ез перерыва. А дальше
взорвем динамитом.
     - Нет  у  нас  динамита,   Сергей  Алексеевич,  напрасно  только  людей
замотаем.
     - Ройте, - отвязывая повод застоявшегося коня, повторил инженер. - Надо
достать, а то пропала вся наша работа.
     Спустившись в  лагерь и  не заходя к Альке,  инженер пошел к телефону и
долго,   настойчиво  вызывал  Севастополь.  Наконец  он  дозвонился,  но  из
Взрывсельпрома ему ответили,  что без наряда от Москвы динамита ему не могут
отпустить ни килограмма.
     Выехав на шоссейную дорогу,  инженер повернул направо и  по-над берегом
моря  рысью поскакал к  мысу,  где  среди скалистого парка высились красивые
белые здания.  Это  было прежде богатое поместье,  а  теперь шеф пионерского
лагеря, дом отдыха ЦИК и Совнаркома - Ай-Су.
     Соскочив у высокой узорной решетки,  он зашел в дежурку и спросил, есть
ли среди отдыхающих товарищи Самарин или Гитаевич. Ему ответили, что Самарин
еще с утра уехал в Ялту и вернется только к вечеру, а Гитаевич здесь.
     Инженер взял пропуск и,  похлопывая плетью о  голенище грязного сапога,
пошел к виднеющемуся в глубине аллеи просвету.
     Гитаевича он встретил у лесенки, ведущей к морю. Это был черноволосый с
проседью человек в больших круглых очках, с широкой черной бородой.
     - Здравствуйте! - громко сказал инженер, прикладывая руку к козырьку.
     Гитаевич с удивлением посмотрел на этого внезапно возникшего человека в
грязных сапогах и в запачканном глиною френче.
     - Ба!..  Ба!..  Сергей!  -  улыбаясь,  заговорил он  резким,  каркающим
голосом.  - Откуда? И в каком виде - сапоги, френч... нагайка) Что ты, прямо
из разведки в штаб полка?
     - Дело,  товарищ Гитаевич,  -  сказал Сергей, сжимая протянутую руку. -
Спешное дело.
     - Уволь,  уволь,  - заговорил Гитаевич, усаживаясь на скамейку. - Газет
не  читаю,  телеграмм не  распечатываю.  О  чем хочешь?  Старину вспомним...
дивизию,  Бессарабию. Так поговорим - это с большим удовольствием, а от дела
избавь.  У  меня здесь ни  чина,  ни  должности,  ни  обязанностей.  Лежу на
солнышке да вот, видишь, стихи читаю.
     - Дело,  товарищ Гитаевич,  -  упрямо повторил Сергей.  -  Если  бы  не
важное, то и не просил бы.
     - Палицын где?.. Матусевич? И этот... как его? Ну, со шрамом на щеке...
Ах ты!  Да как же его,  этого,  что со шрамом? - как бы не расслышав Сергея,
продолжал Гитаевич.
     - Много со  шрамами было,  товарищ Гитаевич.  Я  и  сам  со  шрамом,  -
продолжал Сергей.  -  Мне  динамит нужен.  Взрывсельпром не  дает.  Говорит,
Москву запрашивать надо.  А если вы напишете,  то даст. Ваш дом отдыха - наш
шеф. Вы отдыхаете, значит, вы тоже шеф.
     - Какой  динамит?   Какие  шефы?   -  с  раздражением  и  беспокойством
переспросил Гитаевич.  -  И  откуда ты на мою голову свалился?  Я выкупался,
иду,  читаю стихи,  а он вдруг:  дело...  динамит...  шефы... Ну, что у тебя
такое? Наверное, какая-нибудь ерунда?
     - Дело ерундовое,  -  согласился Сергей и  рассказал все,  что ему было
нужно.
     Окончилось тем,  что  Гитаевич поморщился,  взял протянутую ему бумагу,
карандаш, что-то написал и передал Сергею.
     - Возьми, - грубовато сказал он. - От тебя не отстанешь.
     - Ваша школа,  товарищ Гитаевич,  -  ответил Сергей и,  спрятав бумагу,
добавил:  -  Знавал я на Украине одного комиссара дивизии,  которого однажды
командующий на гауптвахту посадил. Иначе, говорит, этот не отстанет.
     Прищурив под дымчатыми стеклами узкие строгие глаза,  Гитаевич взглянул
искоса и  насмешливо,  как бы подбадривая Сергея:  ну,  дескать,  продолжай,
продолжай. Но Сергей теперь и сам неспроста посматривал на Гитаевича и молча
доставал из портсигара папиросу.
     - Так посадил,  говоришь? - неожиданно веселым, но все тем же каркающим
голосом спросил Гитаевич, и, взяв Сергея за руку, он дружески хлопнул его по
плечу. - Давно это было, Сергей, - уже тише добавил он.
     - Давно, товарищ Гитаевич.
     - Так ты теперь не в армии?
     - Инженер. Командир запаса.
     - Почему же,  Сережа,  ты инженер? Я что-то не припоминаю, чтобы у тебя
какие-нибудь инженерские задатки были...  Постой,  куда  же  ты?  -  спросил
Гитаевич,  увидав, что Сергей поднимается и застегивает полевую сумку. - Да,
у тебя динамит.  Ну,  когда выберешь свободное время,  заходи. Только заходи
без всякого дела.  Пойдем к морю,  выкупаемся, поговорим. Ты один? - глядя в
лицо Сергея и почему-то тише и ласковей, спросил Гитаевич.
     - Один.  То есть нас двое -  я и Алька,  -  ответил Сергей. - Двое, я и
сын, - повторил он и замолчал.
     - Ну,  до свиданья,  -  сказал Гитаевич,  который,  по-видимому, что-то
хотел сказать или о чем-то спросить, но раздумал - не сказал и не спросил, а
только крепче, чем обыкновенно, пожал протянутую ему руку.
     Чтобы сократить путь к озеру,  Сергей взял наперерез через тропку,  но,
еще не  доезжая до  перевала,  он вспомнил,  что позабыл заехать в  лагерь и
заказать машину на Севастополь.
     Досадуя на свою оплошность и опасаясь, как бы машину не угнали в другое
место, он остановил усталого коня.
     Тропинка была  глухая,  заросшая травою  и  засыпанная мелкими камнями.
Неподалеку торчали  остатки  маленькой  старинной крепости  с  развалившейся
башенкой, на обломках которой густо разросся низкорослый кудрявый кустарник.
Конь насторожил уши -  на тропку из-за кустов выскочили два мальчугана. Один
из них держал палку, к концу которой была привязана обыкновенная стеариновая
свеча, а другой тащил большой клубок тонкой бечевки.
     Столкнувшись с незнакомым человеком, оба они смутились.
     - Из лагеря? - спросил Сергей. - А ну-ка, подите сюда!
     - Из  лагеря,  -  хмуро  и  неохотно ответил тот,  который был  повыше,
стараясь спрятать за спину палку со свечой. - Мы гуляли.
     - Вот что,  -  сказал Сергей.  - Вы потом погуляете, а сейчас я вам дам
записку.  Тащите ее во весь дух к  начальнику лагеря и скажите:  пусть через
час приготовит мне машину на Севастополь.
     Пока  он  писал,  оба  мальчугана переглянулись,  и  старший успокоенно
кивнул младшему.
     Догадавшись,   что  встретившийся  человек  ни  в   чем  плохом  их  не
подозревает, они охотно приняли записку и поспешно скрылись в кустарнике.

     В  горах  на  месте  катастрофы  вода  разлилась  широко.  Над  низовым
кустарником,  пронзительно чирикая,  носились  встревоженные пичужки.  Сухие
травы,  стебли,  рыжая  пухлая  пена  -  все  это  плавало  и  кружилось  на
поверхности мутной воды.
     - Много вынули?  - спросил Сергей у бригадира Шалимова, который ругался
по-татарски с маленьким сухощавым землекопом.
     - А  не  мерил  еще,  -  медленно  выговаривая русские  слова,  ответил
Шалимов. - Кубометров десять, должно быть, вынули.
     - Мало, - сказал Сергей. - Плохо работаешь, Шалимов.
     - Грунт тяжелый, - равнодушно ответил Шалимов, - не земля, а камень.
     - Ну,  камень! До камня еще далеко. Смотри, Шалимов, беда будет. Зальет
второй участок, и оставим мы ребят без воды.
     - Как можно без воды?  -  согласился Шалимов.  - Пить нету, обед варить
нету,  ванну делать нету, цветы поливать нету. Как можно без воды? - разведя
руками,  закончил  он  и  невозмутимо сел  на  камень,  собираясь вступить в
длинный и благодушный разговор.
     - Плохо,  Сергей Алексеевич! - крикнул запыхавшийся десятник Дягилев. -
Вы посмотрите на выемку -  так и  рвет со дна,  так и  рвет!  И откуда такая
силища? Это не ключ, а сама подземная речка.
     - Видел, - ответил Сергей. - До утра продержимся.
     - Ой ли продержимся, Сергей Алексеевич?
     - Надо продержаться.
     Сергей приказал:  как только обнажится каменная гряда, поставить бурить
скважины,  а  землекопов перебросить рыть канаву к другой небольшой впадине,
которая могла оттянуть воду и задержать перелив еще на три-четыре часа.
     - Дягилев,  -  сказал он напоследок,  - я вернусь ночью, к рассвету. Ты
отвечаешь.  Да не ругайтесь вы с Шалимовым,  а работайте.  Как ни приду, или
Шалимов на  тебя  жалуется,  или  ты  на  Шалимова.  С  рабочими за  прошлую
десятидневку рассчитались?
     - Давно уже,  Сергей Алексеевич. Это еще по старой ведомости, до вашего
приезда, прежним техником подписана была.
     - Вы потом покажите мне все эти ведомости, - сказал Сергей. - Я поехал.

     Возле Ялты хлынул грозовой ливень.  Это  задержало машину на  два часа:
шофер  был  вынужден уменьшить скорость,  потому  что  на  крутых  поворотах
скользкой дороги машину сильно заносило.  В Севастополь они прибыли только в
восемь   вечера.   Понадобились  долгие   телефонные  звонки,   понадобилось
вмешательство секретаря райкома и  даже  коменданта города для  того,  чтобы
получить пропуск и открыть уже запечатанные склады Взрывсельпрома.
     И,  когда небольшой,  но тяжелый ящик был осторожно погружен на машину,
стрелка часов уже подходила к половине одиннадцатого.
     Луна сквозь сплошные черные тучи не обозначалась даже слабым просветом.
Скрылись очертания горных вершин.  Растворились в темноте рощи,  сады, поля,
виноградники,  и только полоса широкого ровного шоссе, как бы расплавленного
ослепительным  светом   автомобильных  фар,   сверкала  влажной   желтоватой
белизной.
     - Ну, давай! - подбадривающе сказал Сергей, усаживаясь рядом с шофером.
- Ночь темная, а дорога длинная.
     Только  теперь,  сидя  на  кожаных  подушках вздрагивающего автомобиля,
Сергей почувствовал,  что он сильно устал.  Запахнув плащ и  крепче надвинув
фуражку,  он закрыл глаза.  И  так в полусне,  только по собачьему лаю да по
кудахтанью распуганных кур  угадывая проносящиеся мимо поселки и  деревушки,
сидел он долго и молча.
     Ра-а!  Ра-а-а!..  -  звонко и  тревожно гудел сигнал,  и  машину плавно
покачивало на бесчисленных крутых поворотах.
     Дорога забирала в горы.
     И эта непроницаемая,  беззвездная тьма,  и этот свежий и влажный ветер,
приглушенный собачий лай,  запах сена  и  спелого винограда напомнили Сергею
что-то радостное, но очень молодое и очень далекое.
     И  вот  почему-то  пылал костер.  Тихо звеня уздечками,  тут  же  рядом
ворочались разномастные кони.
     Ра-а-а!.. - звонко гудела машина, взлетая в гору все круче и круче.

     Темные кони,  вороные и  каурые,  были невидимы,  но один,  белогривый,
маленький и  смешной Пегашка,  вскинув короткую морду,  поднял  длинные уши,
настороженно прислушиваясь к неразгаданному шуму.
     - Это  мой  конь!  -  сказал Сергей,  поднимаясь от  костра и  тренькая
звонкими шпорами.
     - Да,  - согласился начальник заставы, - эта худая, недобитая скотина -
твой конь. Но что это шумит впереди на дороге?
     - Хорошо!  Посмотрим!  -  гневно крикнул Сергей и  вскочил на  Пегашку,
который сразу же  оказался самым лучшим конем в  этой  разбитой,  но  смелой
армии.
     - Плохо!  - крикнул ему вдогонку умный, осторожный начальник заставы. -
Это тревога, это белые.
     И  тотчас же погас костер,  лязгнули расхваченные винтовки,  а изменник
Каплаухов тайно разорвал партийный билет.
     - Это беженцы!  -  крикнул возвратившийся Сергей.  -  Это не  белые,  а
просто беженцы. Их много, целый табор.
     И  тогда всем  стало так  радостно и  смешно,  что,  наскоро расстреляв
проклятого Каплаухова,  вздули они  яркие костры и  весело пили чай,  угощая
хлебом  беженских мальчишек и  девочек,  которые смотрели на  них  огромными
доверчивыми глазами.
     - Это  мой  конь!  -  гордо  сказал  Сергей,  показывая  ребятишкам  на
маленького белогривого Пегашку. - Это очень хороший конь.
     Но глупые ребятишки не понимали и молча жадно грызли черный хлеб.
     - Это хороший конь!  - гневно и нетерпеливо повторил Сергей и посмотрел
на глупых ребятишек недобрыми глазами.
     - Хороший конь, - слегка картавя, звонко повторила по-русски худенькая,
стройная девчонка, вздрагивавшая под рваной и яркой шалью. - И конь хороший,
и сам ты хороший.
     Ра-а-а!..  -  заревела машина,  и Сергей решил: "Стоп! Довольно. Теперь
пора просыпаться".
     Но глаза не открывались.
     "Довольно!" - с тревогой подумал он, потому что хороший сон уже круто и
упрямо сворачивал туда, где было темно, тревожно и опасно.
     Но тут его крепко качнуло, машина остановилась, и шофер громко сказал:
     - Есть! Закурим. Это Байдары.
     - Байдары... - машинально повторил Сергей и открыл глаза.
     Машина стояла на  самой  высокой точке перевала.  Запутавшиеся в  горах
тучи  остались позади.  Далеко под  ногами в  кипарисовой черноте спало  все
южное побережье.
     Кругом  было  тихо  и  спокойно.  Сон  прошел.  Они  закурили и  быстро
помчались вперед, потому что было уже далеко за полночь.

     Проснувшись, Натка увидела Альку.
     Алька стоял, открыв коробку, и удивлялся тому, что она пуста.
     - Это ты открыла или они сами повылазили? - спросил Алька, показывая на
коробку.
     - Это я нечаянно, - созналась Натка. - Я открыла и даже испугалась.
     - Они не кусаются,  -  успокоил ее Алька.  -  Они только прыгают.  И ты
очень испугалась?
     - Очень испугалась,  - к великому удовольствию Альки, подтвердила Натка
и потащила его в умывальную комнату.
     - Алька,  -  спросила Натка,  когда,  умывшись, вышли они на террасу, -
скажи мне, пожалуйста, что ты за человек?
     - Человек?  -  удивленно переспросил Алька.  - Ну, просто человек. Я да
папа.  -  И,  серьезно поглядев на нее, он спросил: - А ты что за человек? Я
тебя узнаю. Это ты с нами в вагоне ехала.
     - Алька,  - спросила Натка, - почему это ты да папа? А почему ваша мама
не приехала?
     - Мамы нет, - ответил Алька.
     И Натка пожалела о том, что задала этот неосторожный вопрос.
     - Мамы нет,  - повторил Алька, и Натке показалось, что, подозревая ее в
чем-то, он посмотрел на нее недоверчиво и почти враждебно.
     - Алька,  -  быстро сказала Натка,  поднимая его на руки и показывая на
море, - посмотри, какой быстрый, большой корабль.
     - Это сторожевое судно, - ответил Алька. - Я его видел еще вчера.
     - Почему сторожевое? Может быть, обыкновенное?
     - Это сторожевое.  Ты не спорь.  Так мне папа сказал,  а  он лучше тебя
знает.

     В этот день готовились к первому лагерному костру, и Натка повела Альку
к октябрятам.
     На  лужайке босой  пионер  Василюк,  забравшись на  спину  согнувшегося
Баранкина,  учил  легонькую и  ловкую башкирку Эмине вспрыгивать на  плечи с
развернутым красным флагом.
     - Ты не так прыгаешь,  Эмка,  -  терпеливо повторял Василюк. - Ты когда
прыгнешь, то стой спокойно, а не дрыгай ногами. Ты дрыгнешь - я колыхнусь, и
полетим мы с тобой прямо Баранкину на голову.  Эх, ты! Ну, и как мне с тобой
сговориться?  -  огорчился он,  увидав, что Эмине не понимает ни слова. - Ну
ладно, беги. Потом Юлай придет, он уж тебе по-вашему объяснит.
     Эмине  спрыгнула  и,  заметив  Альку,  остановилась  и  с  любопытством
разглядывала этого маленького, незнакомого ей человека.
     - Пионер? - смело спросила она, указывая на его красный галстук.
     - Пионер,  -  ответил Алька и  протянул ей цветную картинку с мчавшимся
всадником. - Это белый, - хитро прищуриваясь и указывая пальцем на всадника,
попробовал обмануть ее Алька. - Это белый. Это царь.
     - Это  красный,  -  еще  хитрее  улыбнувшись,  ответила  Эмине.  -  Это
Буденный.
     - Это белый, - настойчиво повторил Алька, указывая на саблю. Вот сабля.
     - Это красный,  -  твердо повторила Эмине,  указывая на серую папаху. -
Вот звезда!
     И, рассмеявшись, оба очень довольные, что хорошо поняли друг друга, они
вприпрыжку понеслись к кустам, откуда доносилось нестройное пение октябрят.
     Проводив  Альку  к  октябрятам,  Натка  повернула  я  сосновой  роще  и
натолкнулась на звеньевого третьего звена Иоську.  В одной руке Иоська тащил
что-то  длинное,  свернутое в  трубочку,  а  в  другой -  маленький,  крепко
завязанный узелок.
     - Ты откуда? Куда?
     - В  клуб  бегал,  -  быстро и  неохотно ответил Иоська,  подпрыгивая и
увертливо пряча узелок за спину.  -  В клуб за плакатами.  Мы сейчас рассказ
будем читать о танках.
     - Иоська,  -  удивилась Натка,  -  почему же это о танках, когда у тебя
сегодня по плану не танки, а памятка пионеру-автодоровцу?
     - Памятку потом.  Мы  сегодня с  купанья шли  -  глядим,  четыре  танка
ползут.  Интересно!  Я  скорей в библиотеку.  Давай,  думаю,  сегодня,  пока
интересно, будем читать о танках.
     - Ну  ладно,  Иоська.  Это хорошо.  А  что это ты  в  узелке за  спиной
прячешь?
     - Это?  Это орехи,  -  с  отчаянием заговорил Иоська,  еще нетерпеливей
подпрыгивая и  отскакивая от  Натки.  -  Это  я  такую  игру  придумал.  Мне
инструктор написал семь вопросов о  танках.  Ну вот,  кто угадает,  а кто не
угадает...
     - Да ты хоть скажи, откуда орехи-то взял?
     Но  тут  увертливый Иоська подпрыгнул так  высоко,  как будто бы  камни
очень  сильно прижгли ему  голые пятки,  и,  замотав головой,  не  дожидаясь
расспросов, он юркнул в кусты.
     ...Из-за  подготовки к  костру перепутались и  разорвались все  звенья.
Певцы ушли в хоровой кружок,  гимнасты - на спортивную площадку, танцоры - в
клуб.  И,  пользуясь этой веселой суматохой, никем не замеченные, двое ребят
скрылись потихоньку из лагеря.
     Добравшись  по  глухой  тропке  до  развалин  маленькой  крепости,  они
вытащили клубок тонкой бечевы и огарок стеариновой свечки. Раздвигая заросли
густой душистой полыни,  они пробрались к  небольшой черной дыре у  подножия
дряхлой башенки.
     Ярко жгло полуденное солнце,  и  от  этого пахнувшее сыростью отверстие
казалось еще более черным и загадочным.
     - А  что,  если у нас бечевы не хватит,  тогда как?  -  спросил Владик,
привязывая свечку к  концу длинной палки.  -  А  что,  если вдруг под ногами
обрыв?  Я,  знаешь,  Толька,  где-то  читал такое,  что  вот идешь...  идешь
подземным ходом,  вдруг -  бац,  и  летишь ты в  пропасть.  А внизу,  в этой
пропасти, разные гадюки... змеи...
     - Какие еще  змеи?  -  переспросил Толька,  поглядывая на  сырую черную
дыру.  -  И что ты,  Владик,  всегда какую-нибудь ерунду придумаешь? То тебе
порошком натереться,  то тебе змеи.  Ты лучше бы свечку покрепче привязал, а
то слетит свечка, вот тебе и будут змеи.
     - А что,  Толька,  -  обматывая свечку, задумчиво продолжал Владик, - а
что,  если  мы  спустимся,  вдруг  обвалится башня и  останемся мы  с  тобой
запертыми в  подземных ходах?  Я где-то тоже такое читал.  Сначала они свечи
поели,  потом башмаки,  потом ремни, а потом, кажется, и друг друга сожрали.
Очень интересная книга.
     - И что ты, Владик, всегда какую-то ерунду читаешь? - совсем уже унылым
голосом спросил Толька и опять покосился на черную дыру.
     - Лезем!  -  оборвал его Владик.  -  Мало ли что я говорю!  Это я тебя,
дурака, дразню.
     Он зажег свечу и осторожно спустил ноги на покатый каменистый вход.
     Толька,  держа в руках клубок с разматывающейся бечевой, полез вслед за
ним.
     Потихоньку ощупывая каждый камешек,  они прошли метров пять.  Здесь ход
круто сворачивал направо.  Оглянувшись еще  раз на  просвет,  они решительно
повернули вправо.  Но,  к  своему разочарованию,  они очутились в  небольшом
затхлом подвальчике,  заваленном мусором и щебнем.  Никакого подземного хода
не было.
     - Тоже крепость!  - рассердился Толька. - А все, Владик, ты. Полезем да
полезем.  Ну,  вот тебе и полезли. Идем лучше назад, а то я ногой в какую-то
дрянь наступил.
     Они выбрались из  погреба и,  цепляясь за  уступы,  залезли на поросшую
кустами башенку. Отсюда было видно море - огромное и пустынное.
     Опустившись на траву, ребята притихли и, щурясь от солнца, лежали долго
и молча.
     - Толька!  -  спросил вдруг Владик,  и, как всегда, когда он придумывал
что-нибудь интересное,  глаза его  заблестели.  -  А  что,  Толька,  если бы
налетели аэропланы,  надвинулись танки,  орудия, собрались бы белые со всего
света, и разбили бы они Красную Армию, и поставили