- ведь там гиацинтовый ара,
надменный гиацинтовый ара! Я давно любил его без взаимности - он на меня
не обращал ни малейшего внимания, а со старушкой служительницей флиртовал
напропалую и своим "Арра!" умудрялся выразить целую гамму чувств: радость
встречи, боль разлуки, отчаяние, ярость. А я стоял и завидовал старушке...
   Гигантский темно-синий попугай сидел вверху на жердочке и обстоятельно
чистил свой великолепно изогнутый грифельный клюв такой же грифельной
крючковатой лапой.
   - Ара! - позвал я, остановившись у решетки. - Ара, ара!
   Попугай искоса, презрительно глянул на меня сверху, потом неторопливо
передвинулся к боковой сетке, вскарабкался к самому потолку вольера и
повис там, прочно уцепившись когтями. "Ах, так! Ну погоди же, зазнайка!" -
подумал я и начал внушать.
   Ара перевернулся головой вниз и поглядел на меня, будто не доверяя
своим глазам. Потом он начал спускаться вниз, перебирая клювом и лапами по
наружной решетке: видно было, что он спешит изо всех сил, но не может же
такая солидная птица бежать вприпрыжку, словно воробей какой-нибудь.
Наконец ара повис на решетке так, что наши глаза оказались точно на одном
уровне. Он повернул голову и уставился на меня своим темно-карим глазом в
ярко-желтом охряном ободке. Я впервые заметил, что от клюва у него
наискось отходит вытянутый желтый треугольник чуть посветлее, лимонного
цвета - даже не знаю, как можно было не заметить это яркое украшение, ведь
я столько глазел на ару. Попугай взмахнул крыльями и плотно прижался к
решетке, словно пытаясь протиснуться сквозь нее. Он вел себя так, будто
встретился с давно утраченным другом и не может прийти в себя от изумления
и радости.
   - Арра! - проворковал он и соскочил на пол.
   - До чего здорово! - восторженно прошептал Славка. - Это ты здорово,
старик!
   Я вообще-то ничего конкретного не внушал аре, повторял лишь одно: "Ты
меня любишь, очень любишь, я твой лучший друг!" Мне интересно было
поглядеть, что он будет делать.
   Ара презабавно раскачивался на полу клетки, переминаясь с ноги на ногу
и повертывая голову из стороны в сторону. В этой неторопливой раскачке
чувствовался своеобразный ритм и определенная эмоциональная окраска. Ара
явно танцевал, чтобы доказать мне свою искреннюю любовь; это был танец в
мою честь.
   - Ара! - растроганно сказал я.
   Попугай опять взобрался на уровень моих глаз и принялся ожесточенно
кусать решетку. Он захватывал прутья своим могучим клювом, как клещами, и
тряс, и дергал их, пытаясь пробраться ко мне и ринуться в мои объятия. Он
повторял:
   "Арра! арра!" - нежным, воркующим голосом, ничуть не похожим на
обычный, звонкий и пронзительный свой вопль. Он распластывался на решетке,
прижимаясь к ней грудью, и во всю ширь распахивал могучие густо-синие
крылья.
   Славка потрясенно таращил глаза. Но мне вдруг стало грустно.
   - Ничего ты меня не любишь! - сказал я попугаю, любуясь его умными
блестящими глазами, которые сейчас с такой нежностью смотрели на меня. -
Все это, брат, фокусы-покусы, а на деле плевал ты на меня с высотного
здания на площади Восстания. И правильно.
   - Ну-ну, старик! - тревожно заговорил Славка. - Ты эти номера брось!
Тоже мне Драма в Зоопарке, или же Несчастная любовь молодого ученого к
заколдованной принцессе! Пошли дальше. К медведям, что ли. А еще лучше - к
кошечкам. Жирафу, пожалуй, не надо трогать - она уж очень заметная; начнет
если какие номера откалывать, так со всего Зоопарка люди сбегутся. А ты
выбери какого-нибудь котика пофасонистее - леопарда или ягуара, например.
И пускай они поработают!
   Я еще раз тихонько сказал:
   - Ара!
   Попугай так прижался к решетке, что ее черноватые прутья плотно
впечатались в синее блестящее оперение и встопорщенные кончики перьев
просунулись наружу.
   - Ар-ра! - проникновенно и страстно крикнул гиацинтовый красавец.
   Нет, правда, я его всегда очень любил, и мне хотелось, чтоб он так и
продолжал обожать меня, но я отключился и с легкой грустью увидел, как ара
недоумевающе встряхнулся, отчужденно посмотрел на меня, взобрался по
решетке под самый потолок и повис там вниз головой.
   Около хищников столпились, похоже, все, кто был тогда в Зоопарке. Звери
к тому же были сонные, вялые и равнодушные.
   Мой любимец гепард спал как убитый, уткнувшись головой в задний угол
клетки; хотел я его разбудить, да пожалел милого зверя: пускай отсыпается
после шумного и неприятного дня. Я с ним не раз беседовал наедине -рано
утром, когда шел не в институт, а в библиотеку, либо вот так, по вечерам;
говорил ему всякие льстивые слова вкрадчивым голосом, вроде как своему
Барсу, а он внимательно слушал, стоя у самой решетки, и иногда задумчиво
наклонял свою умную золотистую морду с черными изогнутыми полосами по
бокам; полосы эти походят на глубокие трагические морщины, нарисованные
неумелым гримером, и придают гепарду скорбное и вдумчивое выражение. Но
сейчас тут толпилось несколько молодых парочек, и дети шныряли, и будить
гепарда явно не стоило.
   Его соседей - львов - тоже созерцали многие граждане, обмениваясь
негромкими почтительными замечаниями. Львы, как и подобает царям зверей,
держались величественно и индифферентно, зевали с царской широтой и
непринужденностью и подергивали гибкими палевыми хвостами с темными
кисточками. Старый лев с лицом прокаженного короля в рыжем ореоле косматой
гривы смотрел поверх людей с таким величественным усталым презрением, что
один из царей природы, самый захудалый, возмутился: мол, это уж он не по
рангу действует, субординацию надо соблюдать. И начал опасливым
полушепотом клепать на льва: жрет, дескать, уйму, сколько денег
государству стоит, а на что он вообще-то? Но ни львы, ни люди не принимали
его всерьез.
   Мы обогнули "блок хищников". С другой стороны народу было меньше, но
условия все равно неподходящие: тут тройка мальчишек висит на перекладине
и считает, сколько пятен на ягуаре, там какой-то гражданин довольно точно
пересказывает содержанке книги Джима Корбетта о леопардах-людоедах.
Слушатели ахают и вовсю глазеют на расписного красавчика, а тот лежит в
клетке на спине, закинув голову и оскалив зубы, как дохлый, и только брюхо
ритмично вздымается от дыхания. И никуда не подступишься, хоть плачь.
   Мы медленно шли вдоль клетки хищников, и у меня постепенно созревал
план.
   План был неплох, - но вот время! Где теперь возьмешь время! Эх, надо же
мне было дотянуть до последнего дня! А завтра, в воскресенье, тут с утра
до вечера будет толчея страшнейшая... "Что же делать, что же делать? -
терзался я, остановившись у клетки оцелота. - Ведь уже двадцать минут
девятого, скоро выставят нас отсюда".
   Славка так притих, что я о нем иногда совсем забывал. Но сейчас он
прошептал:
   - Никого поблизости нет, обработай этого котика!
   Оцелот сладко спал на боку, подложив правую переднюю лапу под полосатую
щеку; его серебристое брюхо в черных пятнышках и полосатые окорочка меня
всегда восхищали, а мордой он был удивительно похож на Барса - только нос
широкий, длинный и с очень широкими красновато-розовыми ноздрями. Я стоял,
смотрел на оцелота и вдруг придумал очень подходящий номер, только оцелот
тут был ни при чем. Да, это, пожалуй, именно то, что надо. Вот тогда-то
мне и припомнилось снова изречение Марка Твена о фортуне.
   - Славка, давай в темпе к пруду! - крикнул я на бегу.
   Пруд был красно-золотым и черным от яркого закатного неба и густеющих
вечерних теней. Птицы готовились на ночь. Белоснежный лебедь-кликун на
зеленом пологом берегу сушил крылья, приподняв их и сблизив концами перед
грудью. Другой лебедь, тоже белый, но с черной немыслимо гибкой шеей и
ярким коралловым наростом на клюве, сосредоточенно чистил и наглаживал
перья, стоя на мелководье, на прибрежном галечнике, четко просвечивающем
сквозь тонкий слой воды. Чуть поодаль плавали серые черношеие гуси с
черными клювами.
   "Эх, придется гусей, что ли! - с досадой подумал я. - Жаль, с лебедями
было бы эффектнее! Но лебедей слишком мало. Нет, было бы время - вот
именно, надо бы проверить это сначала на одной-двух птицах. Я ведь с
самого начала имел дело только с одним, максимум с двумя перципиентами. С
целой группой может ничего не получиться. Ну, делать нечего, рискнем".
   Гуси медленно подплывали к берегу. Я уставился на них, напряг волю и
воображение...
   - Гляди, гляди, как гуси играют интересно! - крикнул кто-то неподалеку.
   Гуси работали четко и точно, как хорошо обученный взвод: дружно ныряли,
выставив на поверхность треугольные хвостики и черные перепончатые лапы,
так же дружно выныривали и, отряхиваясь, занимали свои места в строю (они
теперь плыли гуськом, с равными интервалами). Они одновременно вскидывали
и распахивали крылья, а потом медленно складывали их, - получалось красиво.
   Они послушно поворачивали то вправо, то влево, строго держа равнение и
соблюдая интервалы. Я даже провел их вдоль берега красивой спиралью.
   Потом Славка шепнул, что подходит сторож, и мы медленно, со скучающим и
независимым видом отошли от пруда, а как только свернули в боковую
аллейку, то немедленно прибавили шагу. Я почти бежал - время было совсем
на исходе.
   - Куда это мы? - догоняя меня, спросил Славка.
   Я молча махнул рукой, указывая направление. Я сообразил, что в закутке,
где помещаются рыси, каракалы, камышовые коты и среди них почему-то черная
пантера, народу будет наверняка меньше - это и в стороне от главных
магистралей, и не все знают, что тут есть такие интересные хищники.
   Еще издали я увидел, что рассчитал правильно - тупичок был почти пуст.
Ох, и дорого обошлось мне это "почти"!
   Но теперь надо рассказать, что именно я придумал вот так, на ходу. Ну,
сначала я думал: вот, мол, показать бы этим скептикам из институтского
зала, как меня слушаются даже совсем чужие звери и птицы. Вот это было бы
демонстрацией - в привычных условиях, никакой травмы для перципиентов!
Потом сообразил, что все это опять же свалят на гипноз. Да я и сам не
знаю, есть ли здесь четкая граница между телепатией и гипнозом. Потом -
никто из них не говорит, кроме гиацинтового ары, который все интонации к
единственному своему слову разработал полностью самостоятельно, без всяких
там "феноменов пси"; значит, неизвестно, мыслят ли они, возможен ли с ними
сколько-нибудь плодотворный контакт. Правда, можно бы кое-кого обучить...
А можно и другое.
   А другое - вот что: мне совершенно не к чему ориентироваться на всю эту
ученую публику. Не поодиночке же мне их сюда таскать, в Зоопарк, а никакой
комиссии они сейчас создавать для нас не будут, слишком я позорно
оскандалился перед такой достопочтенной аудиторией, да и Володя немногого
добился на практике, хоть и произнес такую толковую вступительную речь.
Это теперь надо ждать и ждать, пока они остынут, забудут, попробуют снова
нам поверить. А мне ждать некогда, мне послезавтра в институт идти. Вот
именно - институт! Тебя ведь что волнует сейчас больше всего? Институт!
Как ты появишься в институте после всей шумихи и такого позорного провала,
что тебе будут говорить, о чем будут спрашивать, - как на это отвечать. А
вот как - делом! Сразу же, не распространяясь о провале, пригласить всех
желающих в Зоопарк. Сегодня вечером, мол, в двадцать ноль-ноль. И все. Это
сразу отобьет охоту скептически улыбаться и сочувственно вздыхать в глаза
и за глаза.
   До этого я додумался, именно глядя на оцелота. Почему? Можно объяснить,
но не стоит, долго получится, тут длинная цепь ассоциаций, начиная с
несчастного замученного оцелота, о котором рассказывает Джеймс Даррел в
книге "Земля шорохов", и другого оцелота, которого так терпеливо
дрессировал Дуров. В общем, когда с гусями получилось, я сообразил, что
этого мало:
   красиво, но все же можно отнести целиком за счет гипноза. Нужно
подняться еще на пару ступенек выше - к медведям либо к кошачьему
семейству. Багира, черная пантера, - вот это эффектно! Если ее обучить
говорить - хоть немного, не больше, чем моих котов, - можно будет
доказать, что существует телепатический контакт. Ну, пускай даже
логических доказательств и не будет - а зато какой эффект! Незабываемый!
Все закачаются!
   Примерно вот на таком уровне я тогда мыслил. Что ж, пока неясно,
поумнел ли я хоть немного с тех пор. Под влиянием бедствий, которые якобы
закаляют дух и обостряют мысль. Впрочем, что это за бедствия! Наверное, о
таких подлинные мудрецы сочли бы просто непристойным всерьез
разговаривать. Словом, не знаю, по совести говоря. Иногда - мне кажется,
что я если не поумнел, то повзрослел как будто; а иногда убеждаюсь, что
ничего подобного не произошло.
   Я тогда уже порядком устал и от мыслей, и от беготни и спешки, и от
трех сеансов гипноза, но настроен был бодро, полностью верил в свои силы -
будто и не я это всего час назад хандрил, боялся и людей, и одиночества,
готов был в любой момент разреветься, как дошкольник. А когда я подумал об
этом и понял, что вдруг, словно чудом, стряхнул с себя этот проклятый
невроз, эту давящую апатию и меланхолию, мне стало еще радостней, и
показалось, что сейчас мне любое дело по плечу и любое море не выше, чем
по колено, - подкатай брюки да шагай! Как я сейчас понимаю, это тоже была
нервная взвинченность, а не норма, невроз вовсе еще не прошел, а только
болезненная апатия сменилась таким же болезненным, лихорадочным
оживлением. Но тогда я чувствовал себя счастливым, сильным, удачливым,
готовым на любые подвиги и приключения.
   Подошли мы к клетке Багиры. Между прочим, это я просто так привык
называть черную пантеру из-за киплинговской "Книги джунглей", а вообще-то
я не знаю, как зовут здешнюю кису. И даже вполне возможно, что Багирой я
ее зову так же безосновательно, как Славка в детстве звал своего кота.
   Черная пантера - это ведь, собственно, никакой не особый вид хищника, а
просто леопард с необычной окраской. Бывают среди разных животных и птиц
редкие особи - альбиносы, у которых резко недостает красящего пигмента:
   белые волки, белые киты (как легендарный Моби Дик), белые вороны,
беловолосые люди с обесцвеченной кожей и прозрачными светлыми глазами в
красноватых веках. А у четы обычных леопардов иногда рождаются детеныши с
избытком пигмента, и шкурка у них из-за этого получается не золотистая, а
очень темная, почти совсем черная, и красивые крапчатые узоры, характерные
для леопарда, на этом фоне еле заметны, надо внимательно приглядеться,
чтобы их различить.
   Но, даже зная все это, не можешь отделаться от впечатления, что черная
пантера - это не леопард, а совсем другой зверь, гораздо более опасный,
мрачный и умный, что ее черное, гибкое, матово блестящее тело построено по
иному, более четкому принципу, чем у леопарда. Леопард в клетке выглядит
уж слишком нарядным и праздничным, а потому беспечным и добродушным; все
время забываешь, что эти контрастные цвета, резкие, яркие пятна -
превосходный камуфляж для джунглей с их ослепительной игрой светотени, и
просто любуешься этим кошачьим франтом, этим изящным аристократом. А у
черной пантеры ничто не нарушает впечатления, все подчинено одной цели -
нападению, убийству. И черный цвет тут очень к месту: он заранее должен
устрашать намеченную жертву, парализовать страхом (ну, это, конечно, уж
чисто человеческая точка зрения и человеческие критерии внешности). И
потом - не знаю, может, это просто совпадение, но я никогда не видал
черную пантеру спящей и очень редко видел, чтобы она лежала; вечно она
кружит по клетке своей пружинистой, целеустремленной походкой, будто
вот-вот ей откроют дверь, и она ринется на свою добычу. А обычные
леопарды, наоборот, почти всегда валяются в грациозной позе и дрыхнут
беспросыпно.
   И в этот раз Багира тоже пробегала по клетке с таким деловым видом,
будто учуяла превосходную добычу, следует за ней по пятам и вот-вот
прыгнет своей жертве на спину, вонзит клыки в загривок. Вид у нее, как
всегда, был мрачный и зловещий, но в моем тогдашнем приподнятом настроении
меня это только подзадоривало. И я смотрел на пантеру с добродушным
восторгом - валяй, мол, кисонька, старайся, создавай впечатление!
   Справа от Багиры, у клетки с камышовыми котами, стоял единственный
посетитель этого закутка - крохотный, худенький старичок, в длинном, чуть
не до щиколоток, черном пальто, совсем заношенном и побелевшем на швах.
Когда мы подошли и остановились у клетки пантеры, старичок тоже перешел
сюда и, сложив на отсутствующем животе синеватые суставчатые лапки, стал
смотреть, как мечется по клетке черный демон с яростными светлыми глазами.
Он смотрел и молчал, кротко улыбаясь и помаргивая воспаленными
морщинистыми веками.
   Я хотел было внушить старичку, чтобы он убирался отсюда поскорей, но
потом придумал более остроумный вариант, который заодно служил и
пристрелкой для главного опыта. Я внушил Багире, что этот человек - ее
кровный враг, что он хочет ее гибели и именно для этого околачивается у
клетки.
   Тут я понял, что демоническая внешность черной пантеры все же обманчива:
   Багира не всегда жаждет крови и мысленно преследует добычу, как это мне
казалось, просто ее походка и мрачная, зловещая окраска вызывают такие
представления. А вот сейчас Багира действительно готова была прыгнуть и
убить.
   - Ой! - тихо простонал Славка и попятился.
   Мне и самому стало страшно, когда Багира впилась своими загадочными,
фосфорически мерцающими глазами в старичка и глухо, на басовых нотах
зарычала, встопорщив толстенные черные усы и обнажив грозные клыки. Я
решил уже переменить тему внушения, но не успел и невольно отшатнулся:
Багира встала на дыбы и всем телом бросилась на решетку. Она рычала,
захлебываясь от ярости, и трясла своими мощными черными лапами толстые
железные прутья.
   Казалось, они вот-вот прогнутся или вылетят из гнезд. Я поспешно начал
внушать Багире: "Успокойся, врагов нет, все хорошо. Ты хочешь лечь и
отдохнуть, ты устала!" На какую-то долю секунды я усомнился, что внушение
удастся; но Багира вдруг глубоко, совсем по-человечески вздохнула, глухо
мяукнула, будто жалуясь, и сразу потеряла интерес и к старичку, и к
решетке, и ко всему на свете, - очень красиво улеглась в уголке, положив
голову на вытянутые вперед лапы, и застыла в этой позе, как статуя из
черного дерева.
   Я обернулся к старичку, чтобы его успокоить. Но и тут внешность
оказалась обманчивой: этот гномик с морщинистым желтым личиком и
выцветшими голубыми глазками оказался прямо-таки непробиваемым,
противоударным, пыле- и влагонепроницаемым, несгораемым и так далее.
Волшебный какой-то старик!
   Славка потом утверждал, что никакого тут волшебства и прочей мистики
нет, а все дело в том, что этот морщинистый гномик был просто идиот. На
старичка все эти угрозы Багиры явно не действовали. Он все так же кротко
улыбался, помаргивая блеклыми глазками, и держал свои невесомые лапки на
несуществующем животе.
   - Пантера-то, а? - обратился я к нему.
   Его улыбка стала шире, обнажила бледные десны, порознь торчащие
тускло-желтые зубы и гнилые, черные пеньки. Я невольно отодвинулся.
   - Это она играет, - тоненько проскрипел старичок. - Это ей в клетке
скучно.
   - А вы не испугались, когда она бросалась и рычала?
   - Да ведь тут решетка! - простодушно изумился он. - Вы не бойтесь, тут
решетка. Хи-хи-хи!
   И он весело подмигнул мне, приглашая отрешиться от трусости. Вот какой
крепкий оказался старичок!
   Я о нем говорю так много потому, что этот стойкий, жизнерадостный
гномик, будто нарочно оказавшись в закутке с рысями и пантерой, очень
сильно повлиял на исход затеянного мной опыта. Если б он там не торчал,
мне не пришлось бы еще и перед самым опытом трижды проводить внушение - я
же понимал, что нельзя так нерасчетливо расходовать нервную энергию, а тем
более после всех предыдущих опытов и сумасшедшей беготни по Зоопарку.
   А я сначала разозлил Багиру, чтобы напугать и прогнать старичка; потом
я ее успокоил. Теперь надо было удалять старичка: он все не уходил и явно
стремился побеседовать, между т