  Идет Варька.  Я смотрю на
нее. "Семен, говорит, вернулся". Я ей: "Что ты, дура!.." Она - креститься. Я
рванулся.  А крыша,  дрянь,  гниль,  как подо мной хрустнет, так я на чердак
пролетел.
     Мать из избы выскочила.
     - Что ты, - кричит, - дьявол! Потолок проломишь...
     Я схватил тряпку, замотал руку да сюда...
     - Эк тебя задергало! - сердито сказала Серафима. - Батюшке локтем в ухо
заехал. Да не тряси стол-то! Еще самовар опрокинешь...
     Священник,  и  без  этого  обиженный грубыми  словами  кривого  дьячка,
поднялся, перекрестился, и за ним один по одному поднялись и остальные.
     Когда изба опустела,  Яшка Курнаков схватил Бумбараша за руку и потащил
во  двор.  Мимо огорода прошли они  к  обрыву над  рекой.  Там,  в  копне на
лужайке,  где еще мальчишками прятались,  поедая ворованный горох,  огурцы и
морковку, остановились они и сели.


x x x

     Бумбараш рассказывал про свои беды, а Яшка его утешал:
     - Придет пора -  будет жена,  будет изба! Дворец построим с балконом, с
фонтанами! А Варьке голову ты не путай - раз отрублено, значит, отрезано. За
тебя она теперь не пойдет.  А чуть что Гаврилка узнает,  он ее живо скрутит.
Он теперь в силе. Видал, верховые к нему поскакали?
     - Охрана?
     - Банду собирают.  Я все вижу.  Это только одна комедия, что охрана. На
прошлой неделе под  мостом в  овраге упродкомиссара нашли:  лежит -  пуля  в
спину.  Недавно  у  мельницы Ваську  Куликова,  матроса,  из  воды  мертвого
вытащили,  мне и  то  ночью через окно кто-то из винтовки как саданет!  Пуля
мимо башки жикнула! Посуду на полке - вдрызг, и через стену - навылет. Скоро
хлебную разверстку сдавать. Ну вот и заворочались.
     - А красные что? Они где заняты?
     - А у красных своя беда. На Дону - Корнилов. Под Казанью - чехи.
     Яшка  зажмурился.  Точно  подыскивая трудные  слова,  он  облизал губы,
пощелкал пальцем и вдруг напрямик предложил:
     - Знаешь, Семен! Давай, друг, двинем в тобой в Красную Армию.
     - Еще что!  - с недоумением взглянул на Яшку озадаченный Бумбараш. - Да
ты, парень, в уме ли?
     - А чего дожидаться?  -  быстро заговорил Яшка. - Ну, ладно, не сейчас.
Ты  отдохни дней пяток-неделю.  А  потом возьмем да  и  двинем.  Нас тут еще
трое-четверо наберется: Кудрявцев Володька, Шурка Плюснин, Башмаковы братья.
Я  уже все надумал.  У Шурки берданка есть.  У меня бомба спрятана -  тут на
станции  братишка у  одного  солдата за  бутылку молока  выменял.  Ему  рыбу
глушить,  а  я  забрал...  Ночью подберемся,  охрану разоружим,  да и айда с
винтовками.
     От таких сумасшедших слов у Бумбараша даже хмель из головы вылетел.  Он
поглядел на Яшку -  не смеется ли?  Но Яшка теперь не смеялся.  Смуглое лицо
его горело и нахмуренный лоб был влажен.
     - Так...  так...  -  растерянно пробормотал Бумбараш. - Это, значит, из
квашни да в  печь,  из горшка да в миску.  Жарили меня,  парили,  а теперь -
кушайте на здоровье! Да за каким чертом мне все это сдалось?
     - Как - за чертом? Чехи прут! Белые лезут! Значит, сидеть и дожидаться?
- И Яшка недоуменно дернул плечами.
     - Мне ничего этого не надо, - упрямо ответил Бумбараш. - Я жить хочу...
     - Он жить хочет!  -  хлопнув руками о свои колени,  воскликнул Яшка.  -
Видали умника!  Он жить хочет!  Ему жена, изба, курятина, поросятина. А нам,
видите ли,  помирать охота.  Прямо хоть сейчас копай могилы - сами с песнями
прыгать будем... Жить всем охота. Гаврилке Полувалову тоже! Да еще как жить!
Чтобы нам вершки, а ему корешки. А ты давай, чтобы жить было всем весело!
     - Не будет этого никогда,  -  хмуро ответил Бумбараш. - Как это - чтобы
всем? Не было этого и не будет.
     - Да будет, будет! - почти крикнул Яшка и рассмеялся. - Я тебе говорю -
дворец построим,  с  фонтанами.  На балконе чай с лимоном пить будешь.  Жену
тебе сосватаем...  Красавицу!  Надоест по-русски - по-немецки с ней говорить
будешь.  Ты,  поди,  в плену наловчился.  Подойдешь и скажешь... как это там
по-ихнему?  Тлям...  Блям. Флям: "Дай-ка я тебя, Машенька, поцелую"... Как -
не будет? Погоди, дай срок, все будет.
     Яшка умолк.  Цыганское лицо его вдруг покривилось,  как будто бы в  рот
ему попало что-то горькое. Он тронул Бумбараша за рукав и сказал:
     - Позавчера на  кордоне  сторожа Андрея  Алексеевича убить  хотели.  Не
успели. В окно выпрыгнул. Ты мимо сторожки проходил, не заглянул ли?
     - Заглянул, - ответил Бумбараш. - Изба брошена. Пусто!
     Он хотел было рассказать о  ночном случае,  но запнулся и  почему-то не
сказал.
     - Значит,  скрылся...  -  задумчиво проговорил Яшка. - А оставаться ему
там нельзя было. Он партийный...
     Яшка хотел что-то добавить,  но тоже запнулся И смолчал. Разговор после
этого не вязался.
     - Ты  подумай все-таки!  -  посоветовал Яшка.  -  Сам  увидишь:  как ни
вихляй,  а выбирать надо. А к Варьке смотри не ходи, как друг советую. Да! -
Яшка виновато замялся. - Ты смотри, конечно, не того... помалкивай...
     - Мое дело -  сторона, - ответил огорченный Бумбараш. - Я разве против?
Я только говорю - сторона, мол, мое дело.
     - "Сторона ль  моя  сторонушка!  Э-эх,  широ-окая,  раздо-ольная..."  -
укоризненно  покачивая  головой,  потихоньку  пропел  Яшка.  -  Ну  вставай,
пролетарий!  -  опять  рассмеявшись,  скомандовал он  [самому себе] и  одним
толчком вскочил с травы на ноги.


x x x

     Однако Бумбараш Яшкиного совета не послушался и  в тот же вечер попер к
Вареньке.
     Вернувшись домой,  чтобы  отряхнуться от  невеселых  мыслей,  он  допил
оставшиеся полбутылки самогона.  После этого он  сразу повеселел,  подобрел,
роздал ребятишкам еще по куску сахару,  которые, впрочем, Серафима тотчас же
у всех поотнимала,  и подумал, что вовсе ничего плохого в том, что он зайдет
к  Вареньке,  не  будет.  Он  даже может зайти и  не к  ней,  а  к  Гаврилке
Полувалову.  Дружбы у  них меж собой,  правда,  не было,  однако же были они
почти соседи да и в солдаты призывались вместе.  Только Бумбараш скоро попал
в маршевую,  а Гаврилке повезло, и он зацепился младшим писарем при воинском
начальнике.
     Бумбараш побрился,  оцарапал щеку,  потер палец о печку,  замазал мелом
синяк под глазом и, почистив веником сапоги, вышел на улицу.
     У  ворот полуваловского дома  хрустели овсом оседланные кони.  Бумбараш
заколебался: не подождать ли, пока эта кавалерия уедет восвояси? Но, услыхав
через  дверь знакомый Варенькин голос,  он  привычным жестом провел рукой по
ремню, одернул гимнастерку и вошел на крыльцо.
     В  избе за столом сидели шестеро.  В углу под образами стояли винтовки,
на стене висела ободранная полицейская шашка - должно быть, Гаврилкина.
     "Эк его разнесло!  -  подумал Бумбараш.  -  А  усы-то  отпустил,  как у
казака".
     Увидав  Бумбараша,  Варенька,  которая  раздувала  Гаврилкиным  сапогом
ведерный самовар, не сдержавшись, вскрикнула и быстро закрыла глаза ладонью,
притворившись, что искра попала ей в лицо.
     Гаврила Полувалов посмотрел на  нее  искоса.  Обмануть его было трудно.
Однако он не моргнул и глазом.
     - Заходи,  коли вошел! - предложил он. - Что же стоишь? Садись. Пей чай
- вино выпили.
     Варенька  вытерла  сапог  тряпкой,   подала  его  мужу.   С  Бумбарашем
поздоровалась, но в лицо ему не посмотрела.
     "Похудела!  Похорошела!  Эх,  золото!" - не чувствуя к Вареньке никакой
злобы, подумал Бумбараш.
     Но молчать и глядеть на нее было неудобно. И он нехотя стал отвечать на
вопросы, где был, как жил, что видел и как вернулся.
     - Лучше было тебе и вовсе не ворочаться,  -  сказал Полувалов.  - Такой
вокруг развал,  разгром,  что и глядеть тошно.  -  И, пытливо уставившись на
Бумбараша,  он спросил!  -  С  Яшкой Курнаковым видался?  Он,  собачья душа,
поди-ка, тебе все уже расписал?
     - Что Яшка! - уклончиво ответил Бумбараш. - Я и сам все вижу.
     - А что ты видишь?  -  насторожившись,  спросил Полувалов.  -  Варвара,
глянь-ка там за шкафом,  не осталось ли чего в бутылке?  Дай-ка, мы с ним за
встречу выпьем.
     Пить Бумбараш уже не хотел,  но,  чтобы задержаться в избе подольше, он
выпил.
     Красавинские охранники,  не разгадав еще, что Бумбараш за человек и как
при нем держаться, сидели молча.
     - Дак что же ты видишь?  -  продолжал Полувалов.  -  Говори, послушаем.
Мы-то тут ходим,  тычемся носом,  как слепые.  А тебе со стороны,  может,  и
виднее...
     - Что Яшка!  - опять уклонился от вопроса осторожный Бумбараш. - У Яшки
- свое, а у тебя - свое.
     - Что же это у меня за "свое"? - враждебно спросил Полувалов, отыскав в
словах Бумбараша вовсе не  тот  смысл,  что  Бумбараш вкладывал.  -  Что мне
"свое"?  Своего мне и так хватит.  Я за всех вас,  подлецы, стараюсь... У-у,
погань!  - скрипнув зубами, пробормотал он и смачно сплюнул, вероятно, опять
вспомнив ненавистного Яшку.
     "Нет, ты не слепой тычешься! - глянув на перекосившееся Гаврилкино лицо
и вспомнив рассказ Яшки о пуле,  пробившей окошко, подумал Бумбараш. - Таким
слепцам на пустой дороге не попадайся!"
     - Гаврила Петрович!  - закричал снаружи бабий голос. - Беги-ка скорей в
волсовет, там какая-то бумага пришла. Тебя ищут.
     - Пропасти на  них нет!  То-то Гаврила Петрович да Гаврила Петрович!  А
чуть что -  все в кусты!  А в ответе опять один Гаврила Петрович...  Идем! -
поднимаясь с лавки, сказал он Бумбарашу. - Теперь не дождешься... я долго...
- И,  пропустив  Бумбараша в  сени,  он,  обернувшись к  охранникам,  сказал
вполголоса: - А вы подождите. Что там за бумага? Я - скоро.


x x x

     Только  что  Полувалов скрылся за  углом,  как  Бумбараш быстро шмыгнул
через калитку во двор,  а оттуда -  через коровник в сад, что раскинулся над
оврагом.
     Ждать ему пришлось недолго.  Варенька стояла рядом и  с испугом глядела
ему в лицо.
     - Ты что, Семен? - вздрагивающим шепотом спросила она. - Ты уходи.
     - Сейчас уйду,  -  сжимая ее похолодевшую руку, ответил Бумбараш. - Как
живешь, Варенька?
     - Как видишь! Так тебя не убили?..
     - Бог миловал.  Да, смотрю, напрасно... Горько мне, Варенька! Что же ты
поторопилась?
     - Я  не торопилась.  А  что было делать?  Изба сгорела.  Мать на пожаре
бревном зашибло...  Тебя убили... Господи, да кто же это такое придумал, что
тебя убили! Уходи, Семен! В избе гости, мне идти надо...
     - Сейчас уйду. Ты его любишь, Варенька?
     - Не знаю.  Страшный он. Беда будет... - бессвязно ответила Варенька. -
Беги, Семен, он сейчас вернется!
     - Он не вернется. Он сказал, что долго.
     - Нет,  скоро! Я сама слышала! Он хитрый... господи! - с мукой в голосе
повторила Варенька. - Да кто же это такое придумал, что тебя убили!
     Теплая слеза упала в темноте Бумбарашу на ладонь. Бумбараш покачнулся и
почувствовал,  что голова его быстро пьянеет. Луна слепила ему глаза, и мимо
ушей свистел горячий ветер.
     - Варенька!  -  сказал он,  плохо соображая,  что говорит.  -  Ты брось
его... Уйдем вместе.
     - Полоумный!  -  отшатнулась Варенька.  -  Что  ты  мелешь?  Как уйдем?
Куда?.. Под пулю?..
     "И точно, куда уйдем? - подумал Бумбараш. - Уходить некуда..."
     Варенька вырвалась и насторожилась.
     - Беги, Семен! Кто-то идет! Сюда не приходи. Не надо!
     Она отпрыгнула и  скрылась за калиткой.  Слышно было,  как в  коровнике
звякнули ведра, и Варенька поспешно вбежала на крыльцо.
     Бумбараш стоял, опустив голову, и ничего не соображал.
     На крыльце опять послышались шаги.  Если бы Бумбараш не был пьян,  если
бы он не был ослеплен луною и  оглушен свистом ветра,  то по тяжелому топоту
он сразу бы угадал, что это идет не Варенька - и не один, а двое.
     Он  шагнул к  калитке и  нарвался на Гаврилку Полувалова и  старшого из
красавинской охраны, которые, чтобы их разговора никто не слыхал, шли в сад.
     - Стой! - крикнул Гаврилка и схватил Бумбараша за рукав.
     Бумбараш двинул Гаврилку коленом в живот,  отскочил в кусты и тотчас же
получил сам тяжелый удар по голове - должно быть, железным кастетом.
     Он  зашатался...  выровнялся,  шагнул к  оврагу...  опять  зашатался...
хватаясь за ветви,  выпрямился,  оступился и, цепляясь за колючки, покатился
под откос в овраг.


x x x

     Очнулся он не сразу.  Голова ныла.  Лоб был мокрый - очевидно, в крови.
Где-то рядом журчал ручей,  Но луна скрылась,  и  пробраться через колючки к
воде он не сумел. Кое-как выбрался он наверх и задами пошел к дому.
     Через огород он вышел к себе во двор. Дома еще не спали. Он торкнулся -
дверь была заперта.  Он подошел к окошку:  в избе сидели Василий, Серафима и
ее отец -  старик Николай. Говорили, очевидно, о нем - Бумбараше, - об избе,
о костюме и о лошади...
     - Добрые люди!  -  говорила Серафима.  - Да разве же мы виноваты? У нас
бумага.
     - Печку растопить этой бумагой! А он скажет: "Вынь деньги да положь!" А
где их возьмешь, деньги? Продали, прожили...
     - Господи,  вот принесла нелегкая! Ему что - он один. Куда хочешь пошел
да нанялся.  Хоть бы ты чего-нибудь,  папанька,  сказал,  а  то сидит бороду
чешет! Вино для людей поставили - ан, старый сыч, и навалился, и навалился!
     Бумбараш постучал в окно. Разговор разом оборвался. Выскочила Серафима.
     - Дай-ка мне воды умыться, - не выходя на свет, попросил Бумбараш.
     - Ты заходи в избу, там умоешься.
     - Дай,  говорю,  сюда!  И  захвати  полотенце,  -  настойчиво  повторил
Бумбараш.
     - Давай полью! - сердито сказала Серафима, вынося полотенце и ковшик. -
Да куда ты прячешься?  Подайся к свету...  Батюшки!  -  тихо вскрикнула она,
рассмотрев на лбу Бумбараша струйку запекшейся крови. - Семен, кто это тебя?
- И, вдруг догадавшись, она спросила: - Ты у нее был? Гаврилка?..
     - Серафима,  - сказал Бумбараш, - я под окном все слышал... Вы с братом
будете ко мне хороши,  и  я к вам хорош...  буду.  Смотрите,  чтоб никому ни
слова!.. Кинь мне что-нибудь на сеновале. Я там лягу.
     - Да зайди хоть в избу!
     - Не надо,  - заматывая голову полотенцем, отказался Бумбараш. - А отцу
скажи -  захмелел,  мол,  Семен и  на сеновал спать пошел.  А  больше смотри
ничего...


x x x

     На  следующий день  Бумбараш с  сеновала не  слазил.  Если бы  Гаврилка
Полувалов увидел его  голову [то  сразу догадался бы,  кто  это  был вчера в
саду, и тогда], Вареньке пришлось бы плохо.
     Бумбараш решил отлежаться,  а  наутро чуть свет уйти в Россошанск и там
переждать с недельку у дяди, который был жестянщиком.
     Несколько раз с новостями прибегала на сеновал Серафима.
     - Полувалов к окошку подходил,  -  сообщила она. - Тебя спрашивал. "Он,
говорю,  на  хутор к  крестной пошел".  -  "Домой вечор от меня он не пьяный
воротился?" -  "Да нет,  говорю,  как будто бы в себе.  Поиграл на Васькиной
балалайке да и спать лег".
     А на селе,  Семен, что-то неспокойно. Охранники шмыгают туда-сюда. Люди
болтают,  будто приказ вышел -  охраны больше не  нужно и  винтовки сдать на
станцию.  А Гаврилка будто бумагу эту скрывает.  Кто их знает? Может быть, и
враки? Разве теперь разберешь...
     После обеда Серафима появилась опять:
     - Варьку у колодца встретила.  Вдвоем мы были.  Больше никого. Вытянула
она ведро да будто невзначай опрокинула.  "Набирай, говорит, я передохну". А
сама стоит и смотрит и,  видать, мучается, а спросить боится... Я ей говорю:
"Ты,  Варвара,  от меня не прячься... Семен дома. На сеновале лежит". У ней,
видать,  дух захватило. "А что так?" - "Да голова у него малость побита и на
лбу ссадина.  Тебя выдать боится". - "Серафима! - шепчет она, а сама чуть не
в слезы. - Христом богом тебя молю: скажи ты ему, чтобы схоронился он отсюда
подальше. Вижу я, что к худому идет дело".
     Тут она замолчала,  ведро из колодца тянет.  Руки, вижу, дрожат, а сама
бормочет:  "Пусть Семен Яшке Курнакову скажет:  беги,  мол,  и ты, а то беда
будет..."
     А  что за беда,  я  так и недослышала.  Схватила Варька ведра да домой,
чуть не бегом.
     К вечеру Серафима рассказывал