радовался:
   - Да это же Гоголя! Того самого, что "Бульбу" написал!
   - Того самого, - подтвердил человек и,  протянув  руку,  назвал  себя:  -
Попов Дмитрий Дмитриевич. А вас?
   - Артемка Загоруйко. Артемий Никитич, значит.
   - Вот и познакомились.
   Человек подошел к двери, чуть приоткрыл ее и долго куда-то всматривался.
   - Да, - прошептал он, - дело ясное. - И, повернувшись, спросил: -  Что  у
вас в этом сундуке?
   - В сундуке? - удивился Артемка. - Кожа и парусина. Товар, короче. А что?
   - Артемий Никитич!  -  Темные,  влажно  блестящие  глаза  Попова  глянули
пристально и как-то очень серьезно. - Вы сможете оказать мне услугу?
   - Как это? - не понял Артемка и почему-то встревожился.
   - Выньте из  сундука  ваш  товар,  а  я  туда  положу  свой.  Идет?  Мне,
понимаете, сейчас его таскать... несподручно - отнять могут.
   Артемка подумал: "Что он говорит? Такой большой, а боится".  Но  отказать
не было причины.
   - Это можно, - сказал он деловито. - А мой тоже пусть  в  сундуке  лежит.
Там и товару-то кот наплакал.
   - Вот и отлично! - оживился Попов.
   Из-под кучи своего пестрого, празднично пахнувшего товара он вытащил кипу
книжек и сунул в Артемкин сундук. Потом  вынул  из  корзины  новый  замочек,
продел дужку в кольца сундука и щелкнул ключом.
   - Ничего, что ваш товар заперт? Я вернусь скоро.
   - Ничего, - хитро подмигнул Артемка. - Понадобится - я достану.
   - И вот еще что, - понизил Попов голос до шепота: - не  говорите  никому.
Ладно? А уж я вам за это такую книгу дам!..
   - Да я и без книжки... - сказал Артемка.
   Попов взял корзину, кивнул и быстро вышел из будки.
   "Чудной какой-то!" - подумал Артемка. Он подвинулся вместе со  скамеечкой
к сундуку и приподнял его. На полу лежала подошвенная кожа, а поверх  нее  -
пачка книжек: сундук был без дна.
   "Пауки и мухи", - прочитал Артемка на обложке. Он стал перебирать книжки,
но все они были одинаковы. Только на последних трех стояло: "Великая семья".
   "Зачем это про мух печатают? - подумал Артемка. - Муха - и муха... Что  в
ней интересного? Вот паук - другое дело. Тарантул, например, или скорпион".
   Он лег на скамью и в ожидании новых заказчиков  принялся  за  книгу.  Но,
прочитав несколько страниц, вскочил,  сгреб  все  брошюры  и  сунул  их  под
сундук. Потом опять лег и, уже  не  отрываясь,  прочитал  книжку  до  конца.
Прочитал и в удивлении сказал:
   - Вот так книжка! Такой я еще не читал. Думал, и вправду про мух.
   Артемка схватил другую брошюрку, с  заголовком  "Великая  семья".  Тут  в
будку  затесался  загулявший  лавочник  и  с  пьяной   настойчивостью   стал
требовать, чтобы Артемка сейчас же сшил ему новые  сапоги.  После  лавочника
пришел грузчик с разодранным голенищем; потом кухарка из  харчевни  принесла
чинить туфли. А потом уже и  темнеть  стало.  Артемка  боялся,  что  вот-вот
явится Попов и заберет книги. "Что ж такое "Великая семья"? -  думал  он.  -
Может, и тут про такое же?"
   Базар опустел. Сквозь деревянные стены будки уже не доносился ни  людской
гомон, ни скрип возов, ни звонкие выкрики  торговок.  Артемка  зажег  лампу,
запер дверь на крючок и раскрыл книжку И с первой же страницы понял,  что  в
ней "про такое же".

   "ЖЕЛАЮ УДАЧИ У ГИМНАЗИСТОВ!"
   Попов явился только на третий день к вечеру. Был он в новом пиджаке,  при
галстуке, в желтых штиблетах. И налегке: без корзины.
   - Ну, Артемий Никитич, и задали ж вы мне задачу! -  сказал  он,  улыбаясь
глазами. - Человек любит театр, а никогда в нем не был.  Запирайте-ка  будку
да пойдемте смотреть "Лес". Приехал знаменитый Ягеллов.
   - Какой лес? - Артемка с недоверием посмотрел на Попова. - В наших местах
лесов нету.
   - Нет, Артемий Никитич,  есть  и  в  наших  местах  и  дремучий  "лес"  и
"филины". А пойдем мы с вами в театр. "Лес" - это пьеса такая.
   - В театр? - просиял Артемка, но тут же потускнел.
   - В чем дело? - не понял Попов.
   - Я уже ходил. Не пустили.
   - Не пустили?
   - И билет отобрали. Билетер сказал: "Это в ложу. Не может быть, чтобы  ты
сам купил. Вытащил, наверно". А я, вот с места не сойти, сам купил.
   Попов скользнул по нему взглядом. Да, костюм на мальчишке неважный: штаны
по щиколотку и с бахромой на концах, рубашка хоть и целая, но вся  в  черных
пятнах ваксы.
   Попов взял Артемку за руку:
   - Пойдемте. Со мной пропустят. Вы же видите, какой я франт.
   - И то, - согласился Артемка.
   Он  вымыл  лицо  и  руки,  причесался,  подпоясался   ремешком,   и   они
отправились.
   Темнело. В небе замигали первые звезды. Издали,  вероятно  из  городского
сада, доносилась музыка. И потому ли, что кончился день и ушло  солнце,  или
от этих звуков, мягко таявших в  теплом  воздухе,  Попов  шел  задумчивый  и
немного грустный.
   Но Артемка ничего не замечал. От нетерпеливого желания увидеть то, о  чем
так интересно рассказывал Пепс, его даже чуть познабливало. Боясь  опоздать,
он то и дело забегал вперед Попова.
   Вот наконец  и  театр.  Он  стоит  посреди  садика  и  снаружи  ничем  не
отличается от обыкновенного сарая: такой же деревянный,  длинный  и  глухой,
без окоп. Только и всего, что очень большой да на  стенах  висят  красные  и
зеленые афиши. Цирк - тот куда важней! Высокий,  круглый  и  с  куполом.  Но
Артемка крепко верил Пепсу и готовился увидеть самые необыкновенные вещи.
   Пришли к началу второго действия, когда вся публика уже сидела па местах.
Спешили так, что Артемка едва успел прочитать на ярко освещенной  при  входе
афише: "Лес", а внизу, помельче, хоть тоже  крупными  буквами:  "С  участием
Александра Ягеллова".
   Фонари были притушены, и пробираться к своим местам пришлось в полумраке.
Артемка сел и оглянулся. Внутри тоже было не  так,  как  в  цирке.  В  цирке
скамьи поднимались одна над другой и закруглялись наподобие колец. Здесь  же
публика сидела на ровном месте. Это не  так  интересно.  Зато  в  цирке  нет
такого занавеса. Ах, какой он тут огромный! Чуть не во всю  переднюю  стену.
Раньше Артемка и представить  не  мог,  чтобы  на  свете  существовал  такой
занавес-великан. Снизу он освещался невидимыми лампами, а по его  синему,  в
серебряных  звездах,  полю  летели  два  крылатых  мальчика  и   трубили   в
длинные-длинные трубы. Артемка решил, что занавес - это очень важная штука в
театре.
   А галерка тут тоже есть, и публика на ней такая же беспокойная, как  и  в
цирке.  Лущит  семечки,  хлопает  в  ладоши  и  озорно   кричит:   "Вре-емя!
Време-чко-о-о!"
   - Что там? - показал Артемка на занавес.
   - Там? Сцена.
   - Арена?
   - Нет, сцена. Арена в цирке. "Что же это такое?" - подумал  Артемка.  Как
бы в ответ, по синей глади пробежала рябь,  трубы  перегнулись  пополам,  и,
заворачиваясь, занавес быстро понесся вверх.
   И Артемка увидел...  комнату.  Обыкновенную  комнату  -  с  креслами,  со
шкафом, с гардинами на окнах. И он сразу понял,  что  в  такой  обыкновенной
комнате и показывать будут обыкновенное, что по канату здесь ходить не будут
и не будут, как клоуны, бить друг  друга  по  щекам.  Но  какой  же  интерес
смотреть обыкновенное? Когда занавес последний раз опустился и публика после
шумных и долгих вызовов знаменитого гастролера двинулась наконец  к  выходу,
Попов, посмеиваясь, сказал:
   - Я вижу, Артемий Никитич, вам театр не понравился. Зря время потеряли.
   - Не понравился? Мне? - Артемка всплеснул руками. - Да я б тут всю  жизнь
просидел!
   - А ты сторожем сюда наймись, - сказал какой-то парень и сдвинул  Артемке
на нос фуражку.
   - Иди ты!.. - Артемка поправил  фуражку.  -  Сторожем...  Я,  может,  сам
актером буду.
   Возвращались по опустевшим, сонным улицам. По дороге Артемка то  прижимал
к груди руку, то отбрасывал ее  и  басил,  изображая  только  что  виденного
Несчастливцева: "Когда приедет тройка, скажи,  что  господа  пешком  пошли!"
Потом переходил на роль Аркашки, засовывал  палец  в  воображаемый  жилетный
карман и дребезжащим тенорком сокрушался: "Вот тебе и тройка! А говорил,  на
тройке поедем!"
   Около небольшой лавчонки, где сонный грек допоздна  торговал  фруктами  и
всякой снедью, Артемка остановился:
   - Вы меня театром угощали, а я вас ужином угощу. Вот и квиты будем.
   Он взял пяток яиц, копченой колбасы и кулечек вишен:
   - Пошли до меня в будку, чаю вскипятим.
   - Пировать так пировать! - охотно согласился Попов.
   Удивительно, как меняется базарная площадь! Днем здесь даже у  привычного
голова кругом идет: гам, назойливые зазывания горластых торговок,  верещанье
поросят, гнусавое пение нищих, суета, толчея, озорная перебранка.  Сейчас  -
ни одной живой души, и в ночной темноте молча  громоздятся  черными  глыбами
лавки и рундуки.
   - И вы не боитесь жить  здесь?  -  почему-то  шепотом  спрашивает  Попов,
пробираясь вслед за Артемкой между какими-то ящиками и бочками.
   - А чего мне бояться? - Артемка подумал и хитровато добавил: -  Разве  за
вашими книжками кто придет. Так они на замке... Ну, вот и мой дом.
   В будке душно, пахнет кожей и лаком. Артемка оставляет дверь открытой. Он
зажигает керосинку и принимается мастерить ужин, а Попов ложится на скамью и
думает. В этой затерянности Артемкиной будки среди  базарных  построек  есть
что-то притягательное.
   - Знаете, - говорит он, - кругом тьма и запертые  немые  лавки,  а  здесь
кусочек жизни: уютно светит ваша керосинка, поет  чайник  -  честное  слово,
хорошо!
   - Ну театр! - отвечает Артемка: ни о чем другом он  думать  не  может.  -
Недаром Пепс хвалил. Куда там цирку!
   - Да кто такой Пепс? - заинтересовался Попов.
   - Пепс? Я ж вам говорил: борец, негр, понимаете? Короче, товарищ мой. Вот
еще зайдете как-нибудь, я вам про него все расскажу... Ну, кипит чайник.
   - Когда же это "как-нибудь"? - говорит Попов, подсаживаясь к столику. - Я
ведь завтра уезжаю.
   - Уезжаете? - Артемка с досадой взглянул на гостя. - Ну  что  это  такое!
Как хороший человек попадется, так и уезжает.
   Он помолчал и уже по-детски, просяще сказал:
   - Вы хоть переночуйте тут.
   - О, это я с удовольствием!
   Они поужинали, и, как ни протестовал гость, Артемка уложил  его  на  свою
лежанку, а сам калачиком свернулся на полу, подостлав старое пальто.
   Керосинка потухла, и в будке стало совсем темно.
   - Ну, так чем же замечателен этот негр? Где вы с ним встретились?
   Артемка быстро повернулся на спину:
   - А вам интересно? Я с  ним  в  сторожке  встретился,  в  цирке.  Я  туда
пантомиму  принес,  книжку  такую,  понимаете?  А  он  лежит  на  топчане  в
американских ботинках и плачет.
   Артемка  приподнялся  и,  всматриваясь  в  темноту,  туда,  где   еле-еле
обозначалось расплывчатым, бледным пятном  лицо  гостя,  стал  рассказывать.
Боясь упустить какую-либо подробность, перебивая самого себя  и  возвращаясь
назад, он размахивал в темноте руками и то и дело восклицал: "Вот он  какой,
Пепс! Вот он какой!"
   Артемка рассказывал, а пятно впереди делалось все четче и  четче,  и  вот
уже  ясно  видны  внимательные  глаза,  темные  брови  и  даже  складка   на
переносице.
   - Ой, да уже светает! - опомнился Артемка. - Когда  же  вы  теперь  спать
будете?
   - Не в этом дело. Дело в том, как вам помочь.  Попов  в  раздумье  закрыл
глаза, потом быстро открыл их и остро взглянул на Артемку.
   - Вам надо себя попробовать в любительском театре. Может, из  вас  выйдет
Щепкин, Варламов, Садовский. А может, и ничего не выйдет. Боюсь только,  что
вас ни в какой любительский кружок не  примут:  мальчик,  сапожник...  -  Он
опять задумался. - Разве вот что: на Сенной улице есть двор, где  гимназисты
ставят спектакли. Что, если вам пойти туда и поговорить?  Может,  они  дадут
какую-нибудь роль. Там есть  два-три  гимназиста  из  тех,  кто  сочувствует
трудовому народу. Жизнь покажет, что  из  них  выйдет.  Пока  это  не  очень
серьезно. Но юноши, кажется, неплохие. Пойдите. В крайнем случае, посмотрите
спектакль. Это в доме Зворого, сорок пятый номер.
   - Пойду, - твердо сказал Артемка и улыбнулся: - Вот кабы дали!
   - Попросите. А теперь давайте часок-другой поспим. Поезд мой уходит рано.
   Где-то далеко стучали о камни колеса и дребезжала подвешенная под телегой
цебарка: начинался базарный день.
   Артемка опять свернулся калачиком, вздохнул и закрыл глаза.
   И ему приснился гимназист. Будто стоит он в будке и говорит Артемке:  "Эх
ты, желтоволосый! А хвастался, что на тройке поедем!"
   ... Когда Артемка проснулся, во  все  щели  врывались  золотисто-дымчатые
лучи солнца. Попов сидел на корточках  перед  сундуком  и  старался  открыть
замок.
   - Не тот ключ, что ли? - бормотал он в недоумении.
   - Да вы поднимите сундук, - сказал Артемка. Попов обернулся:
   - Извините, я вас разбудил, А чему это поможет, если я его подниму?
   Однако взялся двумя руками за сундук  и  приподнял  его:  прямо  на  полу
лежали книги.
   - Жалко, что у вас нет зеркала: я бы посмотрел, какое у меня сейчас умное
лицо. Кто-нибудь видел?
   - Я бы разве позволил!
   - А сами вы читали?
   - Ага!
   - Ну ясно. Незачем было и спрашивать. А я все думаю, как  вам  объяснить.
Придется признаться.
   - Я знаю, - сказал уверенно Артемка.  -  Вы  кого-то  увидели  из  будки.
Наверно, из тех, из фараонов?
   - Правильно. Я увидел шпика, который уже давно охотился за мною. Меня тут
же,  на   базаре,   и   арестовали.   В   корзине   были   "Тайны   гарема",
"Бова-королевич", отрывные календари... А остальное, настоящее, лежало у вас
в сундуке. Меня продержали три дня и приказали убираться вон  из  города.  Я
бы, конечно, не уехал, но те, кому я подчиняюсь добровольно, меня отзывают.
   Попов пытливо посмотрел Артемке в лицо:
   - Вам книжки понравились?
   - Ох, и книжки ж! Особенно та, что про  великую  семью.  Я  так  понимаю:
великая семья - это весь трудовой народ, правда? И все так  хорошо  описано,
вроде как в романе. Прямо за сердце хватает. Вот бы такое в театре показать!
   Попов посчитал книжки, опять сунул их под сундук и  укоризненно  взглянул
на Артемку:
   - Двух штук не хватает.
   - Правильно, не хватает, - подтвердил Артемка с таким выражением, которое
ясно говорило: "И не проси - все равно не отдам!"
   - Ну-ну, - согласился Попов. - А теперь до свиданья. Спасибо за ужин,  за
ночлег, а главное - за помощь. Днем сюда заглянет один мужчина, принесет вам
Гоголя, Пушкина. А вы ему все эти книги отдайте.
   Он взял Артемку за руку и уже совсем весело сказал:
   - Ну, желаю удачи у гимназистов!

   ТЕАТР ВО ДВОРЕ
   Дома на Сенной улице небольшие, с тремя-четырьмя окнами. По бокам пыльной
дороги дремлет бурьян. Вдоль длинных заборов шумят высокие тополя. Фонари на
столбах хоть и горят, по от керосиновых ламп свет такой тусклый,  что  никак
не рассмотреть номера на воротах.
   Увидев с десяток босоногих мальчишек,  прильнувших  к  щелям  деревянного
забора, Артемка догадался, что там, за забором, и есть  театр.  У  раскрытой
калитки стояли с фонарем в руке толстый юноша с серебряными  пуговичками  на
белой чесучовой рубашке и девушка в коричневом платье и белой пелеринке.
   Артемка в нерешительности остановился.
   К калитке подошли две девушки и молодой человек в студенческой, с голубым
околышем фуражке. Толстый гимназист поднял вверх фонарь и весело сказал:
   - Ба, знакомые вс„ лица! Давайте ваши билеты и сыпьте в кружку деньги. Не
стесняйтесь.
   Девушка в пелеринке подставила  жестяную,  с  замочком  кружку.  Звякнули
монеты, послышались восклицания, смех:
   - На строительство храма Мельпомены! Актерам погорелого театра!
   - Ладно, ладно, -  урчал  толстяк.  -  Только  фальшивых  гривенников  не
бросайте!
   Артемка нащупал в кармане пятиалтынный и подошел к калитке.
   - Ба, - сказал гимназист, поднимая фонарь, - знакомые все ли... -  Но  не
договорил и быстро стал на пороге, загородив вход: - Нет, сия  личность  мне
незнакома, к тому же она, кажется, без билета.
   - Билет я куплю, - сказал Артемка. - У меня деньги есть. - И  протянул  к
кружке руку.
   - Стой! - Гимназист  схватил  его  за  руку.  -  Не  трудись.  Билеты  не
продаются. Надо иметь пригласительный билет.
   - У меня нет, - сказал Артемка озадаченно.
   - А на нет и суда нет. Поворачивай оглобли. Гимназист опять поднял  вверх
фонарь, приветствуя новых гостей.
   - "Ба, ба"! - рассердился Артемка. - Заладил одно. Пусти, мне к режиссеру
надо.
   - К режиссеру - завтра днем, а сейчас режиссер занят. Ну, отчаливай!
   Артемка с укоризной посмотрел на толстяка и отошел. Но потом  вернулся  и
без всякой уверенности сказал: - Я тоже актер. Пусти!
   - Актер? - деланно удивился гимназист. - А да четвереньках ходить умеешь?
   - Петька! Как тебе не стыдно! - возмутилась девушка. - Иди, мальчик.
   Она взяла Артемку за рукав и легонько потянула к калитке.
   И первое, что увидел Артемка,  войдя  во  двор,  был  занавес.  Как  и  в
настоящем театре,  он  снизу  освещался  лампами  и  тихонько  колебался  от
налетевшего ветерка. Артемка подошел ближе. Прямо  во  дворе,  под  открытым
небом, - невысокие подмостки, на них  круглая  суфлерская  будка  и  большие
керосиновые лампы по бокам. А перед подмостками, на скамьях и  стульях,  уже
полно публики: гимназисты, гимназистки, студенты и много взрослых  мужчин  и
женщин. Так же, как в обыкновенном театре, шел  несмолкаемый  говор.  В  его
ровный, как жужжанье шмелей, гул то и дело врывался рассыпчатый смех.
   Публика все прибывала. Некоторые приходили со своими стульями  и  любезно
усаживали на них дам.
   Артемка поискал себе местечко, не нашел и взобрался на  акацию,  где  уже
сидело трое маленьких босоногих мальчишек.
   - Тю, здоровый! - сказал один из них. -  Сейчас  ветку  обломит  -  мы  и
попадаем.
   Артемка хотел ответить, но тут занавес задвигался, одним  краем  поднялся
до половины, наискось открыв сцену,  потом  упал,  потом  опять  дернулся  и
наконец с помощью высунувшейся сбоку руки пополз вверх. И, как  в  настоящем
театре, Артемка увидел комнату, только без потолка, письменный стол, диван и
кресла. За столом  сидел  мужчина  и  писал.  Он  покрутил  усы  и  голосом,
срывающимся, как у молодого петуха, сказал:
   "Ужасна участь адвоката! Надо иметь не нервы, а канаты!" Вбежала  пожилая
очень маленькая женщина и совсем девичьим голосом стала жаловаться на своего
зятя, а адвоката называла то Петрушкиным, то Помидоровым, то Арбузовым, хотя
фамилия его была Огурчиков. Но вот вошел рыжий мужчина. Он так заикался, что
адвокат ничего не смог от него добиться. А  потом  вбежал  ревнивый  муж  и,
приняв рыжего мужчину за своего соперника, стал обливать его из сифона.  Это
был веселый  водевиль,  в  котором  сначала  все  смешно  перепуталось,  все
перессорились, а затем все выяснилось и все помирились.
   И, хотя юношески блестящие глаза исполнителей и их звонкие  голоса  плохо
вязались с приклеенными бородами, публика  от  души  смеялась  и  хлопала  в
ладоши. Артемка тоже смеялся.  Но,  когда  занавес,  все  так  же  дергаясь,
закрылся  и  стало  ясно,  что  этим  все  кончается,  Артемка  почувствовал
разочарование. Вчера он видел на сцене самую настоящую жизнь, только страшно
интересную. Пепс правильно говорил, что  в  театре  публика  и  ненавидит  и
любит. Артемке вчера хотелось вскочить на сцену и такими словами  отхлестать
притворщицу и скрягу Гурмыжскую, чтобы она не  знала,  куда  деваться.  Зато
каков сам Несчастливцев! Отдал последнюю тысячу и ушел  с  Аркашкой  пешком.
Артемка ладони себе отбил, хлопая знаменитому Ягеллову. Нет, гимназистам  до
такого театра далеко!
   Из-за занавеса выбежал толстый гимназист, тот  самый,  который  не  хотел
впустить Артемку, и объявил, что через пять минут начнется  дивертисмент.  В
публике захлопали. Толстяк сказал: "Ба, знакомые вс„ лица!" - и,  ухмыляясь,
ушел.
   Когда опять  подняли  занавес,  вышел  худощавый,  с  рыжими  волосами  и
светлыми глазами гимназист. Он взялся руками за спинку специально для  этого
поставленно