оему задушевному
другу,  кривому  старику-караульщику  Владимиру  Ивановичу,  что у них такие
случаи в Глазовском уезде бывали.
     А  может,  Широков  просто  ошибся?  Завтра  он  опять вызовет Сергея в
кабинет и скажет:
     - Можете продолжать учиться, Костриков. Вам не грозит исключение!
     А дома Сергея поджидала уже другая беда.
     Вечером,  когда  он  занимался  на кухне черчением, на пороге появилась
Людмила  Густавовна.  Она  была, как всегда, в голубом бумазейном капоте. На
ее прыщеватом лбу, как всегда, рожками торчали папильотки.
     - Пора спать! - сказала она ворчливо. - Нечего керосин жечь.
     - Мне еще нужно уроки готовить.
     - А мне какое дело! Керосин нынче опять на копейку подорожал.
     Людмила  Густавовна  погасила  лампу  и вышла из кухни, хлопнув дверью.
Сергей  с минуту посидел в темноте, потом нащупал наколотый на доску чертеж,
который  ему  нужно  было  завтра  отдавать  учителю, нашарил спички и зажег
лампу.  Но  не  успел он взять циркуль в руки, как дверь из коридора в кухню
снова  открылась.  На  пороге  опять  стояла  Людмила Густавовна. Можно было
подумать, что она и не отходила от дверей.
     - Кому я сказала - туши лампу!
     Она  подбежала  к  столу и с такой силой подула на лампу, что из стекла
взметнулось пламя и сейчас же погасло.
     - Никакой  человек  не  обязан  даром  держать  жильцов!  Каждый угол в
теплой  квартире стоит денег. Отопление, освещение, мытье полов в коридоре и
кухне,  -  перечисляла Людмила Густавовна в темноте плачущим голосом. - Твои
благодетели  отказались  платить.  - Она всхлипнула. - Я не могу!.. Ищи себе
другую квартиру!..
     В  этот  вечер  чертеж  так  и  не  удалось  доделать.  Всю ночь Сергей
ворочался  на  своем  сундуке с боку на бок и не мог заснуть до утра. Еще не
было  шести,  когда  он  оделся и вышел из дому. Он решил дочертить заданный
урок в классе.
     До  Арского  поля  он  почти  бежал,  не  разбирая  дороги.  В лицо дул
холодный  ветер.  Редкие  прохожие  попадались  навстречу  Сергею.  Все  они
торопились куда-то, у всех были хмурые лица.
     Только  бы  успеть  приготовить  чертеж к началу урока, - подгонял себя
Сергей,  перепрыгивая  через лужи. Он боялся даже подумать о самом страшном:
а  вдруг  его, и вправду, выгонят из училища, и Людмила Густавовна не пустит
домой  ночевать?  Тут  он  вспомнил,  что у него в классе кто-то из учеников
получает  стипендию от какого-то Казанского общества помощи бедным ученикам.
Но  кто  знает,  -  может  быть, это общество помогает только казанцам - тем
ученикам, которые родились и живут в Казани.
     А как же быть ему - уржумскому?
     Он  подошел  к  училищу.  Парадная  дверь была еще заперта - оставалось
итти  с  черного  хода.  Сергей  вбежал  во  двор  и  увидел  около  крыльца
старика-сторожа.
     С  озабоченным  лицом,  почти благоговейно, сторож чистил веничком свой
выцветший казенный мундир.
     Он,  видимо,  недавно встал, и седые жидкие волосы его были растрепаны,
а  не  расчесаны, как обычно, на прямой ряд. Сергей прошмыгнул мимо старика,
занятого столь важным делом, и помчался в свой класс.
     В  пустых  темных  и прохладных коридорах гулко раздавались его шаги. В
самом  конце коридора топилась печка. Сухие дрова стреляли и щелкали на весь
коридор, а на полу около печки дрожали красноватые тени.
     В  классе  Сергей  пристроился у окна, чтобы было посветлее, но чертить
на  парте было неудобно. Чертежная доска все время съезжала. Да и серое утро
за окном не очень-то помогало делу.
     Только  бы  успеть,  только бы успеть!.. Но работа шла плохо. То и дело
ломался  карандаш,  валился  из  рук  циркуль. Трудно работать, когда, может
быть, дня через три-четыре придется навсегда бросить учение.
     В  коридоре  пробили  часы, когда он окончил чертеж. Половина восьмого.
После  бессонной  ночи  Сергею  так захотелось спать, что он сел за парту и,
положив  голову  на  вытянутые руки, задремал. Так застал его Асеев, который
пришел в училище одним из первых:
     - Ты что - ночевал здесь, что ли? - спросил он Сергея.
     Тот  приподнял голову, и Асеев увидел, что лицо у него желтое, хмурое и
сонное.
     - Да что с тобой? Беда какая? - Асеев подсел к нему на парту.
     Сергей коротко, словно нехотя, рассказал ему про свои дела.
     Асеев только пожал плечами.
     - Хозяйка  отказала,  - велика важность! Плюнь ей в глаза и переезжай к
нам  на  Рыбнорядскую.  Мы  с  Яковлевым  как-нибудь  потеснимся.  А  насчет
Широкова тоже чего-нибудь в три головы придумаем.
     Сергей  повеселел  и  в первую же перемену пошел к надзирателю Макарову
просить, чтобы ему разрешили переехать на новую квартиру.
     Но это оказалось не так просто.
     - Дня  через  три  получишь  ответ,  -  сказал  надзиратель.  - Сначала
наведем   справки   относительно   благонадежности  твоей  новой  квартирной
хозяйки. Мы должны знать, в какой обстановке живет ученик нашего училища.
     И  Макаров  велел  Сергею  сообщить в канцелярию новый адрес. Адрес был
такой: Рыбнорядская улица, дом Сурова, квартира Мангуби.
     Три  дня  Сергей приходил в училище чуть свет и готовил тут свои уроки,
чтобы  пореже  встречаться  с  Людмилой  Густавовной. А на четвертый день он
получил, наконец, разрешение переехать на новую квартиру.
     Он  распрощался с Владиславом Спасским и остальными жильцами-студентами
и забрал свою корзинку.
     У  Людмилы  Густавовны  было  во  время  прощания такое обиженное лицо,
словно это ей, а не ее угловому жильцу отказали от квартиры.
     Переехать  и  устроиться  на новом месте Сергею было гораздо проще, чем
получить на это разрешение.
     Рядом  с  двумя  гвоздями,  на которых висели тужурки и шинели Асеева и
Яковлева, Сергей вбил третий гвоздь для своей шинели.
     В угол, где стояли две корзинки, он поставил третью.
     Все  было  готово.  Только спать Сергею было не на чем. Асеев предложил
сдвинуть  вместе  обе  железные койки, свою и Яковлева, и посредине положить
Сергея.
     Это  было бы, пожалуй, и не плохо, если бы кровати были немного пошире,
а  железные  края  у  них  не  такие острые. Кроме того, у одной из кроватей
давно не хватало ножки, и ее подпирал деревянный чурбак.
     - Лучше уж я на полу лягу. Это понадежнее будет, - сказал Сергей.
     Так  и  порешили.  Соорудили  на полу между столом и окошком постель, и
Сергей  улегся,  вытянувшись во весь рост. Этого удовольствия он себе не мог
позволить,  пока  жил  в коридоре у Людмилы Густавовны Сундстрем и ютился на
старом сундуке.


                                 Глава XXIX

ЖИЗНЬ ВТРОЕМ

     На  новом  месте  Сергею  жилось хоть и по-прежнему впроголодь, но зато
свободно.  Заниматься можно было до поздней ночи. В комнату, где жили втроем
Сергей,  Асеев  и  Яковлев, не приходила квартирная хозяйка, не высчитывала,
на сколько копеек выгорело в прошлый вечер керосина.
     Керосин  они  покупали  сами,  и  бегали  за ним все трое по очереди на
угол, в москательную лавку.
     Спать  на  полу  Сергею  пришлось  недолго.  Из четырех досок и четырех
поленьев  он  сколотил  себе широкий и длинный топчан, на котором можно было
лежать, вытянув ноги.
     Из  того,  что  было  в комнате Сергею понравился больше всего стол для
черчения. Работали за ним втроем, и всем хватало места.
     По  правде  сказать,  этот огромный стол, неизвестно как сюда попавший,
никогда  не  предназначался  для  черчения.  Это  был портновский стол, весь
покрытый следами каленого утюга.
     По  вечерам товарищи зажигали лампу под самодельным абажуром и, положив
на  стол  три  чертежных доски, дружно принимались за работу, то напевая, то
насвистывая.
     Работали  старательно  и  терпеливо.  Преподаватель  черчения Жаков был
очень  строг  и  требовал,  чтобы  на  чертеже не было ни единой помарки, ни
единого пятнышка.
     Асеев  был  неряхой  и  часто  оставлял  на блестящей ватманской бумаге
оттиски   своих   пальцев.   Поэтому   его   карманы   были   всегда  набиты
обмусоленными,  стертыми  резинками,  но  и они мало помогали делу, а только
еще  больше  пачкали бумагу. Приходилось прибегать к последнему средству - к
хлебному  мякишу.  Специально  для  этой цели товарищи через день покупали в
булочной полфунта ситного.
     При  покупке  обязательно просили у приказчика, чтобы тот отвесил им не
горбушку,  а  серединку.  Хрусткие,  поджаристые корочки товарищи съедали по
дороге  из  булочной,  а  мякиш  делили  на  три равные части и берегли, как
зеницу ока.
     У  Асеева  ситный  кончался раньше, чем у всех. Половина у него уходила
на  подчистку  пятен, а другую половину он незаметно для самого себя съедал,
отщипывая  кусочек  за  кусочком.  Когда  от  мякиша  у него оставались одни
только  крошки,  он  начинал  приставать  к  Сергею  и просить у него взаймы
кусочек ситного.
     - Опять съел? - удивлялся Сергей.
     - Съел,  -  признавался  Асеев. - Уж очень он сегодня мягкий и вкусный,
чорт бы его побрал!
     Для товарищей белый хлеб был лакомством.
     - Последний  раз  даю,  -  предупреждал Сергей и, отломив от своей доли
кусок, протягивал Асееву.
     - Дай  еще,  -  снова  просил  Асеев через полчаса. - На что тебе нужен
ситный? У тебя чертежи и без того чистые выходят.
     Товарищи  вместе  чертили, вместе решали геометрические задачи. А утром
они  втроем  отправлялись  на  Арское поле, в училище. За разговорами дорога
казалась короче.
     Сергею   жилось   теперь  гораздо  веселее,  чем  прежде.  Одно  только
беспокоило его: надо платить за учение, а денег нет.
     Сергей  подал  прошение в педагогический совет Казанского промышленного
училища и со дня на день ждал ответа.
     Прошение было не многословно.
     Много  точно  таких  же  бумажек  поступало  каждое  полугодие  в совет
училища. Писались такие прошения одинаково - по форме:

                                                     "В Педагогический Совет
                                           Казанского промышленного училища.

                                               Ученика низшего механического
                                                   училища Кострикова Сергея

                                  Прошение

     Не   имея   денег   для  взноса  платы  за  право  учения  в  Казанском
промышленном  училище,  честь  имею  покорнейше просить Педагогический Совет
Казанского промышленного училища освободить меня от вышеупомянутой платы".

     Второе  прошение  Сергей подал в Общество вспомоществования нуждающимся
учащимся.  Это  прошение тоже было написано по форме. Сергей просил "оказать
ему помощь в виде денежного единовременного или ежемесячного пособия".
     В  Обществе  на  его  прошении  написали:  "На  три  месяца  5 рублей с
февраля. Очень б. Ничего не получает. На что живет, неизвестно".
     Буква "б" означала слово "беден".
     - Нечего  сказать,  помогают  учащимся!  - со злостью сказал Яковлев. -
Отвалили  пятерку  в  месяц  -  и  отделались.  На еду тебе с грехом пополам
хватит, а сапоги чинить на что будешь?
     Но  когда  Сергей  пришел получать пособие, сердитый и сонный секретарь
объявил ему, что деньги он будет получать только два месяца.
     - Так   на  заседании  постановили.  Два  месяца  по  пятерке.  Читайте
протокол.
     И  секретарь  ткнул  пальцем  в  развернутый лист бумаги, где в длинном
списке   "нуждающихся"   Сергей   нашел   и  свое  имя,  выведенное  круглым
канцелярским почерком.
     Сергей  прочитал  протокол, получил пятерку и молча вышел из канцелярии
"Общества".
     Он  думал  об  одном,  как  бы  только  протянуть  ему  этот  год. А на
следующий  год  он  постарается обойтись без всяких попечителей и "Обществ".
Пойдет на практику куда-нибудь на завод или в ремонтные мастерские.
     Конечно,  не  плохо  бы  и  нынешним  летом  подработать денег на зиму.
Только  возьмут  ли  первоклассника? Если бы взяли - он пошел бы с радостью.
Все  равно  летом  ему  ехать  некуда,  да и не на что. К бабушке Маланье не
поедешь,  она  сама еле-еле концы с концами сводит. В приют тоже не поедешь.
Польнер не отвечает ему ни на одно письмо.
     Может,  он  уже давно и приютским-то не считается? Нет, нужно надеяться
только на свои руки!


x x x

     К весне Сергей заболел.
     Он  долго  не  хотел  поддаваться болезни. Захвораешь - сляжешь. А если
сляжешь,  -  значит,  не будешь ходить в училище. Сейчас для Сергея это было
немыслимо.
     Разве  можно  заболеть,  когда  педагогический совет еще не дал ответа,
освободит  ли  он  от платы Сергея или уволит из училища? Нельзя поддаваться
болезни,  нельзя  пропускать  уроки.  Надо каждый день бывать в мастерских и
лабораториях, надо учиться на круглые пятерки.
     Но   как  ни  крепился  Сергей,  а  лихорадка  делала  свое  дело.  Его
потягивало,  знобило и трясло. Все одеяла и шинели, которыми укрывали Сергея
товарищи,  не  могли  его согреть. Не помогал и крутой кипяток, хотя Сергей,
обжигаясь, глотал по пяти стаканов чая подряд.
     - У  нас здесь редко кто лихорадкой не болеет. Такой уж город гнилой, -
говорил  Сергею старичок-дворник. - Как весной в половодье Волга разольется,
так  и  затопит  низкие  места.  До  пол-лета  сырость не просыхает - чистое
болото. А для лихорадки сырые места - самое раздолье.
     - Нужно  бы  тебе,  парень,  чаю  с  малиной  выпить, в баню попариться
сходить!  -  кричал  дворник  вдогонку  Сергею,  когда  тот утром выходил из
дверей с чертежами и книжками.
     - Ничего,  дедушка, и так пройдет! - отмахивался Сергей. - Ляжешь, да и
разлежишься.
     И он не пропускал ни одного дня ученья.
     Желтый,  осунувшийся,  дрожа  от  озноба,  он  просиживал  в  классе от
первого  урока  до  последнего,  а  однажды  даже отправился с экскурсией на
парафиновый  завод.  Но по дороге ему стало так плохо, что Асееву и Яковлеву
пришлось вести его под руки.
     Дома  по  вечерам  Сергей  вычерчивал  детали машин, чуть ли не лежа на
столе.  А  когда  приходило  время  укладываться,  у него уже не хватало сил
раздеться и лечь.
     Стянув  с  ноги сапог, он просиживал так несколько минут. От слабости у
него  кружилась  голова  и  его  покачивало,  но  он  старался сидеть прямо,
опираясь  обеими  руками  на края топчана. Только по плечам, которые дрожали
мелкой  дрожью,  Асеев и Яковлев видели, что Сергея опять лихорадит или, как
говорил старик-дворник, "бьет".
     Однажды  Асеев  слышал, как Сергей, уже лежа в постели и завернувшись в
одеяло с головой, вдруг сказал негромко, но внятно: "Спи, Сергей, спи".
     Асеев так и не понял, во сне ли это говорил Сергей или бредил.


                                 Глава XXX

ДРУЗЬЯ ДЕТСТВА ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ

     Недели   за   две   до  роспуска  учеников  на  каникулы  в  канцелярии
промышленного  училища  на  стене  был  вывешен список с фамилиями учеников,
"уволенных  на  летние каникулы к родителям, родственникам или на практику".
В списке первого класса, где учился Сергей, значились следующие фамилии:

     1. Асеев Дмитрий. Город Уфа - к родителям.
     2.   Веселицкий   Василий.  Город  Сенгелей  Симбирской  губернии  -  к
родителям.
     3. Дедюхин Иван. Город Сарапул - к родителям.
     4.   Желудков   Николай.   Город   Слободской   Вятской  губернии  -  к
родственникам.

     И  так  дальше,  по  алфавиту до буквы К и после нее. Кто ехал в Нижний
Новгород,  кто  в  область  войска  Донского,  кто  в Вятку, кто в Царицын и
Самару,  кто  куда,  -  но  все  ученики  ехали к родителям и родственникам.
Только  двое во всем классе направлялись педагогическим советом на практику:
Костриков  Сергей  - в город Симбирск на завод Сангова и еще один парнишка -
на  Казанский пороховой завод. Сергей был рад. Он сам месяца два тому назад,
когда  его  освободили,  наконец,  от платы за учение, просил педагогический
совет  послать  его  на практику. Он был одним из лучших учеников, и поэтому
его просьбу уважили.
     Новый,   незнакомый   город  Симбирск,  неизвестный  завод  Сангова,  а
главное,  будущая  практика  - все казалось Сергею заманчивым, и у него было
одно  желание  -  скорее  ехать.  Кто  знает,  может  быть,  удастся столько
заработать  за лето на этом заводе, что хватит на весь учебный год. И тогда,
значит, не придется больше подавать прошения о пособиях.
     До  роспуска на каникулы оставалось еще добрых две недели, но уже суета
и  то  особенное  оживление, которое предшествует всегда отъезду, проникло в
училище.  Да и весна, верно, давала себя чувствовать. Солнце щедро сияло над
городом,  и  солнечные  зайчики  прыгали  и  плясали  повсюду:  и  по стенам
классов,  и  по  лицам  учеников,  и  по сюртукам строгих и хмурых учителей,
которые,  казалось,  посветлели  и  помолодели  от  весеннего солнца. И даже
надзиратели,  чем-то  похожие  на сердитых шершней, не налетали, как раньше,
на учеников с угрюмым жужжанием.
     Окна  в  классах  были  открыты  настежь. Черный и влажный пустырь весь
зазеленел. На школьных молодых березах появилась легкая и нежная листва.
     Ученики ходили в шинелях нараспашку и в сдвинутых на затылок фуражках.
     Разговоры  у  всех теперь начинались с одного: "А вот у нас летом..." И
дальше  шли  почти  сказочные  рассказы о том, какие огромные яблоки и груши
растут  летом  "у  нас  в  Великих  Луках"  или  "у нас под Самарой" и какие
замечательные язи и окуни клюют там на живца.
     Сергей  тоже  ходил в расстегнутой шинели и насвистывал что-то веселое.
Он  уже  собирался  ехать  на  пароходе  в  Симбирск, когда вдруг неожиданно
пришло  письмо  из  Уржума,  а  вместе  с письмом пришли и деньги на дорогу.
Письмо  было от Польнера. Сергей перечитал его два раза, но все никак не мог
понять  толком,  кто  же  посылает  ему  на дорогу деньги. То ли сам Польнер
вспомнил,   наконец,   о   нем,   то   ли  купцы-попечители  вздумали  опять
облагодетельствовать "сиротку"?
     Сергей  уже  крепко  свыкся  с  мыслью,  что  он  поедет  на практику в
Симбирск,  и  вдруг  такая  перемена! Он даже не знал, что ему делать - куда
ехать: в Уржум или на практику? Но выбирать долго не пришлось.
     Инспектор  Широков  объяснил  ему,  что  он, как воспитанник приюта, не
имеет  права  до  совершеннолетия  распоряжаться собой без ведома приютского
начальства. Раз выслали деньги - надо ехать. И Сергей поехал.
     Самый дешевый путь из Казани в Уржум был пароходом.
     До  пристани  Сергея  никто  не  провожал  - его товарищи и сожители по
комнате уехали домой еще накануне.
     С  маленькой  корзинкой  в  руках  он  еле  пробрался  на пароход через
большую,  шумную  толпу  провожающих.  Уезжало  много народа, да и провожало
немало.  До отхода оставалось с полчаса. В каюте четвертого класса, большой,
низкой  и  полутемной,  было  тесно  и  душно,  как  в  тюрьме. Вся она была
заставлена и завалена узлами, ящиками и кадками.
     Плакали грудные младенцы, крикливо и уныло убаюкивали их женщины.
     Какой-то  белобрысый  парень, сидя на грязном кособоком мешке, боязливо
и тихо тренькал на балалайке.
     Сергей  оставался в каюте недолго. Он снова взял подмышку свою корзинку
и  вышел  на  нижнюю палубу. Тут тоже было грязно и шумно, но зато поближе к
воде и все-таки на воздухе.
     Скоро  пароход  отчалил.  Сергей  подошел к борту, прислонился к нему и
стал  смотреть, как уходит назад грязная казанская пристань с ее неугомонной
толчеей.
     Вот  он  впервые едет на каникулы домой. Всего восемь месяцев прожил он
в  Казани,  а  уж  кажется,  что в Уржуме целых пять лет не бывал. Любопытно
будет  теперь  пройтись  по  длинным,  горбатым,  точно коромысло, уржумским
улицам, встретить знакомых людей, побывать на мельнице, в Мещанском лесу...
     После  этого  лета  ему в Уржуме, пожалуй, не гостить. В будущем году -
практика, а потом - на работу.
     Целые  сутки  провел  Сергей  на  пароходе  "Кама",  а  все не уходил с
палубы.  Даже и спал здесь, пристрои