Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детская литература
   Обучающая, развивающая литература, стихи, сказки
      Аркадий Гайдар. Рассказы и повести -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  -
за это назначено тридцатидневное покаяние. Многие же богомольцы говорили, что Гришка врет, будто бы зазвонил по ошибке, а сделал это нарочно, из озорства. Мало ему покаяния, а надо бы для примера засадить в тюрьму, потому что похороны за крестный ход принять - это еще куда ни шло, но чтобы этакую богомерзкую скотину с пресвятой иконой спутать - это уже смертный грех! Захлопнув книгу, я выбежал на улицу. Делать мне было нечего, и я побежал за город, на кладбище, к Тимке Штукину. Тимку дома я не застал. Отец его, седой крепкий старик, старый знакомый моего отца, потрепал меня по плечу и сказал: - Растешь, хлопец! Батько-то приедет и не узнает. Ростом-то ты в отца вышел, во какой здоровенный! А мой Тимка, пес его знает, в деда, что ли, по матери пошел, - хлюпкий, как комар. И куда в его только жратва идет?! Отец-то здоров? Будете писать - от меня поклон. Хороший, настоящий человек. Мы с ним восемь лет в сельской школе проработали. Он - учителем, а я - сторожем... Только давно это... Ты вовсе сосуном был... не помнишь. Ну, ступай! Тимка тут где-нибудь, щеглов ловит. Поищи в березах, там, в углу, за солдатскими могилами. Ближе-то он не ловит - староста, как увидит, ругается. Тимку я нашел в березняке. Он стоял под деревом и, держа в руке палку с петлей, осторожно подводил ее под едва заметного в пожелтевшей листве щегла. Тимка испуганно, почти умоляюще посмотрел на меня и замотал головой, чтобы я не подходил ближе и не спугнул птицы. Я остановился. Большей дуры-птицы, чем щегол, по-моему, не было никогда на свете. К концу длинного тонкого удилища ребята-птицеловы прикрепляют конский волос и делают петлю. Петлю эту нужно осторожно накинуть на шею щеглу. Тимка осторожно подвел конец удилища к самой голове пичужки. Щегол покосился на петлю и лениво перескочил на соседнюю ветку. Высунув кончик языка, стараясь не дышать, Тимка принялся подводить петлю снова. Глупый щегол с любопытством посматривал на Тимкино занятие. Он по-идиотски беспечно позволил окружить петлей нахохлившуюся головку. Тимка дернул палку, и полузадушенный щегол, не успев пискнуть, полетел на траву, отчаянно трепыхаясь крыльями. Через минуту он уже прыгал в клетке вместе с пятком других пленных собратьев. - Видал?! - заорал Тимка, подпрыгивая на одной ноге. - Во, брат, как ловко... целых шесть штук. Только щеглы все. Синицу атак не поймаешь... Ее западками надо или лучком... Хитрющая! А эти дураки сами башкой лезут... Внезапно Тимка оборвал себя на полуслове, лицо его окаменело в таком выражении, как будто бы кто-то стукнул его поленом по голове. Погрозив мне пальцем, он постоял, не шелохнувшись, минуты две, потом опять подпрыгнул и спросил: - Что!.. слыхал? - Ничего не слыхал, Тимка. Слыхал, что паровоз на вокзале загудел. - Господи ты боже мой! Он не слыхал! - удивленно всплеснул руками Тимка. - Малиновка!.. Слышал ты, пересвистнулась?.. Настоящая, краснозвонка. Я уже по свисту слышу, я ее, голубушку, вторую неделю выслеживаю. Знаешь, где утопленника хоронили? Ну, так вот она там, в кленах, где-то водится. Там густые клены, а сейчас у них листья, как огонь, яркие... Пойдем посмотрим. Тимка знает каждую могилу, каждый памятник. На ходу прискакивая по-птичьи, он показывал мне: - Здесь вот - пожарный лежит... в прошлом году сгорел, а здесь - Чурбакин слепой. Тут все этакие, тут купцов не хоронят, для купцов хорошая земля отведена... Вон у Синюгиной бабушки какой памятник поставили, с архангелами. А вот тут, - Тимка ткнул пальцем на еле заметный бугорок, - тут удавленник похоронен. Батька говорил, что сам он, нарочно удавился... слесарь деповский. Вот уж не знаю, как это можно самому, нарочно? - От плохой жизни, должно быть, Тимка, ведь не от хорошей же? - Ну-у, что ты! - удивленно и протестующе протянул Тимка. - От какой же это плохой? Разве же она плохая? - Кто - она? - Да жизнь-то! Беда, какая хорошая! Как же можно, чтобы смерть лучше была? То бегаешь и все, что хочешь, а то - лежи! Тимка засмеялся звонким, щебечущим смехом и опять разом замер, точно его оглушили, и, постояв с минутку, сказал шепотом: - Тише теперь... Она тут где-то, недалеко хоронится... Только хитрая! Ну, да все равно я ее поймаю. Только к вечеру я вернулся от Тимки. Странный мальчуган, он всего на полтора года моложе меня, а такой маленький, что ему не только двенадцати, а и десяти лет нельзя было дать. Всегда он суетился, товарищи над ним подсмеивались, частенько щелкали его по затылку, но он никогда надолго не обижался. Когда Тимка просил что-нибудь, ну, скажем, перочинный ножик карандаш очинить, или перо, или решить трудную задачу, то всегда глядел в упор большими круглыми глазами и почему-то виновато улыбался. Он был трусом, но и трусость у него была особая. Не было Тимке большего страха, чем тот, который он испытывал при приближении инспектора или директора. Однажды во время урока пришел швейцар и сказал, что Тимку просят в учительскую. Тимка не мог сразу подняться с парты; потом обвел глазами весь класс, как бы спрашивая: "Да за что же? Ей-богу, ни в чем не виноват". Рябоватое лицо его приняло серый оттенок, и он неуверенно вышел за дверь. На перемене мы узнали, что вызывали его не для заковывания в кандалы и отправления на каторгу, не для порки и даже не для записи в кондуит, а просто чтобы он расписался за полученный в прошлом году бесплатно учебник арифметики. Через два дня у нас начались занятия. В классах стоял шум и гомон. Каждый рассказывал о том, как он провел лето, сколько наловил рыбы, раков, ящериц, ежей. Один хвастался убитым ястребом, другой азартно рассказывал о грибах и землянике, третий божился, что поймал живую змею. Были у нес и такие, которые на лето ездили в Крым и на Кавказ - на курорты. Но их было немного. Эти держались особняком, про ежей и землянику не разговаривали, а солидно рассказывали о пальмах, о купаниях и лошадях. Впервые в этом году нам объявили, что ввиду дороговизны попечитель разрешил взамен суконной формы носить форму из другой, более дешевой материи. Мать сшила мне гимнастерку и штаны из какой-то материи, которая называлась "чертовой кожей". Кожа эта действительно, должно быть, была содрана с черта, потому что когда однажды, убегая из монашеского сада от здоровенного инока, вооруженного дубиной, я зацепился за заборный гвоздь, то штаны не разорвались и я повис на заборе, благодаря чему инок успел влепить мне пару здоровых оплеух. Было еще одно нововведение. К нам прикомандировали офицера, дали деревянные винтовки, которые с виду совсем походили на настоящие, и начали обучать военному строю. После того письма, которое привез нам от отца безногий солдат, мы не получили ни одного. Каждый раз, когда Федькин отец проходил с сумкой по улице, моя маленькая сестренка, подолгу караулившая его появление, высовывала из окна голову и кричала тоненьким голосом: - Дядя Сергей! Нам нету от папы? И тот отвечал неизменно: - Нету, деточка, нету сегодня!.. Завтра, должно быть, будет. Но и "завтра" тоже ничего не было. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Однажды, уже в сентябре, Федька засиделся у меня до позднего вечера. Мы вместе заучивали уроки. Едва мы кончили и он сложил книги и тетради, собираясь бежать домой, как внезапно хлынул проливной дождь. Я побежал закрывать окно, выходившее в сад. Налетавшие порывы ветра со свистом поднимали с земли целые груды засохших листьев, несколько крупных капель брызнуло мне в лицо. Я с трудом притянул одну половину окна, высунулся за второй, как внезапно порядочной величины кусок глины упал на подоконник. "Ну и ветер! - подумал я. - Этак и все деревья переломать может". Возвращаясь в соседнюю комнату, я сказал Федьке: - Буря настоящая. Куда ты, дурак, собрался... Такой дождь хлещет! Смотри-ка, какой кусок земли в окно ветром зашвырнуло. Федька посмотрел недоверчиво: - Что ты врешь-то? Разве этакий ком зашвырнет? - Ну вот еще! - обиделся я. - Я же тебе говорю: только я стал закрывать, как плюхнулось на подоконник. Я посмотрел на ком глины. Не бросил ли кто, на самом деле, нарочно? Но тотчас же я одумался и сказал: - Глупости какие! Некому бросать. Кого в этакую погоду в сад занесет? Конечно, ветер. Мать сидела в соседней комнате и шила. Сестренка спала. Федька пробыл у меня еще полчаса. Небо прояснилось. Через мокрое окно заглянула в комнату луна, ветер начал стихать. - Ну, я побегу, - сказал Федька. - Ступай. Я не пойду за тобой дверь запирать. Ты захлопни ее покрепче, замок сам защелкнется. Федька нахлобучил фуражку, сунул книги за пазуху, чтобы не промокли, и ушел. Я слышал, как гулко стукнула закрытая им дверь. Я стал снимать ботинки, собираясь ложиться спать. Взглянув на пол, я увидел оброненную и позабытую Федькой тетрадку. Это была та самая тетрадь, в которой мы решали задачи. "Вот дурной-то, - подумал я. - Завтра у нас алгебра - первый урок... То-то хватится. Надо будет взять ее с собой". Сбросив одежду, я скользнул под одеяло, но не успел еще перевернуться, как в передней раздался негромкий, осторожный звонок. - Кого еще это несет? - спросила удивленная мать. - Уж не телеграмма ли от отца?.. Да нет, почтальон сильно за ручку дергает. Ну-ка, пойди отопри. - Я, мам, разделся уже. Это, мам, наверное, не почтальон, а Федька, он у меня нужную тетрадку забыл, да, должно быть, по дороге спохватился. - Вот еще идол! - рассердилась мать. - Что он, не мог утром забежать? Где тетрадь-то? Она взяла тетрадь, надела на босую ногу туфли и ушла. Мне слышно было, как туфли ее шлепали по ступенькам. Щелкнул замок. И тотчас же снизу до меня донесся заглушенный, сдавленный крик. Я вскочил. В первую минуту я подумал, что на мать напали грабители, и, схватив со стола подсвечник, хотел было разбить им окно и заорать на всю улицу. Но внизу раздался не то смех, не то поцелуй, оживленный, негромкий шепот. Затем зашаркали шаги двух пар ног, подымающихся наверх. Распахнулась дверь, и я так и прилип к кровати раздетый и с подсвечником в руке. В дверях, с глазами, полными слез, стояла счастливая, смеющаяся мать, а рядом с нею - заросший щетиной, перепачканный в глине, промокший до нитки, самый дорогой для меня солдат - мой отец. Один прыжок - и я уже был стиснут его крепкими, загрубелыми лапами. За стеною в кровати зашевелилась потревоженная шумом сестренка. Я хотел броситься к ней и разбудить ее, но отец удержал меня и сказал вполголоса: - Не надо, Борис... не буди ее... и не шумите очень. При этом он обернулся к матери: - Варюша, если девочка проснется, то не говори ей, что я приехал. Пусть спит. Куда бы ее на эти три дня отправить? Мать ответила: - Мы отправим ее рано утром в Ивановское... Она давно просилась к бабушке. Небо прояснилось, кажется. Борис раненько утром отведет ее. Да ты. Алеша, не говори шепотом, она спит очень крепко. За мной иногда по ночам приходят из больницы, так что она привыкла. Я стоял, раскрыв рот, и отказывался верить всему слышанному. "Как?.. Маленькую лупоглазую Танюшку хотят чуть свет отправить к бабушке, чтобы она так и не увидела приехавшего на побывку отца? Что же это такое?.. Для чего же?" - Боря! - сказала мне мать. - Ты ляжешь в моей комнате, а утречком, часов в шесть, соберешь Танюшку и отведешь к бабушке... Да не говори там никому, что папа приехал. Я посмотрел на отца. Он крепко прижал меня к себе, хотел что-то сказать, но вместо этого еще крепче обнял и промолчал. Я лег на мамину кровать, а отец и мать остались в столовой и закрыли за собой дверь. Долго я не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, пробовал считать до пятидесяти, до ста - сон не приходил. В голове у меня образовался какой-то хаос. Стоило мне только начать думать обо всем случившемся, как тотчас же противоречивые мысли сталкивались и несуразные предположения, одно другого нелепей, лезли в голову. Начинало слегка давить виски так же, как давит голову, когда долго кружишься на карусели. Только поздно ночью я задремал. Проснулся я от легкого скрипа. В комнату вошел с зажженной свечой отец. Я чуть-чуть приоткрыл глаза. Отец был без сапог. Тихонько, на носках, он подошел к Танюшкиной кроватке и опустил свечу. Так простоял он минуты три, рассматривая белокурые локоны и розовое лицо спящей девчурки. Потом наклонился к ней. В нем боролись два чувства: желание приласкать дочку и опасение разбудить ее. Второе одержало верх. Быстро выпрямился, повернулся и вышел. Дверь еще раз скрипнула - свет в комнате погас. ...Часы пробили семь. Я открыл глаза. Сквозь желтые листья березы за окном блестело яркое солнце. Я быстро оделся и заглянул в соседнюю комнату. Там спали. Притворив дверь, я стал будить сестренку. - А где мама? - спросила она, протирая глаза и уставившись на пустую кровать. - Маму вызвали в больницу. Мама, когда уходила, сказала мне, чтобы я свел тебя в гости к бабушке. Сестренка засмеялась и лукаво погрозила мне пальцем: - Ой, врешь, Борька! Бабушка еще только вчера просила меня к себе, мама не пускала. - Вчера не пустила, а сегодня передумала. Одевайся скорей... Смотри, какая погода хорошая. Бабушка возьмет тебя сегодня в лес рябину собирать. Поверив, что я не шучу, сестренка быстро вскочила и, пока я помогал ей одеваться, защебетала: - Так, значит, мама передумала? Ой, как я люблю, когда мама передумывает! Давай, Борька, возьмем с собой кошку Лизку... Ну, не хочешь кошку, тогда Жучка возьмем. Он веселей... Он меня как вчера лизнул в лицо! Только мама заругалась. Она не любит, чтобы лицо лизали. Жучок один раз лизнул ее, когда она в саду лежала, а она его хворостиной. Сестренка соскочила с кровати и подбежала к двери. - Борька, открой мне дверь. У меня там платок в углу лежит и еще коляска. Я оттащил ее и посадил на кровать. - Туда нельзя, Танюшка, там чужой дядя спит. Вечером приехал. Я сам тебе принесу платок. - Какой дядя? - спросила она. - Как в прошлый раз? - Да, как в прошлый. - И с деревянной ногой? - Нет, с железной. - Ой, Борька! Я еще никогда не видала с железной. Дай я в щелочку посмотрю тихо-онечко... я на цыпочках. - Я вот тебе посмотрю! Сиди смирно! Осторожно пробравшись в комнату, я достал платок и вернулся обратно. - А коляску? - Ну, выдумала еще, зачем с коляской тащиться? Там тебя дядя Егор на настоящей телеге покатает. Тропка в Ивановское проходила по берегу Теши. Сестренка бежала впереди, поминутно останавливаясь, то затем, чтобы поднять хворостину, то посмотреть на гусей, барахтавшихся в воде, то еще зачем-нибудь. Я шел потихоньку позади. Утренняя свежесть, желто-зеленая ширь осенних полей, монотонное позвякивание медных колокольчиков пасущегося стада - все это успокаивающе действовало на меня. И теперь уже та назойливая мысль, которая так мучила меня ночью, прочно утвердилась в моей голове, и я уже не силился отделаться от нее. Я вспомнил комок глины, брошенный на подоконник. Конечно, это не ветер бросил. Как мог ветер вырвать из грядки такой перепутанный корнями кусок? Это бросил отец, чтобы привлечь мое внимание. Это он в дождь и бурю прятался в саду, выжидая, пока уйдет от меня Федька. Он не хочет, чтобы сестренка видела его, потому что она маленькая и может проболтаться о его приезде. Солдаты, которые приезжают в отпуск, не прячутся и не скрываются ни от кого... Сомнений больше не было - мой отец дезертир. На обратном пути я неожиданно в упор столкнулся с училищным инспектором. - Гориков, - сказал он строго, - это еще что такое?.. Почему вы во время уроков не в школе? - Я болен, - ответил я машинально, не соображая всей нелепости своего ответа. - Болен? - переспросил инспектор. - Что вы городите чушь! Больные лежат дома, а не шатаются по улицам. - Я болен, - упрямо повторил я, - и у меня температура... - У каждого человека температура, - ответил он сердито. - Не выдумывайте ерунды и марш со мной в школу... "Вот тебе и на! - думал я, шагая вслед за ним. - И зачем я соврал ему, что болен? Разве я не мог, не называя настоящей причины своего отсутствия в школе, придумать какое-нибудь другое, более правдоподобное объяснение?" Старичок, училищный доктор, приложил ладонь к моему лбу и, даже не измерив температуры, поставил вслух диагноз: - Болен острым приступом лени. Вместо лекарства советую четверку за поведение и после уроков на два часа без обеда. Инспектор с видом ученого аптекаря одобрил этот рецепт и, позвав сторожа Семена, приказал ему отвести меня в класс. Несчастья одно за другим приходили ко мне в этот день. Едва только я вошел, как немка Эльза Францисковна окончила спрашивать Торопыгина и, недовольная моим появлением среди урока, сказала: - Гориков! Коммэн зи хэр! Спрягайте мне глагол "иметь". Их хабэ, - начала она. - Ду хаст, - подсказал мне Чижиков. - Эр хат, - вспомнил я сам. - Вир... - Тут я опять запнулся. Ну, положительно мне сегодня было не до немецких глаголов. - Хастус, - нарочно подсказал мне кто-то с задней парты. - Хастус, - машинально повторил я. - Что вы говорите? Где ваша голова? Надо думать, а не слюшать, что глупый мальшик подсказывает. Дайте вашу тетрадь. - Я позабыл тетрадь, Эльза Францисковна, приготовил уроки, только позабыл все книги и тетради. Я принесу их вам на перемене. - Как можно забывать все книги и тетради! - возмутилась немка. - Вы не забыли, а вы обманываете. Останьтесь за это на час после уроков. - Эльза Францисковна, - сказал я возмущенно, - меня и так уже сегодня инспектор на два часа оставил. Куда же еще на час? Что мне, до ночи сидеть, что ли? В ответ учительница разразилась длиннейшей немецкой фразой, из которой я едва понял, что леность и ложь должны быть наказуемы, и хорошо понял, что третьего часа отсидки мне не избежать. На перемене ко мне подошел Федька: - Ты что же это без книг и почему тебя Семен в класс привел? Я соврал ему что-то. Следующий, последний урок - географии - я провел в каком-то полусне. Что говорил учитель, что ему отвечали - все это прошло мимо моего сознания, и я очнулся, только когда задребезжал звонок. Дежурный прочел молитву. Ребята, хлопая крышками парт, один за другим вылетали за двери. Класс опустел. Я остался один. "Боже мой, - подумал я с тоской, - еще три часа... целых три часа, когда дома отец, когда все так странно..." Я спустился вниз. Там возле учительской стояла длинная, узкая, вся изрезанная перочинными ножами скамья. На ней уже сидели трое. Один первоклассник, оставленный на час за то, что запустил в товарища катышком из жеваной бумаги, другой - за драку, третий - за то, что с лестницы третьего этажа старался попасть плевком в макушку проходившего внизу ученика. Я сел на лавку и задумался. Мимо, громыхая ключами, прошел сторож Семен. Вышел дежурный надзиратель, время от времени присматривавший за наказанными, и, лениво зевнув, скрылся. Я тихонько поднялся и через две

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору