Сапожник? - выпучил надзиратель глаза. - Но как же вы сюда  затесались?
И потом... потом... вы врете! Разве сапожники пьесы пишут?  Вы  врете  самым
наглым образом.
   - А чего я буду врать? Написал - и написал! - нахмурился Артемка.
   - А я говорю: врете! - настаивал надзиратель. - Если не  врете,  покажите
пьесу. Посмотрим, чья рука. Нуте-с!
   Артемка заглянул в суфлерскую будку.  Но  гимназиста  с  усиками  и  след
простыл.
   - Нету пьесы, - развел руками Артемка. - Потерял. Да вы не  сомневайтесь:
та книжка у меня в сундуке лежит. Вот пойдемте в будку.
   - В будку? Это... куда же-с?
   - А на базар.
   - На базар?.. Ночью.. Гм...  А  впрочем...  Идти  по  Карантинному?  Мимо
участка?
   - Да хоть и по Карантинному.
   - Хорошо-с, отлично, - согласился  Брадотряс  и,  обратясь  к  совершенно
растерявшимся гимназистам, ханжески сказал: - Господа, я всегда был ходатаем
за вас перед директором. Буду просить  и  теперь.  Как  знать,  может  быть,
удастся вас отстоять. - Потом опять повернулся к Артемке: - Нуте-с, господин
литератор, извольте проводить меня  в  ваш  рабочий  кабинет...  хе-хе...  в
будку! Нуте-с!

   АРЕСТ
   Брадотряс и Артемка шли рядом. Фонари на улицах не горели,  луна  еще  не
взошла. Надзиратель вглядывался в темноту, жался от  всякого  шороха  и  все
повторял:
   - Я, господин сапожник, ни черта не боюсь. Видите, что  у  меня  в  руке?
Бахну из этой штуки - и наповал! Вот именно!
   Из освещенного окна дома на руку надзирателя упал свет. Артемка сказал:
   - А с виду будто портсигар.
   Брадотряс крякнул и молча спрятал "оружие" в карман.
   - Дядя, - спросил Артемка, когда свернули в Карантинный переулок, - а что
за это гимназистам будет?
   - Что будет? Карцер - раз, вон ко всем чертям из гимназии - два  и,  если
папаши не отстоят, волчий билет - три...
   Брадотряс от удовольствия даже  прищелкнул  языком.  Потом  с  сожалением
добавил:
   - Впрочем, если пьесу действительно написал ты, что невероятно, то только
карцер, а тебе волчий билет - и вон ко всем чертям  из  города.  А  то  и  в
тюрьму.
   -  Ну,  в  тюрьму!  Ловкачи  какие!  Артемка  обиделся  и  больше  уж  не
заговаривал. Около  полицейского  участка,  где  на  полосатой  будке  горел
одинокий фонарь, Брадотряс вдруг схватил
   Артемку за руку.
   - Чего вам? - удивился тот.
   - Городовой! - вместо ответа крикнул надзиратель. - Ну-ка, подержи!

   Из будки вышел полицейский, зевнул, перекрестил рот  и  взял  Артемку  за
воротник.
   Брадотряс  скрылся  в  участке.  Спустя  немного   деревянные   ступеньки
заскрипели, и Артемка увидел толстого полицейского, в котором узнал  старого
знакомого - околоточного надзирателя Горбунова. За ним спускался Брадотряс.
   Горбунов посмотрел Артемке в лицо и равнодушно сказал:
   - Из моего околотка. Сапожник. Сомнительно.
   - Вот именно, сомнительно, даже невероятно.  Врет  он.  А  для  чего,  не
пойму. - И Брадотряс вопросительно посмотрел на Горбунова.
   - Пошли, - буркнул тот.
   Шли молча: Артемка посредине, полицейский и гимназический  надзиратель  -
по бокам. Некоторое время слышалось  лишь  поскрипывание  сапог  да  сопение
конвоиров. В конце переулка показались силуэты базарных построек. Горбунов с
шумом вздохнул и равнодушно пожаловался;
   - Собачья служба! Ни днем, ни ночью покоя нет! - и уже до самой будки  не
проронил ни слова.
   Артемка открыл замок, нащупал в темноте  спички  и  зажег  лампу.  Нагнув
голову, шумно дыша, Горбунов вошел в будку и, как бык,  заворочался  в  ней.
Брадотряс остался снаружи, только голову просунул в дверь.
   - Ну, давай твои книжки! Где они? - скучно сказал Горбунов.
   Артемка приподнял сундучок и вынул две брошюрки - одну в зеленой обложке,
другую в желтой.
   - Скажите пожалуйста! - оживился Горбунов. - И вправду нелегальщина.  Где
же ты достал?
   - От отца осталось, - не сморгнул Артемка глазом.
   - Это может быть: отец у тебя вредный был А еще что есть?
   - "Женитьба" Гоголя есть, "Шинель", "Конек-горбунок".
   Артемка снимал с полки запыленные книжки и по  одной  подавал  Горбунову.
Тот  брал,  плевал  на  пальцы  и,  косясь  на   Брадотряса,   с   сомнением
перелистывал.
   - Разрешенная, - вздыхал Брадотряс.
   - А больше нету? - лениво спросил Горбунов.
   - Нету.
   - Ну, все. Так запирай будку и пойдем... Он для формы пошарил  еще  рукой
по полке, скосил глаза под столик.
   - Пойдем, хватит и этого.
   На углу Карантинного Брадотряс остановился:
   - Мне налево-с. А протокол зайду подписать утречком.
   - Будьте здоровы! - буркнул Горбунов. Далеко,  в  самом  конце  переулка,
поднималась огромная красная луна. Из подворотни на дорогу  вышла  собака  и
протяжно завыла. Артемке стало не по себе.
   - Куда это мы идем? - насторожился он.
   - Ну и дурак же ты! - удивился Горбунов - Пьесу-то кто написал? Ты?
   - Ну, я.
   - А спрашиваешь, куда идем. К бабушке на свадьбу. Жалко, отец твой помер,
а то бы сидеть вам вместе.
   Артемка вспомнил ржавые решетки на окнах каталажки и серые заросшие лица,
вечно выглядывавшие из этих окон.
   "Не шмыгнуть ли в переулок? - подумал он. - Куда ему,  толстому,  гнаться
за мной!"
   Но Горбунов, словно догадавшись, вынул из кобуры огромный наган и показал
Артемке:
   - Видал? Попробуй только!
   Около участка околоточный передал Артемку городовому, а сам пошел дальше.
Городовой опять взял Артемку за воротник и, подталкивая, повел сначала вверх
по лестнице, потом, через прокопченную табачным дымом  канцелярию,  вниз,  в
подвал.
   Когда закрылась дверь и Артемка оказался в пахнувшей крысами темноте, ему
стало страшно. Некоторое время он стоял у двери, вперив глаза в черное,  как
сажа, пространство. Вдруг близко кто-то сказал:
   - Пух!
   - Что? - шепотом спросил Артемка, сжимаясь от страха.
   - Пух, - ответили ему и тоненько присвистнули.
   "Какой-то знак, - решил  Артемка.  -  Наверно,  жульнический  Как  бы  не
ударили еще". И на всякий случай предупредил:
   - Не очень-то! Я и сдачи дам.
   Но "пух" и присвист чередовались с такой правильностью, что Артемка скоро
догадался: спит кто-то.
   Он протянул вперед руки и, нащупав деревянную скамью, лег.
   "Чего я испугался? - подумал  он.  -  Ну,  посадили  и  посадили.  Небось
выпустят. А не выпустят - д„ру дам!" - и, поворочавшись, заснул.

   В КАТАЛАЖКЕ
   Первое, что увидел Артемка утром, были синие, как  на  иконах  у  святых,
глаза, бледное, в морщинках лицо И рыжая, начинающая седеть бородка  Человек
стоял у самой скамьи, наклонив голову  в  черной  бархатной  шапочке,  какие
носили монахи, и смотрел на Артемку:
   - Воришка?
   - Какой там воришка! - нахмурился Артемка. - Политический я.
   - Ну? Настоящий?
   Артемка подумал и с сожалением сказал:
   - Нет, еще не настоящий А ты кто? Монах? Человек поднял руку к шапочке:
   - Нет, путешественник я
   - Путешественник? - Такой профессии Артемка не знал. - Это как же?
   - А так. Хожу из города в город, на людей смотрю, себя показываю
   - Бродяга, - догадался Артемка.
   - Ну, бродяга, - согласился человек.
   - А как же тебя посадили? - заинтересовался Артемка.
   - А так и посадили. Встретил  одного  монаха.  Познакомились,  выпили.  А
потом стали о боге толковать. Я - одно, монах  -  другое.  Ну  и  подрались.
Монаха выпустили, а я сижу. Паспорт, видишь, у меня украли. А  шапка  -  это
трофей победы.
   - Вот оно как! - сказал Артемка с удовольствием. - А в Москве ты был?
   - В Москве? Всенепременно.
   У дверей кто-то завозился  с  замком,  дверь  приоткрылась  и  в  комнату
просунулась усатая физиономия городового:
   - Который хлопец, на допрос!
   Артемка вскочил и тут только огляделся: серые стены,  сводчатый  потолок,
под самым потолком два узких окна за решетками, на цементном полу деревянные
скамьи-лежанки. Кроме него самого и "путешественника", в камере никого.
   - Ну, долго будешь оглядываться?
   - Иду, - сказал Артемка. - Как тебе некогда! По гнилой лестнице поднялись
в канцелярию. Горбунов, как будто еще  более  сонный,  чем  вчера,  медленно
поднялся из-за стола и, закрывая от лени  на  ходу  глаза,  пошел  к  обитой
клеенкой двери Городовой, стараясь не стучать  сапогами,  забежал  вперед  и
открыл перед надзирателем дверь.
   - Иди, -  буркнул  околоточный  Артемке.  Потом  выпятил  колесом  грудь,
подобрал живот и шагнул через порог: - Господин пристав, писаку привел.
   Артемка тоже вошел, но сейчас же попятился назад:  за  письменным  столом
сидел мужчина с таким лицом, будто кто в  шутку  к  человеческому  туловищу,
одетому в белый, с серебряными погонами китель, приладил бульдожью голову.
   - Куда! Стать сюда! - услышал Артемка густой, отрывистый бас, похожий  на
лай простуженной собаки.
   "Теперь пропал!" -  подумал  Артемка  и  подошел  к  столу.  На  зеленом,
запачканном чернилами сукне лежали две брошюрки.
   - Ты что же это, мерзавец, морочишь нам голову? Отвечай  сейчас  же:  кто
пьесу написал? Ну?

   Артемка посмотрел в окно, откуда светило солнце,  попрощался  с  волей  и
одним вздохом сказал:
   - Я написал.
   - Ты? - Пристав подскочил, как резиновый мяч, и Артемка под носом у  себя
увидел здоровенный кулак с золотым кольцом на пальце. - Ты?
   - Я, - повторил Артемка и подумал: "Ударит - укушу".
   Вероятно, эта же мысль отразилась и в его глазах:
   пристав быстро отдернул кулак, сел, отдышался и уже совсем  другим  тоном
сказал:
   - Дурак! Научили тебя гимназисты, ты и повторяешь ерунду, пользы своей не
понимаешь. Ну кто поверит, что  сапожник,  да  еще  мальчишка,  может  пьесу
написать! Дурак и есть.
   Потупясь, Артемка молчал.
   Горбунов шумно вздохнул и отрекомендовал:
   - Он, господин пристав, вредный мальчишка, его добром не уломаешь.
   - А вот мы его подержим на одной селедке да без  воды,  он  и  заговорит.
Уведите его!
   Артемка подумал: "Стану я есть твою селедку! Дурака нашел".
   В камере, как только закрыли дверь, "путешественник" спросил:
   - Били?
   - Селедкой морить будут, - сказал Артемка и попросил: - Ну, рассказывай.
   - Это про что?
   - Да про Москву же. Какая она? Верно, народищу там!
   "Путешественник" оказался словоохотливым, и Артемка до сумерек слушал его
рассказы о далекой огромной Москве, где все как в  сказке.  Но  вот  черного
великана Пепса "путешественник" там не встречал, и где помещается  школа,  в
которой "учат на актеров", тоже не знал.
   К селедке Артемка  так  и  не  притронулся.  Чтобы  не  соблазниться,  он
предложил ее Акиму Акимовичу (так звали  "путешественника"),  а  сам  только
глотал слюну да хмурился.
   Когда стемнело, в решетке окна зашуршала бумага и что-то похожее на  мячи
стало падать на пол. Артемка и Аким Акимович вскочили и зашарили руками.
   - Лимон! - крикнул Артемка, нащупав что-то круглое, в мягкой кожуре.
   - Апельсины, - поправил Аким Акимович, нюхая поднятые два плода.
   Не успели они обшарить весь пол, как сверху опять что-то упало.
   - Колбаса! - с радостью вскрикнул Артемка.
   - А от Леночки - шоколад, -  сказали  сверху  шепотом,  и  новый  предмет
увесисто стукнул Артемку по голове.
   - А ну, геть от окна! - крикнул кто-то. Послышался топот, и  все  стихло.
От апельсинов Аким Акимович самоотверженно  отказался,  но  остальное  ел  с
удовольствием.
   - Вам, политическим, живется легче! У вас солидарность, -  завидовал  он,
жуя колбасу.

   - Угу, - мычал Артемка  с  набитым  ртом,  -  у  нас  это  самое...  Будь
покоен...
   Ночью в камеру  натаскали  пьяных.  Они  буйствовали,  свирепо  ругались,
стучали кулаками в дверь, но потом валились на  пол  и  засыпали.  Утром  их
выпустили. Артемка с Акимом Акимовичем опять остались одни.
   - Ну, рассказывай дальше, - потребовал Артемка.  Аким  Акимович  принялся
было описывать "царь-пушку",  но  тут  открылась  дверь,  и  городовой  внес
огромную ржавую селедку.
   - На, - положил он ее перед Артемкой на скамью, - ешь!
   - Сам ешь! - озлился Артемка.
   - Ешь, говорю, а то силком в рот засуну! Артемка проворно залез под нары.
Сопя, городовой потянул его за ноги. Артемка вырвался  и  вскочил  на  нары.
Когда наконец запыхавшийся усач притащил его к  скамье,  там  лежали  только
голова и хвост.
   - Де вона? - вытаращил глаза городовой.
   - Селедка? - спросил Аким Акимович, невинно посвечивая синевой глаз. -  Я
ее скушал.
   Городовой хотел было раскричаться, но только плюнул.
   Утром следующего дня Артемку  под  конвоем  повели  через  весь  город  в
полицейское управление.

   КТО НАПИСАЛ "РАЗБОЙНИКОВ"?
   В большой комнате, за столом под царским портретом, Артемка увидел седую,
веником бороду и сразу  узнал  в  обладателе  ее  того  самого  полицейского
офицера, который так кричал в цирке на бедного Пепса.
   "Ну, теперь пропал окончательно!" - подумал Артемка и даже глаза закрыл.
   Полицмейстер поднял голову и долго не моргая смотрел  на  Артемку.  Потом
отхлебнул из стакана крепкого до черноты чая, вытер усы и спросил:
   - Ты сапожник?
   - Сапожник, - подтвердил Артемка.
   - А может, ты писатель?
   - Писатель, - вздохнул Артемка.
   - Так, - сказал полицмейстер. - Значит, ты и романы писать умеешь?
   - Нет, романы не умею.
   - Только пьесы?
   - Да.
   -  Он  драматург-с,  хи-хи-хи-с!  -  почтительно  засмеялся   прилизанный
мужчина, тоже в полицейской форме, но без шпаги.
   - Ну, вот что, Загоруйко, - так, кажется, твоя  фамилия?  -  дам  я  тебе
бумагу и карандаш, а ты садись и пиши пьесу. Напишешь - выпущу, не  напишешь
- пеняй на себя. Согласен?
   - Согласен, - сказал Артемка, а сам  подумал:  "Поведут  обратно  -  д„ру
дам".
   - Петр Петрович, дайте  ему  бумаги,  а  денька  через  два  пусть  опять
приведут его ко мне.
   Оставляя на паркете следы босых ног, Артемка пошел вслед за "прилизанным"
в канцелярию. Там ему дали двадцать четыре листа линованной бумаги и огрызок
карандаша. Затем "прилизанный", или, как его почтительно называли  плюгавые,
в потертых штанах писари, "господин секретарь", щелкнул Артемку  по  носу  и
приказал конвоиру:
   - Веди обратно!
   Конвоир взял Артемку за ворот да так этот ворот до самого  участка  и  не
выпустил.
   - Били? - опять осведомился Аким Акимович.
   Артемка положил бумагу на лежанку и утер с лица пот:
   - Нет еще. Обещали через два дня.
   Потом лег и принялся думать.
   Аким Акимович успел описать всю Москву, как  она  выглядит  с  колокольни
Ивана Великого, а Артемка все смотрел в потолок и думал.
   Наконец он сказал:
   - Нет, с непривычки трудно.
   - Что трудно? - спросил Аким Акимович.
   - Пьесы писать трудно. Думаю, думаю и никак не придумаю.  А  требуется  к
сроку. Понял?
   - Нет, - признался Аким Акимович, - не понял, Пришлось Артемке рассказать
всю свою историю.
   - Теперь понял, - засмеялся Аким Акимович. - Ничего тут трудного нет. Дай
знак своим гимназистам, они тебе  в  окошко  чего-нибудь  и  спустят,  пьесу
какую-нибудь. Мало их, пьес-то! Перепиши - и конец! Разве полиция разберет!
   - Ох, черт! - удивился Артемка хитроумию "путешественника". - А  я  и  не
догадался!
   Гимназисты спустили в окно толстый том драм Шиллера, и  утром  следующего
дня Артемка, высунув от старания кончик языка, уже выводил на  первом  листе
бумаги:
   "РАЗБОЙНИКИ"
   Драма в 5 действиях Сочинение Артемия Загоруйко
   И двое суток не думал больше ни о полицмейстере, ни о гимназистах  -  так
увлекся "сочинительством"
   А через день его опять повели.
   Полицмейстер долго подписывал  разные  бумаги,  которые  ему  подкладывал
"прилизанный", потом положил перо, отпил глоток черного чая  и  взглянул  на
Артемку:
   - Ну, написал?
   - Написал, - сказал Артемка, которому надоело переминаться с ноги на ногу
перед столом. - Только бумаги мало дали. Больше  как  на  одно  действие  не
хватило.
   - Что ты врешь! - вдруг крикнул полицмейстер. - Ну-ка, дай!
   С брезгливой гримасой он взял испачканные  листы,  бегло  просмотрел  их,
вернулся к первой странице и внимательно, со  все  возрастающим  недоумением
прочитал ее.
   - Не понимаю! Судя по почерку, настоящий  сапожник.  А  так  все  связно,
даже... как это... литературно. Странно! Да ты ли это писал?
   - Я, - сказал Артемка. И тоном жалобы добавил: - Вы ему скажите  -  пусть
не жадничает. Мне разве столько бумаги надо! Мне ее  вот  сколько  надо!  На
целых еще четыре действия!
   - Чудеса!.. - удивился полицмейстер. -  Петр  Петрович,  возьмите-ка  эту
писанину да вызовите учителя из гимназии. Разберитесь вместе.
   Секретарь забрал исписанные листы, вывел Артемку из кабинета  и  приказал
отправить в участок. Бумаги же больше не дал.
   Артемка вернулся в камеру довольный.
   - Ну как? - встретил его Аким Акимович.
   - Проехало! - сказал Артемка и,  раскрыв  "Разбойников",  принялся  вслух
читать следующий акт.
   Но конца "своей" пьесы Артемка так и не узнал: в  середине  пятого  акта,
когда Франц вешается на шнуре от шляпы, за Артемкой  опять  пришли  и  опять
повели к полицмейстеру.
   На этот раз, кроме полицмейстера, у стола сидел  еще  какой-то  чиновник,
молодой и,  как  показалось  Артемке,  добрый.  На  коленях  у  него  лежали
исписанные листы, в которых Артемка немедленно узнал "свое" произведение.
   При виде арестованного у полицмейстера побагровело лицо  и  дернулся  под
глазом желвак.
   "Эге!"  -  подумал  Артемка  и  оглянулся  на  дверь.  Но  там,   пожирая
полицмейстера глазами, стоял городовой.
   - Вот этот? - удивился  чиновник,  с  живейшим  любопытством  разглядывая
Артемку. - Ну-ка, подойди, молодой человек, поближе.
   Артемка сделал шаг и опять оглянулся.
   - Пооглядывайся, пооглядывайся, - я тебе оглянусь! - зловеще  предупредил
полицмейстер.
   При звуке этого голоса у чиновника потемнело лицо, но он  опять  взглянул
на Артемку и добродушно улыбнулся.
   - Это ты сочинял? - показал он взглядом на листы.
   - Я, - ответил Артемка, на этот раз без уверенности в голосе.
   - А с Шиллером ты знаком?
   У Артемки на душе стало скверно, но сдаваться ему не хотелось:
   - Это с каким? С лудильщиком?
   - Я спрашиваю, читал ли ты пьесы писателя Шиллера.  Например,  его  драму
"Разбойники".
   - Ну! - состроил Артемка удивленное  лицо.  -  Он  тоже  про  разбойников
сочинял?
   - Представь себе, "тоже", - засмеялся чиновник. - Разница только в именах
и названиях. А так все точка в точку.
   Потеряв надежду на дверь, Артемка искоса взглянул на раскрытое окно.
   Но тут вошел секретарь и доложил полицмейстеру, что пришли гимназисты.
   - Те самые, которых вы допрашивали, - объяснил он.
   - Ага! Сами пришли. Ну, зовите. Посмотрим, -  повернулся  полицмейстер  к
чиновнику, - что еще скажут ваши питомцы, господин учитель.
   Секретарь открыл дверь.
   Вошли Коля и Алеша. Лица  их  были  бледны.  Но  при  виде  Артемки  Коля
улыбнулся, у Алеши благодарно засветились глаза.
   - Что скажете, молодые люди, что  скажете?  -  с  притворной  ласковостью
спросил полицмейстер.
   - Мы пришли... - начал Коля. На секунду слово застряло у него в горле. Он
остановился, кашлянул и уже  твердо  закончил:  -  Мы  пришли  сказать,  что
Артемка тут ни при чем.
   Минуту все молчали.
   Полицмейстер гладил бороду и внимательно смотрел на лица гимназистов.
   - Так, - сказал он наконец. - Очевидно, "при чем" вы, а  не  это  чучело.
Какими же путями попадают к вам этакие штуки?
   Он выдвинул ящик стола, и в его белой, будто мраморной руке  все  увидели
зеленую книжку.
   - Правда, эту вещь отобрали не у вас, а у сапожника, но  несомненно,  что
вы написали пьесу по такой точно книжонке. Мальчишка говорит, что получил ее
от отца, а вы, господа гимназисты, от кого?
   Алеша и Коля смотрели на зеленую книжку и молчали.
   - Кто вам дал книжку, я  вас  спрашиваю?  -  вдруг  хлопнул  полицмейстер
брошюркой по столу.
   У Коли дрогнули губы. Алеша побледнел  еще  больше.  "Посадят  ребят!"  -
сжалось у Артемки сердце. Он вздернул плечами и дерзко сказал: