, которого подхватили товарищи и под выстрелами унесли прочь.
     - Стой! - крикнул около одной из хат Симка-сормовец. - Они нагонят нас,
давай стучись в эти ворота. Тут свой человек живет.
     Калитку отперла хозяйка, и все шесть ввалились в сени.
     - Дома хозяин?
     - Нету!  Нету! - испуганно заговорила хозяйка. - Да куда же вы идете, у
меня там чужой человек сидит.
     - Стой, стой ребята... Кто это чужой человек?
     - Еврейка какая-то попросилась переночевать.
     На улице послышался топот,  и тяжело дыша,  громыхая шашками, пробежали
мимо городовые.
     - Вот те и ядрена мамаша, - почесывая голову, проговорил Симка, - а что
ж теперь делать-то и на какой черт впустила ее? Ну все равно на улицу теперь
не выйдешь, леший с ней, с бабой.
     Митьку ввели в  хату.  Черная женщина лет тридцати пяти с  распущенными
волосами испуганно вскочила с  лавки,  когда  увидела перед  собой  шестерых
незнакомых человек и кровь, расплывавшуюся по шее и лицу одного из них.
     - Откуда это? - спросила она, запахивая распахнутый ворот кофточки.
     - Оттуда,  -  коротко ответил Симка и выругался.  - Дайте же чем-нибудь
человеку шею перевязать, али не видите, как у него кровь хлыщет?
     Женщина быстро раскрыла дорожную сумку,  вынула оттуда бинт,  надломила
стеклянную пробирку с йодом и умело начала перевязывать раненого.
     - Ишь  ты,  -  удивленно сказал Симка,  -  и  откуда это она,  на  наше
счастье, взялась? Ты кто хоть такая?
     Но прежде чем она успела что-либо ответить,  в окошко постучали. Ребята
схватились за револьверы. Распахнулась дверь, вошел хозяин квартиры Смирнов,
и с ним Лбов.
     Лбов  вошел,  как  будто  бы  давно  был  со  всеми ребятами знаком.  И
заговорил быстро:
     - Давай раненого оставьте здесь,  завтра к  нему придет доктор.  А  все
остальные - за мною. А то полиция тут так и кружится, я насилу прорвался.
     Ни у  кого в  голове не мелькнуло даже и  мысли ослушаться его,  и  все
пятеро направились к  выходу,  но  Лбов  вдруг быстро шагнул вперед,  крепко
стиснул руку незнакомой женщины и, дернувши ее к свету, спросил с удивлением
у хозяина:
     - А это кто? Откуда еще тут такая?
     - Не знаю, - смущенно ответил тот. - Это баба без меня кого-то пустила.
     - Просилась переночевить,  рубль дала,  вот я и впустила,  - запальчиво
ответила жена.  -  У  тебя,  у  черта,  хоть копейка есть?  К завтраму жрать
нечего, а ты вон чем занимаешься.
     Муж не ответил ничего.  Лбов нахмурил брови, достал из кармана десятку,
положил на стол, потом сказал:
     - Оставить тут ее нельзя,  черт ее знает, что за человек, а кроме того,
у баб языки долгие. Одевайся валяй.
     Но черные, точно выточенные брови еврейки даже не двинулись - она молча
накинула пальто, яркий цветной платок и вышла на улицу.

     Два раза от разъездов шарахались все в темноту.
     Чтобы  не  навлечь  полицию на  оставленного раненого,  Лбов  умышленно
избегал перестрелки.
     На  берегу Камы он  легонько свистнул и  замолчал.  Прошло минут пять -
никого не было.
     - Ты зачем свистишь? - спросил его Симка.
     - Увидишь, - коротко ответил Лбов, - я даром никогда не свищу.
     Послышался плеск,  из темноты вынырнула лодка и причалила к берегу. Все
семеро сели молча,  и лодка темным пятном заскользила по Каме. Слезли на том
берегу.  На опушке,  пока ребята закуривали,  Лбов подошел к еврейке,  молча
усевшись в стороне на срубленном дереве, и спросил:
     - Чего же ты молчишь и  откуда ты на нашу голову взялась?  Убивать тебя
вроде как не за что, а в живых оставлять тоже нельзя. И куда я тебя дену?
     А ночь была такая звездная.  И вечер был такой мягкий.  Женщина встала,
скинула платок и вдруг неожиданно обняла его за шею.
     - Милый, - сказала она шепотом, - милый, возьми меня с собой.
     Лбов никак не ожидал этого.
     - Вот дура-то, и как это ты скоро... Да на что ты мне нужна! - Он хотел
было оттолкнуть ее, но она еще крепче зажала руки на его шее и, прижимаясь к
нему всем телом, прошептала:
     - А может, на что-нибудь?
     А  ночь  была  такая  звездная,  и  вечер был  такой весенний.  И  Лбов
вспомнил,  что  собственная его  жена  теперь  отгорожена барьером  казачьих
шашек, и Лбов уже мягче разжал ее руки.
     - Ты дура, - сказал он ей.
     И Симке-сормовцу, который стоял недалеко, показалось, что он улыбнулся,
а может быть, и нет - разглядеть было трудно, потому что ночь была весенняя,
говорливая, но темная.
     Но  то,  что  женщина  улыбнулась и  блеснула черными  глазами,  -  это
Симка-сормовец разглядел хорошо.


                              6. Встреча

     Это было на берегу речонки Гайвы,  узенькой мутной полоской прорезавшей
закамский лес.
     Лбов лежал на берегу речки,  а Симка-сормовец запекал в углях картошку,
когда невдалеке послышался вдруг резкий свист.
     - Бекмешев пришел,  -  не поворачивая головы проговорил Лбов. - Давно я
уже его жду, дьявола. А ну-ка, свистни ему в ответ.
     Но это был не Бекмешев,  а  паренек лет шестнадцати.  Он вынырнул из-за
кустов и сказал, чуть-чуть задыхаясь от быстрого бега:
     - Ишь куда запрятались,  а я искал,  искал...  Тебе,  Лбов,  записка от
Степана. А сам он не может, занят чем-то.
     - "Занят"!  -  хмуро передразнил Лбов.  -  Чем он там занят?  А ну, дай
сюда!
     Он  взял  записку,  распечатал ее,  повертел перед  глазами и  сунул ее
Симке.
     - На, читай!
     Симка прочел. Там было несколько бессвязных и непонятных слов: "Приходи
как под луну, в девятый, четыре патрона есть".
     Но смысл этих слов был, очевидно, понятен Лбову. Он улыбнулся, привстал
с земли, потом сжал губы и задумался.
     До  сих пор он  действовал на свой риск и  совершенно один.  Сормовских
ребят считать было нельзя,  они были пришлыми и непостоянными,  а Стольников
за последнее время ни в какие дела не вмешивался, он стал каким-то странным,
все ходил,  часто хватался за голову и бормотал какие-то несуразные слова. А
теперь -  кто они, эти четыре, с которыми придется рыскать, нападать и, если
нужно, то умирать? Кто они?
     Весь  день он  был  задумчив.  В  девять вечера был  на  обычном месте,
верстах в пяти от Мотовилихи. Прошел час - никого не было. Лбов нервничал, и
эта нервность еще усиливалась окружающей обстановкой, потому что темный лес,
насыщенный  весенними  тревожными  шорохами,   напитанный  сыроватым  пряным
запахом преющей прошлогодней листвы, бил в голову и слегка кружил ее.
     Но никто не видел и не знал, как нервничал тогда Лбов.
     И  едва  только  захрустели ветки  под  чьими-то  ногами,  едва  только
фальшивым криком откликнулась кукушка,  и не кукушка,  а ястреб,  выпрямился
Лбов и провел спокойной рукой по маузеру.
     Их было четверо, четыре человека без имен.
     Демон  -  черный  и  тонкий,  с  лицом  художника,  Гром  -  невысокий,
молчаливый и задумчивый,  Змей -  с бесцветными волосами, бесцветным лицом и
медленно-осторожным  поворотом  головы,   и  Фома  -   низкий,   полный,   с
подслеповатыми,  добродушными глазами,  над  которыми  крепко  засели  круги
очков.
     И  в  первую минуту все промолчали -  посмотрели друг на  друга,  а  на
вторую -  крепко пожали друг другу руки, и в третью - Змей повернул голову и
спросил так, как будто продолжал давно прерванный разговор:
     - Итак, с чего мы начинать будем?
     - Найдем,  с чего, - ответил Лбов. - Садитесь здесь, - он неопределенно
показал рукой вокруг, - садитесь и слушайте. Я все наперед скажу. Я рад, что
вы  приехали,  но  только при  условии,  чтобы  никакого вихлянья,  никакого
шатанья, чтобы что сказано - то сделано, а что сделано - о том не заплакано,
и,  в общем...  Револьверы у вас есть?  И потом,  нужны винтовки, и потом мы
скоро  разобьем Хохловскую винную лавку,  а  потом  -  надо  убить  пристава
Косовского и  надо больше бить полицию и  наводить на нее террор,  чтобы они
боялись и дрожали, собаки...
     Он  остановился,  переводя дух,  внимательно посмотрел на  окружающих и
начал снова, но уже другим, каким-то отчеканенно-металлическим голосом:
     - А кто на все это по разным причинам, в смысле партийных убеждений или
в  смысле чего другого,  не  согласен,  так пусть он  ничего не отвечает,  а
встанет сейчас и уйдет, чтобы потом не было поздно.
     Он  остановился,  и  сквозь его голос проскользнула угрожающая,  резкая
нотка. Он не сказал больше ничего.
     - Всю программу изложил,  -  заметил Бекмешев, стараясь сгладить слегка
резкость, с которой встретил вновь прибывших Лбов.
     Демон  удивленно стянул брови.  Гром  молчал.  Змей  выставил одно  ухо
вперед и  слушал,  чуть-чуть  улыбаясь,  и  улыбка у  него  была вкрадчивая,
непонятная, так что каждый мог ее понять по-своему.
     Только Фома  снял очки,  вытер спокойно стекла и  сказал отдуваясь,  но
совершенно просто:
     - Уф...  ну,  милый,  и завернул же ты... Только надо же все как-нибудь
согласовать, чтобы все это не слишком уж разбойно выходило.
     Но  что и  с  чем согласовать,  он  не договорил,  потому что невдалеке
заревела сирена  проходящего парохода,  и  шальное эхо  долго  и  неугомонно
неслось по лесу.
     Пошли к лбовской землянке.  Кроме Стольникова, там было еще двое ребят.
Уселись у костра, над которым варился котел с мясом, и стали знакомиться.
     - Я пить хочу, - сказал Змей.
     - И я, - добавил Гром.
     - Пойдем,  -  проговорил Лбов,  -  я тоже хочу.  Входи в землянку,  там
ведро.
     Распахнули дверь,  первым вошел Гром.  Он пил долго, молча, потом подал
ковш Демону и хотел выйти,  но взгляд его упал на угол,  на груду наваленной
сухой листвы,  служащей вместо постели Лбову,  и на окутанную красным, густо
пересыпанным цветками,  платком Женщину. Он перевел глаза на Лбова и спросил
спокойно, не меняя выражения лица:
     - У  тебя женщина?  -  Он  сделал небольшое,  едва заметное ударение на
последнем слове.
     А Змей наклонил голову и, неопределенно улыбаясь, добавил вполголоса:
     - Женщина в цветном платке, это твоя любовь?
     - У меня любовь к бомбам, а не к бабам... и заткните ваши глотки.
     В эту минуту в землянку вошел один из ребят и сказал, волнуясь:
     - На опушке,  возле дороги,  знаешь, что возле ключа, костров там тьма,
ингушей,  должно быть,  штук с полсотни остановилось...  Это неспроста,  они
чего рыщут.
     - Неспроста, - согласился Лбов и замолчал.
     По лицу его забегали черточки,  и  казалось,  что мысли его напряженной
головы проливались рывками через складки морщин лба.
     - Неспроста,  -  повторил он.  -  Ты,  ты и ты, - показал он пальцем на
нескольких человек,  -  вы все -  марш вперед,  слушайте и следите... Нужно,
чтобы они не столкнулись сегодня с нами. Сегодня, - он подчеркнул это слово,
- сегодня нам нужно отдохнуть.
     Через час, за исключением дозорных, высланных к ключу для наблюдения за
расположившимся отрядом, все крепко спали.
     Змей проснулся от того,  что кто-то слегка задел его за руку. Он открыл
глаза и  на  фоне  окошка,  чуть  мерцавшего звездным светом,  увидел темный
силуэт женщины.
     "И чего не спит баба", - подумал он и закрыл опять глаза.
     Женщина  накинула  платок,  осторожно отворила  дверь  и  вышла.  Возле
землянки она остановилась и  прислушалась.  Было прохладно и тихо.  В кустах
что-то хрустнуло, женщина вздрогнула и заколебалась, но потом оглянулась еще
раз и быстро исчезла в лесной темноте.


                            7. Этой же ночью

     И  в  тот  же  день,  когда  Лбов  встретился  с  боевиками,  хорунжего
Астраханкина вызвали в  жандармское управление,  где сообщили ему,  что,  по
имеющимся у  них  сведениям,  ко  Лбову и  Стольникову присоединились пятеро
сормовских   рабочих   и    всей    шайкой   была   ограблена   дача   князя
Абамелек-Лазарева.  Еще ему по  секрету сказали о  шифрованной телеграмме из
Петербурга с сообщением,  что несколько террористов выехало на присоединение
к шайке.
     - Надо уничтожить в самом зародыше,  - сказал жандармский подполковник,
- а  то  знаете,  чем  это  попахивает?  И  так  за  последнее время  вокруг
чертовщина какая-то  твориться  начинает.  Особенно  в  Мотовилихе:  рыскают
какие-то  подозрительные типы,  собираются в  кружки,  чего-то  шепчутся.  А
полиция...  а  полиция,  чтоб  ей  неладно  было,  только  портит  авторитет
государственной власти -  два раза Лбов перестрелку среди улицы затевал,  он
один,  а их двое,  либо трое, - отстреляется и уйдет. Это не человек, а черт
какой-то!  Вы знаете,  если эдакому человеку да шайку,  так тут может такое,
такое  выйти...  -  подполковник запнулся,  подыскивая  подходящее слово,  и
несколько раз покрутил пальцем, вырисовывая в воздухе какую-то петлю.
     - Ну,  в общем,  нельзя,  - закончил он раздраженно, - нельзя потакать,
надо в зародыше, надо в корне...
     Он был зол,  потому что еще утром он получил от начальства весьма сухую
телеграмму, в которой указывалось, что с Лбовым давно бы пора было, пожалуй,
покончить.
     Астраханкин вышел  на  улицу возбужденный и  энергичный.  Он  прошел по
Оханской до дома, где жила Рита, и завернул к ней.
     Рита встретила его приветливо,  но сквозь матовую кожу щек проглядывала
нездоровая,  нервная бледность, и вообще вид у нее был усталый и утомленный.
Она попросила Астраханкина в гостиную и,  скучая, слушала, как он говорил ей
что-то -  что,  она,  по обыкновению, не разобрала, так что он обиделся даже
немного.
     - И отчего это вы, Рита, за последнее время такая? - спросил он.
     - Какая?
     - Не... не такая, как раньше.
     - А какая я была раньше?
     - Ну,  вы сами знаете, теперь к вам подступить страшно, даже руку у вас
поцеловать и то как-то неудобно.
     Рита устало протянула ему руку и сказала спокойно и лениво:
     - Ну, целуйте, если вам это нравится.
     Астраханкин вспыхнул.
     - Я хочу,  чтобы это вам нравилось.  И что это, в самом деле? Я сегодня
вечером уезжаю,  у меня, вероятно, со Лбовым схватка будет, может быть, пулю
в лоб получу, черт его знает, а вы хоть бы на сегодня переменились!
     Она плавно спустила ноги с  дивана,  откинула кудрявую болонку и быстро
схватила его за руку.
     - Вы с лбовцами?..
     - Да,  я.  Я только что получил задание, - заговорил он, думая, что эта
оживленность вызвана опасением и страхом за его судьбу.
     - Вы с лбовцами,  -  повторила она,  -  вы должны обязательно захватить
его.  Слышите,  об этом я вас прошу, и если не для охранки, так сделайте это
для меня.  Я так...  я так ненавижу... - начала было она и замолчала, потому
что  заметила,   что  зашла  слишком  далеко,  и  потому,  что  Астраханкин,
удивленный такой горячностью, посмотрел на нее и спросил недоумевая:
     - И что это за фантазия?  Вам-то что до него, Рита? И почему это именно
вы ненавидите его?
     Рита  не  ответила.  Она  поднялась с  дивана,  откинула  назад  слегка
растрепавшиеся волосы и сказала:
     - Возьмите и меня с собой.
     - Вы с ума сошли, - ответил Астраханкин, тоже поднимаясь.
     - Возьмите и меня,  - упрямо повторила Рита, - моя Нэлла не хуже вашего
Черкеса, и я не буду вам мешать.
     - Вы шутите,  Рита,  вам-то куда и зачем...  да это невозможно, разве я
могу рисковать брать с  собой на такую операцию женщину.  Женщину,  гм...  -
кашлянул он, - да еще такую хорошенькую.
     Но Рита даже не оборвала его, как всегда в этих случаях. Она засмеялась
и приветливо пожала ему руку, прощаясь.
     Когда он ушел,  Рита больше не скучала. Рита достала карту окрестностей
Перми,  долго и  внимательно рассматривала ее,  но  ничего толком не поняла.
Тогда она позвонила и сказала горничной:
     - Передайте Егору, чтобы Нэлла была напоена, накормлена и оседлана.
     - Сейчас? - спросила та, почтительно наклоняя голову.
     - Нет,  - ответила Рита, удивляясь про себя недогадливости горничной. -
Нет, не сейчас, а к семи часам вечера.
     А Нэлла у Риты была как Рита. Тонкая, стройная и с норовом - черт, а не
лошадь. И Рита любила Нэллу, и Нэлла любила Риту.

     В  половине восьмого хорунжий Астраханкин,  переправившись с полусотней
на  пароме,  умчался в  закамский лес.  В  девять,  вслед за  ним,  ускакала
сумасбродная и  взбалмошная девушка.  Она решила твердо ехать в отдалении до
того места,  где они остановятся, она не хотела раньше времени встречаться с
Астраханкиным и потому-то то и дело сдерживала рвущуюся вперед лошадь.
     Один  раз,  когда она  чуть-чуть  не  натолкнулась за  поворотом лесной
дороги на хвост отряда,  она соскочила с коня,  отвела его за деревья и села
на траву.
     "Подожду, - подумала она, - тут дорога, кажется, одна. Я всегда нагнать
успею".
     В голове ее мелькнула мысль, что хорошо бы увидеть Лбова убитым.
     "Нет,  нет,  не убитым, - почему-то испугавшись этой мысли, поправилась
она, - а просто пойманным и связанным. Крепко-крепко связанным".
     Она вспомнила голубой блестящий снег,  опрокинутую кибитку и  человека,
хмуро ответившего ей: "А я вас не знаю и знать не хочу".
     "Не хочет...  Что значит не хочет? - она обломила ветку распускающегося
куста,  переломила ее  пополам и  отбросила.  Потом оглянулась,  было тихо в
лесу,  и сумерки надвигались, поползли из-за каждого куста и из каждой щели.
- Однако, - подумала Рита, - надо скорей".
     Она вывела Нэллу на дорогу, вскочила в седло и ударила каблуками.
     Гайда!
     Свежий ветер проносился мимо лица,  и Нэлла,  почувствовавшая опущенные
поводья,  перешла на карьер.  Изгибающаяся дорога швырялась в  разгоряченное
лицо  Риты  причудливыми изломами расцветающих полян,  еще  чуть  освещенных
красноватыми отблесками  облаков,  зажженных  зашедшим  солнцем.  Она  долго
скакала,  но  отряд все не попадался.  Рита остановила лошадь и  оглянулась:
сумерки стихийно атаковали землю, и облака угасли.
     "Не может быть,  чтобы они уехали так далеко", - сообразила Рита. И она
вспомнила,  что невдалеке,  влево,  она миновала другую дорогу,  маленькую и
уходящую прямо в гущу леса.
     Рита решила свернуть на  нее,  но  для того чтобы не возвращаться,  она
взяла влево, прямо наперерез, тем более что через лес в ту сторону проходила
длинная и узкая просека...
     Но через некоторое время прямо из темноты встала перед ней и загородила
дорогу черная, враждебно-замкнутая стена невырубленного леса.
     Рите стало немного страшно.
     "Дорога должна быть где-то  здесь,  совсем рядом",  -  подумала она  и,
соскочив с лошади, повела Нэллу по лесу на поводу.
     Но  дороги  не  было.   Сколько  времени  бродила  Рита,   сколько  раз
останавливалась  она   перед   гущей   кустов,   охватывающих  заблудившуюся
незнакомку крепкими пальцами длинных  веток,  -  сказать было  трудно.  Рита
измучилась и устала, она совсем было отчаялась выйти куда-либо, как вдруг ей
показалось,  что  где-то  невдалеке слышен  какой-то  неопределенный,  чужой
шорох.
     Чаща была настолько густая, что идти дальше с лошадью было нельзя. Рита
привязала ее к кустам и пошла одна.
     Через  некоторое время она  вышла на  какую-то  поляну и  прислушалась.
Взошла луна.  Потом Рита отскочила за  куст и  побледнела,  потому что  ясно
услыхала, как кто-то торопливо пробирается по лесу.
     "А ну как разбойники?" - подумала Рита и затаила дыхание.
     На поляну вышла женщина. Оглянулась и торопливо пошла прочь.
     Острая и светлая, как осколок разбитого стекла, мысль блеснула в голове
Риты:  "Откуда тут  быть женщине?  Это,  должно быть,  их  женщина.  И  это,
наверное, его женщина, и она, конечно, идет к нему".
     От этой мысли Рита забыла весь страх и пришла в бешенство
     "Так вот оно что,  вот оно что, - подумала она, - ну, погоди же". И она
угрожающе зашептала что-то нервно изломавшимися, тонкими губами.
     Ей  надо  было  идти отыскивать дорогу,  но  ей  до  боли,  до  дьявола
захотелось проследить,  куда пошла та.  Она остановилась в  нерешительности,
шагнула раз, шагнула два и, заслышав опя