".
     Сбоку шорох.  Я увидел, что мой товарищ выходит из-за кустов. Очевидно,
он  пошел  вслед  за  мной  и,  так  же  спрятавшись,  подслушивал  разговор
проезжавших мужиков.
     - Ты что же это? - укоризненно и сердито начал было я.
     - Идем! - вместо ответа возбужденно проговорил он.
     Я сделал шаг в сторону дороги, он - за мной.
     Сильный удар  дубины сбил  меня  с  ног.  Удар был  тяжел,  хотя его  и
ослабила моя меховая шапка.  Я  открыл глаза.  Опустившись на корточки,  мой
спутник торопливо разглядывал при  лунном свете  вытащенный из  кармана моих
штанов документ.
     "Вот что ему нужно было,  - понял я. - Вот оно что: он вовсе и не трус,
он знал,  что в  деревне красные и  нарочно не сказал этого,  чтобы оставить
меня ночевать и  обокрасть.  Он даже и  не повстанец,  потому что сам боится
кулаков, он - настоящий белый".
     Я  сделал попытку привстать,  с тем чтобы отползти в кусты.  Незнакомец
заметил это, сунул документы в свою кожаную сумку и подошел ко мне.
     - Ты не сдох еще?  - холодно спросил он. - Собака, нашел себе товарища!
Я бегу на Дон, только не к твоему собачьему Сиверсу, а к генералу Краснову.
     Он стоял в двух шагах от меня и помахивал тяжелой дубиной.
     Тут-тук...  -  стукнуло сердце. - Тук-тук... - настойчивее заколотилось
оно обо что-то крепкое и твердое. Я лежал на боку, и правая рука моя была на
груди.  И  тут я почувствовал,  как мои пальцы осторожно,  помимо моей воли,
пробираются за пазуху,  в  потайной карман,  где был спрятан папин подарок -
мой маузер.
     Если незнакомец даже и заметил движение моей руки, он не обратил на это
внимания,  потому что  не  знал  ничего про  маузер.  Я  крепко сжал  теплую
рукоятку и тихонько сдернул предохранитель.  В это время мой враг отошел еще
шага на три -  то ли затем, чтобы лучше оглядеть меня, а вернее всего затем,
чтобы с  разбегу еще  раз оглушить дубиной.  Сжав задергавшиеся губы,  точно
распрямляя  затекшую  руку,   я  вынул  маузер  и  направил  его  в  сторону
приготовившегося к прыжку человека.
     Я видел,  как внезапно перекосилось его лицо,  слышал,  как он крикнул,
бросаясь на меня, и скорее машинально, чем по своей воле, нажал спуск...
     Он  лежал в  двух шагах от меня со сжатыми кулаками,  вытянутыми в  мою
сторону. Дубинка валялась рядом.
     "Убит",  -  понял я  и уткнул в траву отупевшую голову,  гудевшую,  как
телеграфный столб от ветра.
     Так,  в полузабытьи,  пролежал я долго. Жар спал. Кровь отлила от лица,
неожиданно стало холодно,  и зубы потихоньку выбивали дробь.  Я приподнялся,
посмотрел на  протянутые ко  мне  руки,  и  мне стало страшно.  Ведь это уже
всерьез! Все, что происходило в моей жизни раньше, было в сущности похоже на
игру,  даже  побег  из  дома,  даже  учеба  в  боевой  дружине  со  славными
сормовцами,  даже вчерашнее шатанье по лесу,  а  это уже всерьез.  И страшно
стало мне, пятнадцатилетнему мальчугану, в черном лесу рядом с по-настоящему
убитым мною человеком...  Голова перестала шуметь, и холодной росой покрылся
лоб.
     Подталкиваемый страхом,  я поднялся, на цыпочках подкравшись к убитому,
схватил валявшуюся на траве сумку,  в которой был мой документ,  и задом, не
спуская с лежавшего глаз, стал пятиться к кустам. Потом обернулся и напролом
через кусты побежал к дороге,  к деревне,  к людям - только бы не оставаться
больше одному.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     У первой хаты меня окликнули:
     - Кого черт несет? Эй, хлопец! Да стой же ты, балда этакая!
     Из  тени  от  стены  хаты  отделилась фигура  человека  с  винтовкой  и
направилась ко мне.
     - Куда несешься?  Откуда?  - спросил дозорный, поворачивая меня лицом к
лунному свету.
     - К вам... - тяжело дыша, ответил я. - Ведь вы товарищи...
     Он перебил меня!
     - Мы-то товарищи, а ты-то кто?
     - Я тоже...  -  отрывисто начал было я.  И,  почувствовав,  что не могу
отдышаться и продолжать говорить, молча протянул ему сумку.
     - Ты тоже?  -  уже веселее, но еще с недоверием переспросил дозорный. -
Ну, пойдем тогда к командиру, коли ты тоже!
     Несмотря на  поздний час,  в  деревне не  спали.  Ржали кони.  Скрипели
распахиваемые ворота - выезжали крестьянские подводы, и кто-то орал рядом:
     - До-ку-кин!.. До-ку-кин!.. Куда ты, черт, делся?
     - Чего, Васька, горланишь? - строго спросил мой конвоир, поравнявшись с
кричавшим.
     - Да Мишку ищу, - рассерженно ответил тот. - Нам сахар на двоих выдали,
а ребята говорят, что его с караулом к эшелону вперед отсылают.
     - Ну и отдаст завтра.
     - Отдаст, дожидайся! Будет утром чай пить и сопьет зараз. Он на сладкое
падкий, черт!
     Тут  говоривший  заметил  меня  и,   сразу  переменив  тон,  спросил  с
любопытством:
     - Кого это ты,  Чубук,  поймал?  В штаб ведешь? Ну, веди, веди. Там ему
покажут.  У,  сволочь... - неожиданно выругал он меня и сделал движение, как
бы намереваясь подтолкнуть меня концом приклада.
     Но мой конвоир отпихнул его и сказал сердито!
     - Иди,  иди... Тебя тут не касается. Нечего на человека допрежь времени
лаять. Вот кобель-то, ей-богу, истинный кобель!
     Дзянь-динь!..  Дзик-дзак!..  -  послышался  металлический  лязг  сбоку.
Человек в  черной папахе,  при шпорах,  с блестящим волочившимся палашом,  с
деревянной кобурой маузера и нагайкой,  перекинутой через руку, выводил коня
из ворот. Рядом шел горнист с трубой.
     - Сбор, - сказал человек, занося ногу в стремя.
     Та-та-ра-та...  тэта...  -  мягко  и  нежно запела сигнальная труба.  -
Та-та-та-та-а-а...
     - Шебалов, - окрикнул мой провожатый, - погодь минутку! Вот до тебя тут
человека привел.
     - На што?  - не опуская занесенной в стремя ноги, спросил тот. - Что за
человек?
     - Говорит, что наш... свой, значит... и документы...
     - Некогда мне,  -  ответил командир,  вскакивая на коня. - Ты, Чубук, и
сам грамотный, проверь... Коли свой, так отпусти, пусть идет с богом.
     - Я  никуда  не  пойду,  -  заговорил я,  испугавшись возможности опять
остаться одному.  - Я и так два дня один по лесам бегал. Я к вам пришел. И я
с вами хочу остаться.
     - С нами? - как бы удивляясь, переспросил человек в черной папахе. - Да
ты, может, нам и не нужен вовсе!
     - Нужен, - упрямо повторил я. - Куда я один пойду?
     - А верно ж! Если вправду свой, то куда он один пойдет? - вступился мой
конвоир.  -  Нынче  одному здесь прогулки плохие.  Ты,  Шебалов,  не  морочь
человеку голову,  а разберись.  Когда врет,  так одно дело; а если свой, так
нечего от своего отпихиваться. Слазь с жеребца-то, успеешь.
     - Чубук!  -  сурово проговорил командир.  -  Ты как разговариваешь? Кто
этак с начальником разговаривает? Я командир или нет? Командир я, спрашиваю?
     - Факт! - спокойно согласился Чубук.
     - Ну, так тогда я и без твоих замечаний слезу.
     Он  соскочил с  коня,  бросил  поводья на  ограду и,  громыхая палашом,
направился в избу.
     Только в избе, при свете сальной коптилки, я разглядел его как следует.
Бороды и  усов  не  было.  Узкое,  худощавое лицо  его  было коряво.  Густые
белесоватые брови  сходились  на  переносице,  из-под  них  выглядывала пара
добродушных круглых глаз, которые он нарочно щурил, очевидно для того, чтобы
придать лицу надлежащую суровость.  По тому, как долго он читал мой документ
и  при этом слегка шевелил губами,  я  понял,  что он  не особенно грамотен.
Прочитав документ, он протянул его Чубуку и сказал с сомнением:
     - Ежели не фальшивый документ,  то,  значит, настоящий. Как ты думаешь,
Чубук?
     - Ага! - спокойно согласился тот, набивая махоркой кривую трубку.
     - Ну, как ты сюда попал? - спросил командир.
     Я начал рассказывать горячо и волнуясь,  опасаясь,  что мне не поверят.
Но, по-видимому, мне поверили, потому что, когда я кончил, командир перестал
щурить глаза и, опять обращаясь к Чубуку, проговорил добродушно:
     - А  ведь если не  врет,  то,  значит,  вправду наш  паренек!  Как тебе
показалось, Чубук?
     - Угу, - спокойно подтвердил Чубук, выколачивая пепел о подошву сапога.
     - Ну, так что же мы будем с ним делать-то?
     - А мы зачислим его в первую роту,  и пускай ему Сухарев даст винтовку,
которая осталась от убитого Пашки, - подсказал Чубук.
     Командир подумал, постучал пальцами по столу и приказал серьезно:
     - Так сведи же его, Чубук, в первую роту и скажи Сухареву, чтобы дал он
ему винтовку,  которая осталась от убитого Пашки,  а также патронов, сколько
полагается.  Пусть он  внесет этого человека в  списки нашего революционного
отряда.
     Дзинь-динь!..  Дзик-дзак!.. - лязгнули палаш, шпоры и маузер. Распахнув
дверь, командир неторопливо спустился к коню.
     - Идем, - сказал солидный Чубук и неожиданно потрепал меня по плечу.
     Снова  труба  сигналиста мягко,  переливчато запела.  Громче  зафыркали
кони, сильней заскрипели подводы. Почувствовав себя необыкновенно счастливым
и удачливым,  я улыбался,  шагая к новым товарищам.  Всю ночь мы шли. К утру
погрузились в  поджидавший нас  на  каком-то  полустанке  эшелон.  К  вечеру
прицепили ободранный паровоз, и мы покатили дальше, к югу, на помощь отрядам
и рабочим дружинам, боровшимся с захватившими Донбасс немцами, гайдамаками и
красновцами.
     Наш   отряд   носил   гордое  название  "Особый  отряд   революционного
пролетариата". Бойцов в нем оказалось немного, человек полтораста. Отряд был
пеший,  но со своей конной разведкой в  пятнадцать человек под командой Феди
Сырцова.  Всем отрядом командовал Шебалов -  сапожник, у которого еще пальцы
не зажили от порезов дратвой и руки не отмылись от черной краски. Чудной был
командир!  Относились к  нему ребята с  уважением,  хотя и  посмеивались над
некоторыми из слабостей. Одной его слабостью была любовь к внешним эффектам:
конь был убран красными лентами, шпоры (и где он их только выкопал, в музее,
что ли?)  были неимоверной длины,  изогнутые,  с  зубцами,  -  такие я видел
только   на   картинках  с   изображением  средневековых  рыцарей;   длинный
никелированный палаш спускался до  земли,  а  в  деревянную покрышку маузера
была врезана медная пластинка с вытравленным девизом: "Я умру, но и ты, гад,
погибнешь!"  Говорили,  что дома у него осталась жена и трое ребят.  Старший
уже сам работает.  Дезертировав после Февраля с  фронта,  он  сидел и  тачал
сапоги,  а  когда  юнкера начали громить Кремль,  надел  праздничный костюм,
чужие,  только  что  сшитые на  заказ  хромовые сапоги,  достал на  Арбате у
дружинников винтовку и  с  тех  пор,  как  выражался он,  "ударился навек  в
революцию".


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Через три  дня,  не  доезжая немного до  станции Шахтной,  отряд спешно
выгрузился
     Примчался откуда-то молодой парнишка-кавалерист, сунул Шебалову пакет и
сказал, улыбаясь, точно сообщая какую-то приятную новость:
     - А вчера уйму наших немцы у Краюшкова положили. Беда прямо, какая жара
была!
     Отряду  была  дана  задача:  минуя  разбросанные по  деревенькам  части
противника,  зайти в тыл и связаться с действующим отрядом донецких шахтеров
Бегичева.
     - А что же связаться?  - недовольно проговорил Шебалов, тыкая пальцем в
карту.  -  Где я тот отряд искать буду?  Накося, написали: между Олешкиным и
Сосновкой! Ты мне точно место дай, а то "связаться" да еще "между"...
     Тут Шебалов выругал штабных начальников,  которые ни черта не смыслят в
деле,  а только горазды приказы писать,  и велел скликать ротных командиров.
Однако, несмотря на ругань по адресу штабников, Шебалов был доволен тем, что
получил самостоятельную задачу  и  не  был  подчинен какому-нибудь  другому,
более многочисленному отряду.
     Командиров было  трое:  бритый  и  спокойный чех  Галда,  хмурый  унтер
Сухарев и  двадцатитрехлетний весельчак,  гармонист и плясун,  бывший пастух
Федя Сырцов.
     Все они расположились на полянке вокруг карты,  посреди плотного кольца
обступивших красноармейцев.
     - Ну,  -  сказал  Шебалов,  приподнимая  бумагу.  -  Согласно,  значит,
полученному мною приказа,  приходится нам идти в  неприятельский тыл,  чтобы
действовать вблизи отряда Бегичева,  и  должны мы выступить сегодня в  ночь,
минуя и не задевая встречных неприятельских отрядов. Понятно вам это?
     - Ну,  уж  и  не  задевая?  Как же  это можно,  чтобы не задевая?  -  с
хитроватой наивностью спросил Федя Сырцов.
     - А так и не задевая, - настороженно повернув голову, ответил Шебалов и
показал Феде кулак.  -  Я  тебя,  черта,  знаю...  Я тебе задену!  Ты у меня
смотри,  чтоб без фокусов...  Значит,  в ночь выступаем,  -  продолжал он. -
Подвод никаких,  пулемет и патроны на вьюки,  чтобы ни шуму, ни грому. Ежели
деревенька какая на  пути -  обходить осторожно,  а  не рваться до нее,  как
голодные собаки до падали. Это тебя, Федор, особенно касается... У тебя твои
байбаки,  ежели хутор хоть в стороне заметят,  все им нипочем, так и прут на
сметану.
     - У  мине  тоже  прут,  -  сознался чех  Галда.  -  У  мине прошлый рас
расфедчики катку с  сирой теста приносиль.  Я им говориль:  "Защем притащиль
сирой?", а они мине говориль: "На огонь пекать будем..."
     Все рассмеялись, даже Шебалов улыбнулся.
     - Это за Дебальцовым еще,  -  засмеялся рядом со мной Васька Шмаков.  -
Это он про нас жалуется.  Мы в  разведку ходили,  к  казаку попали;  богатый
казак.  Как нас из его халупы стеганули из винтовок, ну, да только все равно
мы доперли до хутора,  смотрим,  а там никого уже.  Печь топится,  квашня на
столе. Мы запалили хутор, а квашню с собою забрали; потом вечером на кострах
запекли. Вку-усное тесто, сдобное... чистый кулич.
     - Сожгли хутор? - переспросил я. - Разве ж можно хутор сжигать?
     - Дочиста,  - хладнокровно ответил Васька. - Как же нельзя, раз из него
по нас хозяева стрельбу открыли? Они, казаки, вредные. Он богатый, ему што -
новый строить начнет, чем гайдамачничать.
     - А  ежели  он  еще  больше  обозлится и  еще  больше  за  это  красных
ненавидеть будет?
     - Больше не будет,  -  серьезно ответил Васька. - Который богатый, тому
больше ненавидеть уже некуда!  У нас Петьку Кошкина поймали, так прежде, чем
погубить,  три дня плетьми тиранили.  А ты говоришь -  больше... Куда же еще
больше-то?
     Перед ночным походом ребята варили в  котелках кашу  с  салом,  пекли в
углях картошку,  валялись на траве, чистили винтовки и отдыхали. В повозке у
ротного Сухарева я  увидал лишнюю старую шинель,  подол ее  был прожжен,  но
шинель была еще крепкая и годная к носке. Я попросил ее у Сухарева.
     - На што она тебе?  -  спросил он грубовато. - У тебя ж свое пальто, да
еще драповое, мне шинелка самому нужна. Я из нее себе штаны сошью.
     - А ты сшей из моего, - предложил я, - честное слово... А то все ребята
в шинелях, а я черный, как ворона.
     - Ну-у!  -  Тут Сухарев с удивлением посмотрел на меня, его мужиковатое
топорное лицо  расплылось в  недоверчивую улыбку.  -  Сменяешь?  Конешно,  -
быстро заговорил он.  - И на самом деле, какой же ты солдат в пальте? И виду
никакого вовсе.  Шинелка,  не  смотри,  что прожжена немного,  ее обкоротить
можно. А я тебе в придачу серую папаху дам, у меня осталась лишняя.
     Мы  обменялись с  ним,  оба довольные своей сделкой.  Когда я  в  форме
заправского красноармейца,  с  закинутой за плечо винтовкой отходил от него,
он сказал подошедшему Ваське:
     - Обязательно,  как будет случай,  бабе отошлю. Ему на што оно, стукнет
пуля - вот тебе и все пальто спортила, а дома баба куды как рада будет!
     Ночью  с   первого  же   попавшегося  хутора  Федя  Сырцов  добыл  двух
проводников.  Двух для того,  чтобы не попал отряд на чужую,  вражью дорогу.
Проводников разделили порознь,  и когда на перекрестках один показывал,  что
надо  брать влево,  то  спрашивали другого,  и  только в  том  случае,  если
направления сходились, сворачивали по указанному пути.
     Шли сначала лесом по два,  поминутно натыкаясь на передних. Федя Сырцов
еще заранее приказал обернуть копыта лошадей портянками. К рассвету свернули
с  дороги в  рощу.  Выбрались на поляну и решили отдыхать:  дальше при свете
двигаться было опасно.  Возле дороги, в гуще малинника, оставили секрет, а к
полудню западный ветер донес густые раскаты артиллерийской перестрелки.
     Мимо прошел озабоченный Шебалов.  Рядом упругой, крепкой походкой шагал
Федя и быстро говорил что-то командиру. Остановились возле Сухарева.
     До меня долетели слова:
     - Разведку по оврагу.
     - Конных?
     - Конных нельзя, заметно слишком. Пошли трех своих, Сухарев.
     - Чубук, - негромко, как бы спрашивая, сказал Шебалов, - ты за старшего
пойдешь? С собой Шмакова возьми и еще выбери кого-нибудь понадежнее.
     - Возьми меня, Чубук, - тихо попросил я. - Я буду очень надежным.
     - Возьми Симку Горшкова, - предложил Сухарев.
     - Меня,  Чубук,  -  зашептал я  опять,  -  возьми меня...  Я буду самый
надежный.
     - Угу! - сказал Чубук и мотнул головой.
     Я  вскочил,  едва не завизжав,  потому что сам не верил в то,  что меня
возьмут на такое серьезное дело.  Пристегнув подсумок и  вскинув винтовку на
плечо, остановился, смущенный пристальным, недоверчивым взглядом Сухарева.
     - Зачем его берешь?  -  спросил он Чубука. - Он тебе все дело испортить
может - возьми Симку.
     - Симку?  -  переспросил,  как бы раздумывая,  Чубук и, чиркая спичкой,
закурил.
     "Дурак!  -  бледнея от обиды и  ненависти к  Сухареву,  прошептал я про
себя.  -  Как он может при всех так отзываться обо мне?  А не возьмут, так я
нарочно сам  проберусь...  Нарочно вот  до  самой  деревни,  все  разузнаю и
вернусь. Пусть тогда Сухарев сдохнет от досады!"
     Чубук закурил, хлопнул затвором, вложил в магазин четыре патрона, пятый
дослал  в  ствол  и,  поставив  на  предохранитель,  сказал  равнодушно,  не
чувствуя, как важно для меня его решение:
     - Симку?  Что ж,  можно и Симку. - Он поправил патронташ и, взглянув на
мое побелевшее лицо,  неожиданно улыбнулся и  сказал грубовато:  -  Да что ж
Симку... Он... и этот постарается, коли у него есть охота. Пошли, парень!
     Я кинулся к опушке.
     - Стой!  -  строго остановил меня Чубук.  - Не жеребцуй, это тебе не на
прогулку.  Бомба у тебя есть? Нету? Возьми у меня одну. Погоди, да не суй ее
в карман рукояткой, станешь вынимать, кольцо сдернешь. Суй запалом вниз. Ну,
так. Эх, ты, - добавил он уже мягче, - белая горячка!


ГЛАВА ПЯТАЯ

     - Пробирайся по правому скату,  -  приказал Чубук.  -  Шмаков пойдет по
левому, а я - вниз посередке. Как что заметите, так мне знать подавайте.
     Мы  стали медленно продвигаться.  Через полчаса на  краю  левого ската,
чуть-чуть позади,  я  увидел Шмакова.  Он  шел согнувшись,  немного выставив
голову  вперед.  Обыкновенно  добродушно-плутоватое  лицо  его  было  сейчас
серьезно и зло.
     Овраг сделал изгиб, и я потерял из виду и Шмакова и Чубука. Я знал, что
они где-то  здесь неподалеку так же,  как и  я,  продвигаются,  укрываясь за
кусты, и сознание того, что, несмотря на кажущуюся разрозненность, мы крепко
связаны общей  задачей и  опасностью,  подкрепляло меня.  Овраг  расширился.
Заросли пошли гуще. Опять поворот, и я пластом упал на землю.
     По широкой,  вымощенной камнем дороге,  пролегавшей всего в сотне шагов
от правого ската, двигался большой кавалерийский отряд.
     Вороные,  на  подбор сытые кони  бодро шагали под  всадниками,  впереди
ехали три  или  четыре офицера.  Как  раз  напротив меня  отряд остановился,
командир вынул карту и стал рассматривать ее.
     Пятясь задом,  я сполз вниз и обернулся,  отыскивая взглядом Чубука,  с
тем чтобы скорее подать ему условленный сигнал.
     Было страшно,  но все-таки успела промелькнуть горделивая мысль,  что я
недаром пошел в  разведку,  что  не  кто-нибудь другой,  а  я  первый открыл
неприятеля.
     "Где  же  Чубук?  -  подумал  я  с  тревогой,  поспешно  оглядываясь по
сторонам.  - Что же это он?" Я уже хотел скатиться вни