оло  корабля.  Там,
очевидно, пасли скот - полынь  торчала  обдерганными  и  ершистыми  кустами.
Тянулись вверх и струились на ветру выцветшие  ковыли.  Если  прищуриться  и
смотреть вдаль, то ковыли начинали переливаться под ветром белесыми волнами.
   Седая степь!..
   Красный  город-сад  с  его  проспектами,  домами  из  стекла  и   бетона,
троллейбусами, автобусами, похожими на пузатые авиалайнеры,  что,  снижаясь,
пролетали к аэропорту, - все это теперь оставалось где-то, было сном.
   Далеким сном. Теперь они одни в степи, и над ними - выгоревшее от летнего
зноя небо.
   - Что будем делать? - спросил растерянно Сашка.
   - Как что? - удивился Колька. - Действовать!
   - А может... - начал было Сашка, отворачиваясь, и осекся. У
   - Что может, что может?! - вскочил на ноги Колька. И вот всегда  так!  То
Сашку не удержишь, то его нужно подталкивать, влиять на самолюбие: уж  очень
быстро у него  меняется  настроение.  -  Вставай  вот  лучше.  Что  мы  сюда
рассиживаться прилетели? Делом давай заниматься! А то придумывать ты мастер,
а как... Так ты сразу начинаешь... ныть!
   Сашка с трудом встал, у него от дикой скачки в корабле болело все тело. А
Кольке - хоть бы что! Маленький, коренастенький, он уже растворял кузов, лез
в аппаратуру.
   - Как он там? - спросил Сашка. - Цел?
   - А что ему сделается? - ответил  Колька  из  кузова.  -  Штекеры  только
выбило.
   Выпрыгнув из кузова, он пошел к кабине. Сашка поплелся за ним.  Ему  было
что-то уж очень тоскливо; не так представлял себе приземление корабля.
   - Предохранители перегорели! - доложил весело из кабины Колька. - Видать,
короткое замыкание... Даже изоляция сгорела! Во дела!.. И рычаги сорвало!
   Закончив осмотр, он взглянул на загрустившего Сашку, засмеялся:
   - А ты чего такой, а?
   - А-а! - махнул Сашка рукой и  отвернулся,  чтобы  Колька  не  рассмотрел
синяк у него под глазом.
   Чудак!  Разве  можно  смеяться  над  ранами,  полученными  в  схватке  со
стихиями.
   - Глаз болит, что ли?
   - Да нет, - нехотя ответил Сашка. - Все как-то у нас не так получилось.
   - А я думал, что ты...
   - Струсил? - быстро спросил Сашка.
   - Да.
   - Ну знаешь! - обиделся Сашка, намереваясь уйти от корабля в степь.
   - Да ладно тебе, - остановил его Колька. - Главное же - долетели!
   - Да, несло здорово! - согласился Сашка.
   - Вот видишь!.. Хорошо хоть живыми остались.
   - Сейчас будем ремонтировать или...  потом?  Как  ты,  Коль,  думаешь?  -
спросил Сашка.
   Заниматься ремонтом корабля сейчас ему  не  хотелось.  Колька  подумал  и
решил:
   - Потом!.. Нужно же узнать, как и что, скоро  ли  скачки.  Давай  корабль
бурьяном накроем.
 
   БАБА ДУНЯ
   Вышли на проселочную дорогу.
   -  Сынки,  а  сынки!  -  услышали  они  вдруг  позади   себя.   Мальчишки
оглянулись-к ним бежала какая-то женщина.
   - Погодьте, сынки, погодьте!
   Когда женщина приблизилась, Колька и Сашка увидели,  что  это  невысокая,
худенькая старушка в черной длинной юбке и белой навыпуск блузке.
   Тяжело дыша и прихрамывая, старушка подошла к ним.  Когда  она  оказалась
рядом, Колька и Сашка разглядели под белой косыночкой, надвинутой  козырьком
на самые брови, ее маленькое, с кулачок, лицо с  запавшим  ртом,  изрезанное
морщинами и выжженное солнцем. Зато глаза у  нее  были  большие  и  какие-то
по-детски ясные.
   - Сынки! Добре ранку! - поздоровалась старушка, переводя  дух  и  сбавляя
шаг. - Фу, господи, как заморилась, пока вас догоняла!.. Откуда вы  взялись,
а? Не было ж никого на дороге - я на кургане стояла... Когда иду,  глядь,  а
впереди - вы. Вы шо, по степу шли, навпрямки?
   - Ага, - ответил, усмехаясь, Сашка. - Навпрямки.
   - Так по степу и шли из самого Ростова? - удивилась старушка.
   - Так и шли... из самого  Ростова,  -  ответил  вновь  Сашка,  подмигивая
Кольке здоровым глазом. Уж что-что, а разыгрывать и придумывать он любит.
   Старушка, нисколько не усомнилась в его словах, заговорила со вздохом:
   - Да-а... А  оно  и  правильно.  По  дорогам  теперь  опасно.  Гляди,  на
какой-нибудь отряд нарвешься, приставать начнут: "Откель да куда? Чи красный
ты, чи белый?" А попробуй угадай, кто тебя перестрел, все ж одинаково  одеты
- не миновать беды! Ох, беда, ох, беда, тай годи!..  Ужасть,  што  на  белом
свете творится, сын на отца поднялся, брат на брата, вот лихо-то, а?..
   - Революция, - как бы объясняя этим  все,  ответил  односложно  Колька  и
добавил: - Гражданская война.
   Старушка помолчала, через минуту спросила:
   - Так вы, значит,  из  Ростова?  Из-под  Краснова  тикаете?..  Он  шо  за
человек... лютый?
   - Очень, - ответил Сашка. - Не человек, а зверь. Белогвардейский  офицер,
одним словом, генерал.
   - Лютый, - повторила старушка в раздумье. - Вот и люди  ж  так  кажуть...
Ох, страх, ох, страх! А шо у вас в Ростове делается, а? Я весной  там  была,
на базар ездила. Ну вторговала на керосин, на соль та  спички,  так  у  меня
уркаганы, жулье ростовское, все и вытянули из пазухи. С  платочком,  зувсим.
Бездомных уркаганов там у вас - ужасть. Я около столов торговала, где хлебом
торгуют, где борщом,  пирожками  кормят,  знаете?  Около  собора  Александра
Невского, знаете?
   - Знаем, знаем, - так  обрадованно  подхватил  Сашка,  что  Кольке  стало
немного не по себе от его вранья.
   - Там теперь Дом Советов стоит.
   - Шо?
   - Это я так, - испуганно оглянувшись на Кольку, быстро ответил  Сашка.  -
Собор знаю... Как же не знать! И лавки, о которых вы говорите.
   - Ага, - ничего не заметив, продолжала старушка. -  Торгую.  Чувал  между
ног держу одной рукой, а другой- платочек с грошами под кофтой. А кругом  же
шпаны той - тьма!.. Смотрю, отстали  от  меня,  у  хлебных  ларей  крутятся.
Мужики там мордастые, ножи у них  гострые!  Длинные!  Как  сашки,  ей  богу!
Стучат они ими по  прилавку,  кричат:  "Подходи,  у  кого  деньги  завелись,
торгуем хлебом - пышным, душистым, за  аромат  пятачок,  а  сам-хлеб-даром".
Складно кричат. И вот такой, как вы, малец. Есть, видать, захотел. Потянулся
кусок хлеба спереть. А верзила ножом своим  длинным  как  секанет  со  всего
маху! Так мальчишкины пальцы и остались на прилавке  колбасками.  Кровищи!..
Ой, страх, ой, страх, как озверели люди.
   - Это буржуи, бабушка, озверели, - сказал  Сашка,  -  потому  как  у  них
власть трудовые люди решили забрать.
   - Ото ж и оно, сынок, -  охотно  согласилась  с  ним  старушка.  -  Война
идет... Только не поймешь с кем. Раньше с германцем воевали  -  так  то  все
ясно. У них и одежа другая, и говорят они не  по-нашему,  анчихристы,  одним
словом. А теперь поди разберись-все ж свои, казаки, хохлы, кацапы.
   - У наших знамена красные и в буденовках они, - сказал  Сашка.  Что-то  в
речах бабки ему не нравилось, настораживало...
   "Уж не белогвардейка ли она?-встревожился  и  Колька.  -  Может,  шпионка
загримированная или темная такая?  Уж  больно  беспонятливая  -  красных  от
помещиков и капиталистов отличить не может..."
   Старушка,  взглянув   в   посерьезневшие   лица   мальчишек,   заговорила
примиряюще:
   - Конешно, конешно... А як же... Чтобы замять разговор, она продолжала  с
того, с чего начала.
   - А я на кургане стояла... Смотрю: чтой-то в  степу  сверкнуло,  гухнуло.
Ой, думаю, никак гром-молонья, гроза збирается? Гляжу  -  чистое  небо.  Ой,
думаю, это, наверное, страженья начинаются!..  Я  и  покатилась  с  кургана,
когда смотрю - вы впереди.
   - Да, сверкнуло и гухнуло здорово, - усмехнулись разом  Колька  и  Сашка,
вспоминая последние минуты полета в дымящей кабине.
   - Я ж и говорю, шо страженье  где-то  началось...  А  вы,  хлопчики,  шо?
Бездомные, мабуть? - спросила мальчишек старушка и, приглядевшись к их лицам
и одежде, висящей клочьями, всплеснула ладошками: -Ой,  лышечко!  Яки  ж  вы
оборвани та грязни! Беспризорничаете, мабуть,  а?  По  вагонам,  на  поездах
мотаетесь, а? - запричитала старушка, ласково оглаживая мальчишек по  вихрам
и спинам. - От война, от война! Шо наделала, а? Батьков и  матерей,  мабуть,
постреляли?.. От гады, от  гады  -  люди!  Пересказылысь!  Р-революция!  Вся
власть Советам! Это мой все Гаврила взбаламутил. Это такие, как  он,  людыны
все закрутили. Не хотят жить так, как батьки жили, новой им жизни подавай, в
красные вырядились.
   Колька и Сашка тотчас же отстранились от ее рук.
   - Вы что, бабушка! - закричали они на нее с двух  сторон.-С  ума  сошли?!
Говорить так!.. Люди за справедливость борются!
   Старушка со вскинутыми руками застыла на месте. Она не  понимала,  почему
это мальчишки на нее рассердились.
   "Притворяется,-решил Колька.-И вправду шпионка, видать..."
   - Вы шо, сынки? Шо вы... повытрищалисъ на меня?
   - А ты что говоришь, а? Ты что это о революции говоришь?  -  закричал  на
нее Сашка, забывая о вежливости и правилах поведения.
   - Вы... наверно, богатая? - спросил ее Колька.  -  Что  против  революции
выступаете?
   Старушка усмехнулась запавшим ртом, глаза  ее  наполнились  слезами.  Она
махнула черной и корявой, как ветка акации, рукой:
   - Та какие мы там, сынки, богатые... Голь мы! Перекатная... Гаврила  мой,
младший сын, в Ростове работал, а  теперь  вот,  после  германского  хронта,
когда голод придавил, в свой хутор с семьей вернулся... Я за то, шоб тихо  в
мире було, шоб мою семью  не  изничтожили.  Расказаченные  мы.  Раньше,  при
мужике моем, мы в казаках ходили, быков, хозяйство имели, а  теперь,  окромя
хаты-завалюхи, - ничего. Конь, правда, строевой еще у  сына  есть,  это  для
стражений.  К  людям  мы  работать  нанимаемся  Как   босяки   какие-нибудь,
иногородние.
   - А отчего ж  так  случилось?  -  спросил  Колька,  догадавшись,  кто  им
встретился:  "Да  это  же  мать  Гаврилы  Охримовича,  баба   Дуня".   Чтобы
окончательно удостовериться, спросил:
   - Почему у вас землю отобрали, за что?
   - Та из-за Охрима моего, мужа, будь он неладен!..  "Точно!..  Баба  Дуня,
она это!"
   - Прости мою душу грешную, шо о  покойнике  так  приходится  говорить,  -
перекрестилась старушка и продолжала, заглядывая Кольке и Сашке  в  лица:  -
Сердобольным он у  меня  был,  жалостливым  очень...  Хороший  человек.  Их,
понимаете, сынки, - наших казаков с хутора  -  усмирять  ткачей  бросили.  В
девятьсот пятом это. Они бунтовать собрались, а мой болящий-то, Охрим, начал
у казаков нагайки выхватывать, не давать  бить  безоружных.  Ну,  а  наши  ж
хуторские - скаженные! - на него. От тогда-то он и сашку выхватил, вместе  с
ткачами на казаков бросился. Те - с булыжниками, а он - с сашкой.
   - Ну и  правильно  поступил  ваш  Охрим!  -  брякнул  Сашка.  Он  еще  не
догадывался, кто им  встретился.  -  Значит,  он  действительно  у  вас  был
человеком хорошим, если на защиту пролетариата стал.
   - Так-то оно так, коне-ешно, - печально согласилась с ним  баба  Дуня.  -
Бить беззащитных, голодных - кто ж  на  такое  сможет  смотреть  спокойно...
Зверь кроме, не человек... Только нужно и о  своей  семье  думать,  о  своих
детях. А их у меня четверо было, сынов-то: Тарас, Степан, Остап,  Гаврила...
А тут еще земли лишили. Охрима в Сибирь сослали, на каторгу.  Пришлось  моим
сынам идти в работники... Протопал Охрим дорогу своим детям  в  Сибирь.  Два
сына старших потом за бунт там сгинули, они уже здесь, в хуторе, на богатеев
руку подняли. Два младших в город ушли пролетарьятом, Гаврила вот  только  с
семьей вернулся. А какие работники  росли!  Дубки!  Выкорчевали  мою  семью,
разлетелись мои дети  по  белу  свету,  разорено  наше  гнездо...  Вот  так,
сынки!.. А теперь вот за младшего сына боюсь, за  Гаврилу...  Да  и  как  не
бояться, когда в девятьсот пятом красным в хуторе один Охрим был, а  теперь,
считай, полхутора. Сколько ж это сирот будет?
   - Значит, уж теперь-то победят! - уверенно сказал Сашка.
   Баба Дуня посмотрела на его рыжие вихры, задержала  взгляд  на  синяке  и
ничего не сказала.
   Шли молча.
   Хутор был уже близко, оттуда тянуло запахами горьковатого  дыма,  парного
молока, свежеиспеченного хлеба. Слышалось  мычание  коров,  тявканье  собак.
Какая-то из дворняжек заливалась лаем.
   Перед хутором выгон был так вытоптан, что уже ничто не росло. А по  кругу
- дорогу загораживали заборы, рвы, насыпи.
   - Скачки завтра будут, - сказала баба Дуня. - Праздник же, спас, яблоки с
медом будем есть.
   - Когда-когда скачки? - всполошился, останавливаясь, Сашка.
   - Завтра, - ответила баба Дуня, вглядываясь в растерянные лица мальчишек.
- А шо?
   - Да так... Это мы так, к слову, - разом заговорили  Колька  и  Сашка  и,
чтобы отвлечь бабу Дуню, спросили: - Что вы на кургане высматривали?
   - Та Деникина, Деникина ж,-быстро и словоохотливо ответила старушка
   - Кого? Кого? - враз отпрянули от нее мальчишки, прищуриваясь.
   "Ну и родственница же у меня! - в горьком отчаянии от всех неудач подумал
Колька.-Страшнее не придумаешь".
   -  Та  Деникина  же,  енерала,-  робко,  чувствуя,  что  попала  впросак,
произнесла баба  Дуня.  -  Краснов  же  у  вас,  в  Ростове.  Зверюга  этот.
Корнилова, люди кажуть, в  хуторе  Свинячьем  под  Екатеринодаром  убили.  А
теперь, значить, на его месте Деникин сидит...  Глядишь,  подобрее  он,  чем
Краснов ваш. Вот я его и высматривала, он в Екатеринодаре...
   - В Краснодаре, - строго поправил Колька.
   - Я ж и говорю ...даре, - проглотив начало незнакомого  названия  города,
согласно произнесла баба Дуня. - Так вот, мы теперь посередке  сидим,  между
енсралами. У нас не поймешь, шо  за  власть  -  Гаврила  на  окраине  делами
заправляет, а в центре богатые казаки с ружьями та с кинжалами  шастают.  От
така у нас жизнь...
   -  Так,  а  Деникин  вам  зачем?  -  терял  уже  терпение   Сашка   из-за
бестолковости старушки.-Вы-то зачем его ждете?!
   - А шоб перестреть! Перестреть та поговорить, -  ответила  баба  Дуня.  -
Люди ж кажуть, шо он добрый. Вот я ему бы и кинулась  в  ноги,  сказала  бы:
"Отец родной, енерал, не убивай моего  Гаврилу,  он  у  меня  один  кормилец
остался, не разоряй мою семью. Прости его за то, шо он в  Совете  заправлял.
Его народ выбрал. Это он по  доброте  к  людям  не  отказался".  А  Деникин,
глядишь, и смиловался бы, вошел  в  мое  положение,  восстановил  бы  нас  в
казачьих правах.
   - Ага! Так прямо бы и восстановил! - усмехнулся Сашка уже с  нескрываемым
злорадством. - Знаем! По фильмам знаем!.. Он бы, знаете, что сделал?.. Он бы
вашего сына повесил первым, вот!
   - Свят, свят! - замахала на него руками баба Дуня. - Ой, сынок, ты  такое
говоришь, шо у меня сердце захолонуло.
   - Так поэтому думать нужно! Головой думать! -  закричал  Сашка.  -  А  то
ходите еще... встречать!
   - А шо ж делать, сынок? Научи!.. Научите, сынки. А то ж темная  я,  а  вы
грамотные, видать, все знаете. Вы вот  буденовцев  помянули.  А  это  какие?
Цвета они какого?
   - Это наши, бабушка, красные. Красные! Они такие же, как и  ваш  Гаврила,
против генералов всяких, чтоб  бедным  хорошо  жилось.  Вы  что,  о  них  не
слышали, что ли?
   - Та вроде б то, - устало произнесла  баба  Дуня.  -  Гаврила  говорил  о
каких-то... У меня они все перепутались в голове, всех разве упомнишь?.. Где
ж они? И шо они за люди? Сильнее  ли  они  Краснова,  Деникина?..  Простите,
сынки, если я шо не так сказала.
   - Вот вы, бабушка, забитая!..-подобрел Сашка, уже жалея  старушку.-Кошмар
просто, какая вы темная!.. Верно в истории об этом пишут о таких, как вы. Вы
прямо всех боитесь.
   - Жизнь у нас такая, - тускло ответила баба Дуня. "Буденовцы,  буденовцы,
- думал Колька. - Почему баба Дуня о них ничего не знает?.." И догадался! Да
ведь сейчас август восемнадцатого года! Буденный Семен Михайлович  сейчас  в
Царицыне, он еще не отправлялся в поход со  своими  конниками,  и  потому  в
хуторе о них ничего не слышали.
   Вот Сашка! Вечно он все напутает... Говорить об этом не стоило, баба Дуня
вроде бы приободрилась, и лишать ее надежды в скором приходе красных  Колька
не хотел. Растолковать бы Сашке, что к  чему...  И  вообще!  Что  делать  до
завтрашнего дня?
   Они были уже у подставок с лозами.
   - А куда ж вы теперь, сынки? - спросила мальчишек баба  Дуня  и,  увидев,
как они тотчас загрустили, сказала, как давно решенное: - Ходить до нас.  Шо
вы по-пид хатами будете огинаться? У нас, правда, не  очень-то  разживешься,
но где есть шестерым шо покушать, там и для двух найдется. А?
   Колька и Сашка стояли  в  нерешительности.  Разве  они  думали,  что  так
получится?  Собирались   только   спасти   Гаврилу   Охримовича...   А   все
оборачивается совсем по-другому...
   Из хуторской широкой улицы им навстречу шел  мальчишка  такого  возраста,
как и Сашка с Колькой. Штаны подвернуты до колен, рубаха не  заправлена.  Он
нес узелок на палке, который за спиной при каждом шаге мотался из стороны  в
сторону.
   - А вот и Гриша наш, - увидев мальчишку, сказала баба Дуня и закричала: -
Гриша! Гриша!..
   Мальчишка направился к ним. Подойдя, исподлобья задиристо оглядел  Кольку
и Сашку. Выгоревшие волосы топорщились во  все  стороны,  щека  расцарапана,
пять бороздок тянулись от глаза к подбородку.
   - Чего? - сказал он  бабе  Дуне  шепеляво  и  с  присвистом,  потому  как
передних зубов у него не было.
   - Куда ж это ты, работничек наш, спозаранку направился? -  спросила  баба
Дуня, пытаясь обнять внука, но Гришка, уклоняясь от  руки,  не  выпускал  из
поля зрения незнакомцев.
   - За раками!.. Куда ж  еще!  Наловлю-холодного  борща  соберете.  Вам  не
добудешь пропитания, так вы ж с голоду попухнете.
   - А ты, никак, опять дрался? Шо это у тебя щека разодрана?
   - Дрался. Это меня атаманский внук ошкарябал.
   - Опять обзывали?.. Кацапом?
   - Опять...
   - А ты не обращай вниманья, Гришенька, пусть! Подразнятся, подразнятся да
и перестанут. Сам-то ты знаешь, шо мы из старого казацкого роду. Они  еще  в
холопах ходили, а мы уже в казаках  были.  Наш  вон  диду  Чуприна  даже  по
Египту-стране гулял, был ли в ихнем роду  такой  лыцарь?  То-то  и  оно,  не
обращай вниманья.
   Гришка быстро, искоса взглянул на бабу Дуню, промолчал.
   - От помощничек, от ты мой работничек, - переполняясь. к нему нежностью и
жалостью, запричитала баба Дуня и потянулась  рукой  уже  настойчиво  к  его
вихрам.
   Гришка боднул ее руку головой и с  открытой  враждебностью  посмотрел  на
Кольку с Сашкой, словно перед ним стояли  именно  те  мальчишки,  с  кем  он
дрался.
   - Кто это? -требовательно и жестко спросил он  бабку.  -  Опять  каких-то
уркаганов приблудных в хату ведешь? Кормить-поить будешь?
   - Та не  уркаганы  они,  Гришенька,  -  униженно,  будто  перед  взрослым
работником  семьи,  принялась  оправдываться  баба   Дуня.-   Хорошие   они,
грамотные. Ух, какие  они,  Гришенька,  грамотные-  ужасть!  Они  бездомные,
внучек, из Ростова идут. Ты бы их взял с собой, а?.. Я б пока  хлеб  в  печь
посадила, узвару наварила, а вы б раков насбирали к борщу, а? Шо ты вот  все
один та один, дерешься со  всеми,  Прямо  Григорий  наш  Победоносец,  да  и
только. А так бы ты с ребятами побыл... А Григорий? Ты  прямо  вылитый  диду
Чуприна, наш лыцарь, тот тоже никому спуску не давал.
   Взгляд Гришки оттаял. Ему, видно, лестно было слышать, что  он  похож  на
какого-то далекого своего предка рыцаря Чуприну.
   - Возьми их с собой, Гриша. Они хорошие, а, Гриш?
   Сашка и Колька  мальчишку  уже  хорошо  разглядели:  обычный  деревенский
парнишка с выгоревшими добела волосами, загорелый, как негритенок.
   Впрочем, мальчишкой Гришка казался  лишь  поначалу.  А  заглянешь  в  его
спокойные глаза, увидишь твердо сжатые губы  и  тотчас  поймешь,  что  перед
тобой не сорванец, не куга зеленая,  у  которой  только  забавы  на  уме,  а
человек уже почти взрослый.
   С особой внимательностью,  с  каким-то  страхом,  нежностью  и  затаенной
улыбкой всматривался ему в лицо Колька. Ведь это его дед Гриша!..
   - У тебя, Гриша, есть шо нибудь из еды, шоб покормить их, а?