он смущенно топтался у порога.
     - Ну, что же ты стоишь? Проходи, - сказала бабушка.
     - Взглянуть вот пришел, - оправдываясь, робко пояснил Пашка.
     Потом  с  ватагой  ребят прибежала Зинка. Несмотря на мороз, она была в
ботинках,  а Федя - в новой рубашке и такой весь приглаженный, как будто его
с  головы  до  пят  вылизала  корова.  Пришла тетя Маша и принесла нам целый
узелок орехов.
     - Гостинец вам, от Деда Мороза, - сказала она.
     Отец  ради праздника явился домой пораньше. Вместе с ним пришел Алексей
Иванович.  С того злополучного дня, когда он помогал отцу ловить бандитов, я
его  не  видела.  За  это  время  он  похудел еще больше, глаза запали, губы
обветрены.  Он, как и Павлик, неловко вертит в руках шапку, поглядывая, куда
бы ее сунуть.
     - Вот, едва затащил, - кивает отец на Алексея Ивановича.
     - Нельзя  так,  Алексей  Иванович. Не все работать, надо и отдохнуть, -
здороваясь, говорит мама.
     Алексей Иванович машет рукой:
     - Заботы   все,   некогда.  Спасибо  вам,  хоть  за  ребятишками  моими
присматриваете...
     - Ну что вы! - смущается мама.
     Алексей  Иванович смотрит на Таньку и Павлика, и его худое, издерганное
лицо светлеет.
     - Проходите,  -  говорит мама, а тетка Поля подвигается на лавке, молча
приглашая его садиться.
     Улыбчивая  Феня  протягивает  ему  горсть  семечек.  Взглянув на нее, я
вдруг вспоминаю про Устеньку и сразу же лезу на печь.
     - Господи!  -  возмущается  бабушка,  которую я чуть не сшибла с ног. -
Что ты там забыла? В новом платье - на печь!..
     - Устенька,  - зову я, приложив губы к дырочке, - иди к нам. У нас елка
и народу много - весело!
     - Неудобно, - шепчет в ответ Устенька.
     - А я говорю, иди! - сержусь я.
     - Я лучше завтра приду, когда никого не будет.
     Сколько  я  ее  ни  уговариваю,  она не соглашается, и я слезаю с печки
расстроенная.
     Приходит  учительница  Вера  Петровна.  Оглядев собравшихся, она весело
говорит:
     - А музыка где?
     - И в самом деле, почему бы не поплясать? - задорно откликается отец.
     Федя  вызывается  сбегать позвать Колю с гармошкой. А Вера Петровна уже
командует. Она собирает ребят в кружок и затягивает с нами песню.
     Подперев  плечом косяк двери, стоит Терентий и, глядя на нас, улыбается
в прокуренные усы. В руках у него погасшая трубка.
     - Только не курить! - предупреждает мужчин Вера Петровна.
     Алексей  Иванович  поспешно  придавливает пальцем недокуренную цигарку.
Вера  Петровна берет нас за руки, и мы начинаем хоровод вокруг елки. Танька,
как  дикий зверек, жмется к отцу и ни за что не хочет плясать вместе с нами.
Наконец   Леньке  удается  вытащить  ее  в  круг.  В  самый  разгар  веселья
появляется Коля.
     - Ура!!! - кричим мы.
     Коля,  тряхнув  чубом,  растягивает меха, и переливчатые звуки плясовой
мелкой  дробью  сыплются  из-под  его  пальцев.  Феня  торопливо  поправляет
розовую кофточку, а я снова карабкаюсь на печь.
     - Устенька, у нас музыка, слышишь? - шепчу я.
     - Слышу, - отвечает она.
     - Может, придешь?
     - Приду,  сейчас...  -  Каким-то  звенящим,  радостным  голосом говорит
Устенька.
     Через  несколько минут она появляется у нас, без платка, в накинутой на
плечи жакетке. Две темные косы толстыми жгутами лежат на белой кофточке.
     - Садись, Устенька, - приглашает ее тетя Маша.
     Тетка  Поля  обводит  Устеньку  колючим  взглядом, у Фени отсутствующий
вид.
     Коля,  вскинув  на Устеньку опущенные к гармошке глаза, склоняет голову
набок,   и   вдруг  его  пальцы  начинают  двигаться  с  какой-то  особенной
осторожностью.  Гармонь послушно выводит что-то ласковое и нежное. Все сидят
притихшие,  а  Устенька  смущенно теребит кончик косы. И вдруг Вера Петровна
затягивает:

                Стоит березка над рекой,
                И до нее достать рукой...

     Она кивает Устеньке, и та подхватывает:

                Но как к березоньке пройти?
                Водой залиты все пути... -

ведет  ее  высокий  сильный  голос.   "Но  как  пройти,  но  как  пройти?" -
допытывается гармонь.
     Я  сижу зачарованная. За окном зима, а мне кажется, что сквозь морозные
узоры  на  стекле я вижу яркое лето и тонкую березку, стоящую у воды. Ребята
притихли,  и  взрослые  сидят  задумавшись.  Тетя Маша, подперев щеку рукой,
глядит  не  мигая  на  елку,  и огоньки от елочных свечей пляшут в ее широко
раскрытых  глазах.  И  Алексей  Иванович  смотрит  куда-то  вдаль, и тяжелая
складка  залегла  у  него  на  лбу.  Может быть, он тоже видит белую березку
возле  реки, а может, думает о том, что весной снова зальет луг и заречанцам
опять не управиться с сеном. Феня негромко вздыхает.
     - Что-то грустное затянули, - недовольно ворчит тетка Поля.
     - Можно  и  веселое, - говорит Коля, снова бросая взгляд на Устеньку, и
из-под  его  пальцев  летит  песня, от которой ноги сами просятся в пляс. На
середину  комнаты  выходит  наш  отец и начинает лихо отплясывать вприсядку.
Вера  Петровна  подталкивает нас с Зинкой, и мы, выскочив вперед, как пчелы,
вьемся  вокруг него. Зинкины ботинки с облупленными носами выделывают такое,
что  я  только  рот  раскрываю  от  удивления. Вот так Зинка! Она кружится с
такой   легкостью,  что  я  рядом  с  ней  кажусь  неуклюжим  теленком.  Мне
становится  так обидно, что я готова зареветь. И вдруг в проталину на окне я
вижу  чье-то  лицо.  Любопытные глаза обшаривают комнату. "Это же Петька!" -
догадываюсь  я.  Быстро  оглянувшись,  я показываю ему язык. Петькина голова
исчезает, и мне вдруг снова становится легко и весело.
     Поздно  вечером,  когда  почти  все  расходятся, бабушка гасит лампу. В
комнате  от  елочных  свечей  таинственно, как в сказке. Самодельные свечки,
потрескивая,  догорают,  и  бабушка  ходит  вокруг,  как пожарник, наблюдая,
чтобы не вспыхнули все наши бумажные украшения.
     Зинка,  Ленька,  Павлик,  Танька  и я сидим под елкой. За перегородкой,
тихонько  напевая,  мама укладывает Лилю спать. А в кухне разговаривают отец
с Алексеем Ивановичем и тетя Маша.
     - Ведь  я  не  за  себя  стараюсь,  не  о  себе  хлопочу,  -  доносится
взволнованный  голос  Алексея  Ивановича.  -  Колхоз гибнет. Не вытянуть нам
одним.
     - Подожди,  не  горячись,  -  говорит  тетя  Маша,  - не во мне да не в
Егорыче тут дело...
     Я  напряженно  вслушиваюсь.  Неужели  мой  папка, такой умный, добрый и
сильный, не может сделать, чтобы и в Заречье хорошо жилось?
     - Вынесем  вопрос  на правление, обсудим... Думаю, сможем вам помочь, -
говорит отец, и я верю, что это не пустые слова.
     Бабушка  приносит  нам  всем  по  куску  пирога с повидлом. Уставшие за
день, мы молча жуем.


СПЕКТАКЛИ

     Елку  уже давно выбросили. Она валяется возле дома, вся обсыпавшаяся, с
застрявшими  в  ветках  пестрыми  бумажками,  и  мальчишки  катаются  на ней
верхом.  Мне  жаль  бедную елочку. Я прогоняю мальчишек и ставлю ее в снег -
пусть  поживет  еще  немножко.  Ветер  треплет  цветные  обрывки  бумаги,  и
кажется,  будто  елка  и  в  самом  деле  развеселилась.  В комнате без елки
сначала было скучно и пусто, а теперь мы уже привыкли.
     Тем  более,  что скучно у нас теперь не бывает. По вечерам всегда полон
дом народу. Приходят и по делу, и так просто - посидеть.
     Тетка  Поля  приносит  свою  прялку  и  усаживается  с нею где-нибудь в
уголке.  Нас  с Ленькой прялка уже не интересует, зато Лиля весь вечер сидит
смирно  и  не  сводит  с нее глаз. Устенька прибегает с просьбой, чтобы мама
скроила  ей  кофточку.  У  нее  всегда находится время поиграть с нами. Мы с
Ленькой никак не можем понять, взрослая она уже или нет.
     Один  раз  Ленька  прибежал  домой,  раскрасневшись,  и  прямо с порога
закричал:
     - Бабушка,  мама,  мы с Танькой сейчас на ферму ходили, и знаешь какого
я  там  теленочка  видел?! Нет, не теленочка, а коровку... Ну, и не коровку,
а... в общем, как Устенька...
     Все  рассмеялись,  а  тетка  Поля  еще  плотнее сжала губы. Я уже давно
заметила,   что  она  всегда  почему-то  недовольна,  когда  вспоминают  про
Устеньку.
     Вера  Петровна  заходит  почти  каждый  вечер,  и  они с мамой о чем-то
шепчутся. Однажды она принесла какую-то тоненькую потрепанную книжонку.
     - Вот, достала! - сказала она радостно.
     Они  с  мамой  ушли  за  перегородку,  листали  книжку  и что-то горячо
обсуждали.  Меня  отправили  спать,  и  я  так  и  не  узнала,  в  чем дело.
Выяснилось  все  неожиданно.  Однажды  я увидела возле правления объявление,
что  Восьмого  марта  в  колхозе  состоится  вечер  и  будет  показана пьеса
"Хозяйка".  Мама  весь день хлопотала, собирая какие-то горшки, миски. Потом
в правление зачем-то потащили Лилину люльку.
     Я  помчалась  к Зинке, и мы явились на вечер задолго до начала. Клуба в
колхозе  не было, поэтому в правлении устроили зрительный зал. Часть комнаты
отгородили  занавесом,  сшитым  из простыней, а в другой половине расставили
лавки  и  табуретки. Перед занавесом стоял стол, покрытый красной скатертью,
а  на  нем графин с водой. Что было за занавесом, мы пока что не знали. Туда
никого из посторонних не пускали.
     Сначала   наша   учительница   Серафима  Ивановна  прочитала  доклад  о
Международном  женском  дне Восьмого марта, а потом папа говорил про колхоз,
благодарил  женщин  за  хорошую  работу. Людей набилось битком. Счастливчики
сидели на лавках, а кто пришел попозже, стояли вдоль стен.
     Ребята  облепили  все  окна.  Когда кончился доклад и стол убрали, мы с
Зинкой  пролезли вперед и уселись прямо на полу перед занавесом. И сейчас же
к нам, как горох, посыпалась вся детвора.
     - Только  не  шуметь!  -  сказала  Серафима Ивановна. - А то я вас всех
домой отправлю.
     Мы замерли, зная, что у нашей учительницы слова с делом не расходятся.
     Наконец  занавес  открылся! На сцене была обыкновенная комната с печью,
столом и такой знакомой Лилиной люлькой. За столом сидел мужчина.
     - Смотри, - прошептала Зинка, - это же Коля!..
     И  в  самом  деле  это  был наш веселый гармонист. Мы его сразу узнали,
хотя  у  него  были  приклеены  черные  усы.  Он  сердился, что у него много
работы,  а  жена  сидит  себе  дома,  и  делать  ей нечего. Жену играла Вера
Петровна.  Она  скрутила  узлом  свои  косы, надела полушубок и заявила, что
поедет  вместо  мужа в лес за дровами, а он пусть хозяйничает дома. "Сваришь
обед,  накормишь  скотину,  в  доме  уберешь  и  за  ребенком присмотришь, -
сказала она. - А если что неясно будет, у бабки спроси".
     Бабка,  повязанная  платком, сидела на печке, старенькая-престаренькая.
Мы  ее даже сразу и не заметили. Жена ушла, а муж взялся хозяйничать. Тут-то
все  и началось! Он метался по сцене, не зная, за что взяться. "Первым делом
печь  затопи",  -  скрипела  бабка.  Но  дрова,  как  назло, не разгорались.
Пришлось  полить их керосином. Деревянной качалкой он катал на столе белье и
одновременно  помешивал  в  печке.  Потом  вдруг  замычал  в  сенях теленок,
раскричался  в  люльке  малыш.  Хозяин  сломя  голову  бегал между люлькой и
сенями.  "Тпрути, тпрути", - запутавшись окончательно, успокаивал он ребенка
и  тут  же  принимался  напевать  теленку:  "Бай-бай!" Публика заходилась от
смеха.  А  у  старой  бабки невозможно было ничего допытаться. Она то и дело
приставляла  к  уху  ладонь  и  спрашивала:  "Ась?"  Всем было ясно, что она
ничего не слышит.
     - Интересно, кто эту бабку играет? - сказала я.
     - Наверно,  старушка  какая-нибудь, - прошептала Зинка. - Только я всех
бабок в деревне знаю, а такой не видела...
     Когда  хозяйка  вернулась  из  леса,  дома  был  сплошной ералаш. Мычал
теленок,  надрывался  ребенок.  Щи в печке пахли керосином, а каша - дегтем.
Свекла  для  коровы  стояла  нетронутая,  зато в другом корыте было посечено
намоченное  в  стирку  белье. Усы у хозяина обвисли, и вид у него был далеко
не  геройский. Зато хозяйка пришла веселая и объявила, что выполнила за него
полторы нормы...
     Придя  домой,  я  начала  рассказывать  спектакль бабушке. Я прыгала по
кухне,  изображая  то хозяина, то хозяйку, то глухую бабку. Бабушка смеялась
до слез.
     - Ох   ты,  артистка  моя,  -  сказала  она  ласково,  -  так  все  мне
представила, будто я спектакль посмотрела...
     На  другой  день  пришла  тетка  Поля,  и  пришлось ей рассказывать все
сначала. Потом однажды появился дед Сашка и, кашлянув в кулак, сказал:
     - Говорят,  тут  у  вас артистка появилась, представление дает, охота и
мне посмотреть...
     Я  с  удовольствием  расставила  в  комнате  стулья  и сделала "сцену".
Зрителей усадила на длинную лавку - и представление началось.
     Я  разрывалась,  играя  за  троих,  и,  если  публике  было  что-нибудь
непонятно, то останавливалась и давала пояснения.
     Пришла Зинка. Я обрадовалась.
     - Давай  вместе  играть,  - предложила я. - Ты кого хочешь: хозяина или
хозяйку?
     - Хозяина, - помявшись, сказала Зинка.
     Мы  начали  сначала. Но уже через несколько минут выяснилось, что Зинке
со   своей  ролью  не  справиться.  Она  двигалась  "по  сцене"  неуверенно,
смущалась  и  забывала,  что  нужно  делать  и говорить. Пришлось остановить
пьесу  и  поменяться  ролями. Я заправила платьишко в шаровары и для большей
убедительности  напялила  на  голову Ленькину шапку. Не хватало только усов,
но  и  без  них дело пошло на лад. Публика была довольна и вслух высказывала
свои  замечания.  Дед  Сашка  был явно на стороне незадачливого хозяина. При
каждой новой его неудаче он огорченно восклицал:
     - Ох ты, мой хлопчик бедненький, как тебе лихо привелось...
     Я  разошлась  вовсю.  Теперь  мне  уже  казалось,  что  передо  мной не
картонная  коробка  из-под игрушек, а настоящее корыто и не бабушкин сундук,
а  печь...  Мешало  лишь  то,  что нужно было говорить еще слова и за бабку,
сидящую на печи.
     - Бабушка, - взмолилась я, - помоги. Говори вместо бабки, ладно?
     - А что говорить-то? - спросила бабушка.
     - Ну, я же сколько раз тебе рассказывала, неужели не помнишь?
     - Что-то не помню, - отмахнулась бабушка.
     - Ну, говори что хочешь. Подсказывай в общем, что делать нужно...
     - Ну ладно, - согласилась бабушка.
     Я  стала  играть  дальше. Бабушке трудно и за зрителя, и за актера. Она
то  совсем  забудет  про свою роль - сидит и хохочет, то вдруг спохватится и
бухнет невпопад:
     - За водой сходи, внученька...
     - Бабушка,  я  же  не  внученька,  а  хозяин,  и  за водой мне не надо.
Подсказывай, чтобы я теленка напоила, - расстроенная, говорю я.
     Публика  хохочет  еще больше. И вдруг в самый разгар нашего спектакля я
слышу скрипучий старческий голос:
     - Ох ты господи, щи не забудь посолить...
     Я  даже  не  заметила,  кто  это  начал мне помогать. Дело у меня снова
пошло   на  лад,  и  я  под  бурные  аплодисменты  зрителей  закончила  свое
выступление.
     - Ну, молодец, - сказала мама, - здорово играла, и Зина тоже.
     И тут я спохватилась.
     - А кто же это так здорово за бабку говорил? - спросила я.
     Взглянув на мамино лукавое лицо, я все поняла:
     - Ой,  мамка,  да  ведь  это  же  ты!  И на спектакле ты играла, а мы с
Зинкой весь вечер гадали...
     - Не узнали? - засмеялась мама.
     - Ты как артистка настоящая! - сказала я.
     - Вы  с  Зиной получше меня артистки - целую пьесу разыграли, - сказала
мама.
     Я  взглянула на покрасневшую от смущения Зинку и самодовольно подумала:
"Разыграла бы она без меня! Это ей не на лошади ездить..."


НА ОЛИМПИАДУ

     Почти  каждый  вечер  играли  мы  с  Зинкой  свой  спектакль,  и всегда
находились желающие его посмотреть. Однажды Вера Петровна сказала:
     - Я  думаю,  девочки,  надо  вам  подготовить  что-нибудь и выступить в
городе, на олимпиаде.
     Я захлопала в ладоши, а Зинка вытаращила глаза и испуганно прошептала:
     - В городе? Да я помру со страха...
     - Не  помрешь,  -  заверила  я  ее,  -  в  городе знаешь как? Совсем не
страшно. Вот увидишь...
     Мама с Верой Петровной советовались, какой номер нам придумать.
     - Может быть, танец? - предложила Вера Петровна.
     Мы  попробовали, но сразу же выяснилось, что с танцем ничего не выйдет.
Я  не  могла  справиться  со  своими ногами, и они выделывали такое, что мне
хотелось плакать. Тогда мама предложила песню.
     - Красную Шапочку! - обрадовалась я.
     - И  в  самом деле, - сказала мама, - сделаем ее с костюмами. Ты будешь
Красная Шапочка, а Зина - волк...
     На  том и порешили. До олимпиады оставалось не больше десяти дней, и мы
срочно  принялись за работу. Мама выкрасила в красный цвет старую простыню и
теперь  шила  мне юбку с белым передником и маленькую шапочку. Вера Петровна
делала  для волка маску. Мы с Зинкой пели. У Зинки от волнения совсем пропал
голос,  и  она  хрипела так, как, наверно, не хрипел ни один настоящий волк,
даже  самый  старый. Зато я чувствовала себя именинницей, и мой голос звенел
по всему дому. Даже тетка Поля, глядя на меня, умильно улыбалась.
     И  вдруг  случилось  несчастье.  Накануне  того дня, когда нам уже надо
было  уезжать,  я  проснулась  утром  и  сразу почувствовала, что горло, как
обручом,  сдавила  боль.  Я попробовала запеть, но сиплые звуки, вырвавшиеся
из  моего  рта,  были  совсем  не  похожи  на  звонкую песню веселой Красной
Шапочки. Размазывая по лицу слезы, я поплелась в кухню.
     - Допрыгалась!  - сердито набросилась на меня бабушка. - Говорила тебе:
"Не  носись  по  холодным  сеням  раздетая",  так  нет  же. Ног под собой не
чуяла... Марш в постель!
     В  школу я в тот день не пошла. Меня уложили в постель и начали лечить.
Первым  делом  мама  мне  запретила  разговаривать,  а  бабушка  стала поить
горячим  молоком  с  содой.  Я  сидела  с  завязанным  горлом и страдала: от
противного молока и от сознания, что все пропало.
     После  школы  прибежала  Зинка.  Узнав,  в  чем  дело,  она расстроенно
вздохнула и уселась рядом, украдкой посматривая на разложенные костюмы.
     - Может, еще пройдет? - с надеждой спросила она.
     Я  вытянула  шею и попробовала глотнуть. Боль острым комком прокатилась
по  горлу.  Страдальчески  взглянув  на  Зинку,  я  покачала  головой, и две
крупные слезины поползли у меня по щекам.
     - Ну  ничего,  не горюй, - принялась успокаивать меня Зинка. - В другой
раз  поедем.  Может,  летом...  А  что,  в  городе  летом лучше или зимой? -
спросила она.
     Я   начала   объяснять   жестами.   Зинка   смотрела-смотрела  и  вдруг
рассмеялась.
     - Я  все  равно ничего не понимаю, - сказала она и со вздохом добавила:
- Может, когда-нибудь сама увижу...
     Мне  было  жаль Зинку, и я чувствовала себя виноватой перед нею, но все
же  меня  тешила  мысль,  что я все-таки главнее ее и без меня она ничего не
может. Ведь заболей Зинка, я спела бы всю песню одна, а она не споет.
     Зинка ушла, и ко мне начал приставать Ленька.
     - Ну-ка, открой рот, покажи, что там у тебя.
     Я покорно исполнила его просьбу.
     - Ух,  красно  как!  -  сказал он восхищенно. - А ты знаешь что: сделай
будто так и надо. Вроде это волк схватил тебя за горло...
     - Отстань! - сказала я, рассердившись.
     - Ага!  -  торжествующе  сказал Ленька. - Ты же можешь говорить. Может,
ты и петь сможешь? А ну, попробуй!
     Я  сдуру  послушалась  и,  открыв  рот, выдавила из себя жалобный писк.
Ленька расхохотался, а я с досады толкнула его ногой.
     - Еще  и  толкается,  - обиженно сказал он. - Я для нее стараюсь, а она
толкается...
     - Ну как, не лучше тебе? - через каждые полчаса спрашивала бабушка.
     Я только качала головой.
     После  обеда  тетка  Поля  принесла  старый  чулок,  наполненный теплой
золой.
     - Вот, - сказала она, - самое верное средство...
     Чулок  обвязали  мне  вокруг  горла,  мама  дала  еще  выпить  какую-то
таблетку,  и  я,  пригревшись,  уснул