Ванечки
Бейбаклуши").  Где  только  не  побывал  ее  герой: у человека из сахара, на
планете  из  шоколада, у людей из мыла, у людей изо льда, у людей из резины,
у  людей-облаков,  на грустной планете, на юной планете, у "самых-самых" (то
есть  у  самого  сильного  человека, у самого толстого, самого бедного и так
далее),  у  людей  из  бумаги (в линейку и в клеточку), у людей из табака, в
стране  без  сна  (где  колыбельную  заменяет  звон  будильника), у людей из
ветра,  в  стране  "ни"  (где не умеют говорить ни да, ни нет), в стране без
единой  ошибки (то есть в такой, какой пока нет, но какая, возможно, будет).
Я  напоминаю  здесь об этой книжонке не только для саморекламы, но и потому,
что  многие дети, едва на нее глянув или просмотрев первые страницы, словом,
даже  не  дочитав  до  конца, принимались выдумывать страны и людей из самых
немыслимых материалов, от алебастра до ваты и... электроэнергии!
     Овладев   идеей   и  замыслом,  дети  стали  обращаться  с  персонажами
по-своему,  так,  как они обычно обращаются с игрушками. Если книга вызывает
желание играть - значит, она имеет успех, так мне кажется.


                              Матерчатый мишка
                               (см. главу 31)

     Существует  немало  убедительных  объяснений, почему в мире игрушек так
много  мохнатых  и  матерчатых  мишек, резиновых собак, деревянных лошадок и
других  животных.  Каждая игрушка выполняет свою эмоциональную роль, что уже
было   проиллюстрировано  на  примерах.  Ребенок,  прихвативший  с  собой  в
кроватку  матерчатого  или  мохнатого  мишку,  вправе не знать, зачем он это
делает.  Мы же более или менее знаем. Ребенок получает от игрушки то тепло и
покровительство,  которые  в  данную  минуту  не могут дать ему самим фактом
своего  физического  присутствия  отец  и  мать. Деревянная лошадка-качалка,
возможно,  как-то  связана  с  восхищением кавалерией и где-то подспудно, по
крайней  мере  в  давние  времена,  с воспитанием в военном духе. Однако для
исчерпывающего  объяснения  отношений, связывающих ребенка с игрушкой в виде
животного,  наверное,  следовало  бы  заглянуть еще дальше, в глубь веков. В
далекие-далекие  времена,  когда  человек  приручил  первых животных и когда
рядом  с  жильем семьи или племени появились первые детеныши-щенята, которым
так  хорошо  расти  вместе  с  детьми.  Или еще дальше, в глубины тотемизма,
когда  не  только  малое  дитя,  но  все  охотничье  племя имело животного -
покровителя  и  благодетеля,  которого  они  провозглашали  своим  предком и
именем которого себя называли.
     Первый  контакт  с  животными  носил магический характер. Теория о том,
что  ребенок,  развиваясь,  возможно,  переживает  эту  стадию, в свое время
показалась  кое-кому  заманчивой,  но для нас не совсем убедительной. Однако
что-то  от  тотема  есть  в  игрушечном  мохнатом медвежонке; да и край, где
обитает  медведь,  в  чем-то  мифический, хотя он отнюдь не плод фантазии, а
вполне доступная реальность.
     Ребенок,  став  взрослым,  забудет  своего  "медведя  для  игры". Но не
совсем.  Добродушное  животное  продолжает  нежиться где-то внутри него, как
когда-то  в  теплой  постели,  и  в  один прекрасный день нежданно-негаданно
выпрыгнет наружу, для незоркого глаза неузнаваемый...
     Так,  мы  с удивлением обнаружили его в книге В.Гордона Чайлда "Человек
создает  себя  сам"  ("L'uomo crea se stesso", Einaudi, Torino, 1952). Автор
рассуждает совершенно о другом:

               "Какая-то степень абстракции присуща любому языку. После того
          как  мы  изъяли  понятие медведя из его родной стихии, из реальной
          обстановки, и лишили его многих свойственных ему одному атрибутов,
          можно  сочетать  это  понятие  с другими, столь же абстрактными, и
          придать  ему  иные  атрибуты,  даже  если  такого  медведя в такой
          обстановке и с такими атрибутами вам видеть никогда не доводилось.
          Можно,  например,  говорить о медведе, обладающем даром слова, или
          описать  его играющим на музыкальном инструменте. Можно прибегнуть
          и  к  игре  словами,  она  будет содействовать появлению мифов или
          магии,  но  может  привести  и  к  изобретению,  если то, о чем вы
          говорите  или думаете, реально осуществимо, поддается опробованию.
          Сказка о крылатых людях намного опередила изобретение летательного
          аппарата, которое оказалось возможным реализовать на практике..."

     Прекрасное  высказывание!  О  важности  игры со словами в нем говорится
даже  больше, чем может показаться на первый взгляд. Не один ли и тот же это
человек  -  тот,  первобытный,  наделявший  даром  слова  медведя,  и малыш,
заставляющий  своего  мишку  разговаривать во время игры? Можете побиться об
заклад  -  и  не  проиграете!  -  что  в детстве Гордон Чайлд любил играть с
мохнатым  медвежонком  и  что  рукой  его, когда он писал эти строки, водило
подсознательное воспоминание о нем.


                              Глагол для игры
                               (см. главу 33)

     "Дети  знают  кое-что  поважнее,  чем  грамматика", - писал я 28 января
1961  года  в  статье,  опубликованной  газетой  "Паэзе  Сера".  Статья была
посвящена  "несовершенному  прошедшему  времени",  которое  они употребляют,
"входя  в  воображаемую  роль,  вступая  в  сказку;  происходит это на самом
пороге,  покуда  идут  последние  приготовления  к игре". Это "несовершенное
прошедшее  время",  законное  дитя  формулы  "жил-был  когда-то",  с которой
начинаются  сказки,  в  действительности  -  настоящее  время, но особенное,
придуманное:   это   -   глагол  для  игры,  с  точки  зрения  грамматики  -
"историческое  настоящее  время".  Однако  словари  и грамматики этот особый
случай   употребления  "имперфетто"  явно  игнорируют.  Чеппеллини  в  своем
практическом   "Грамматическом   словаре"  перечисляет  целых  пять  случаев
употребления  "имперфетто",  причем пятый случай сформулирован как "наиболее
классический,  применяемый  при  описании и в сказках", но насчет применения
"имперфетто"  в  игре  - ни слова. Панцини и Вичинелли (см. словарные статьи
"parola"  (слово)  и  "vita" (жизнь) чуть не сделали решающий шаг - сказали,
что  "имперфетто"  описывает  волнующие  моменты реминисценций и поэтических
воспоминаний,  и  подошли  к  открытию  почти вплотную, когда напомнили, что
"fabula",  откуда  произошло  слово  "favola" (сказка), ведет свое начало от
латинского  "fari",  то  есть  разговаривать, "сказывать": сказка - это "то,
что  сказано"...  Но  дать определение "имперфетто фабулативо" ("имперфетто,
употребляемого в сказках") не смогли.
     Джакомо  Леопарди,  у  которого на глаголы слух был поистине сказочный,
выискал  у  Петрарки "имперфетто", употребленное вместо условного наклонения
прошедшего  времени:  "Ch'ogni  altra  sua  voglia  era  a me morte, e a lei
infamia  rea"  (вместо "для меня это было бы смерти подобно" - "для меня это
была  смерть");  но  на  употребление глаголов детьми он, видимо, не обращал
внимания,  даже  когда  смотрел,  как  они  резвятся  и  прыгают "на площади
гурьбой",  и  радовался,  добрая  душа, когда слышал их "радостные вопли". А
ведь   один   из  "радостных  воплей"  вполне  мог  принадлежать  мальчишке,
предложившему  сыграть в недобрую игру: "Я еще тогда был горбуном, ну, этим,
горбатым молодым графом..."
     Тодди  в  своей  "Революционной  грамматике"  создает, будто по заказу,
следующий   удачнейший  образ:  "Имперфетто  часто  употребляется  наподобие
сценического  задника,  на  фоне  которого протекает весь разговор..." Когда
ребенок  говорит "я был", он и в самом деле как бы навешивает задник, меняет
декорации.  Но  учебники по грамматике ребенка не замечают, они знают одно -
допекают его в школе.


                           Истории с математикой

     Наряду   с  "математикой  историй"  (см.  главу  37)  существуют  также
"истории  с  математикой".  Тот,  кто  читает  раздел  "Математических  игр"
Мартина   Гарднера  в  журнале  "Шиенце"  (итальянском  издании  "Scientific
American"),  уже  понял,  что  я  имею  в  виду.  "Игры", которые математики
придумывают,  чтобы  осваивать  свои  территории  или открывать новые, часто
приобретают   характер   "fictions"   (англ.   -  вымыслы),  от  которых  до
повествовательного  жанра  -  один  шаг.  Вот, к примеру, игра под названием
"Жизнь";  создал  ее  Джон  Нортон Конуэй, математик из Кембриджа ("Шиенце",
1971).  Игра  заключается  в том, чтобы воспроизводить на электронно-счетной
машине   появление   на   свет,  трансформацию  и  упадок  сообщества  живых
организмов.  По ходу игры конфигурации, которые сначала были асимметричными,
имеют  тенденцию превращаться в симметричные. Профессор Конуэй дает им такие
названия:  "улей",  "светофор",  "пруд", "змея", "баржа", "лодка", "планер",
"часы",  "жаба"...  И  уверяет,  что на экране электронно-счетной машины они
являют  собой  увлекательнейшее  зрелище,  наблюдая  которое  воображение  в
конечном итоге любуется самим собой и своими построениями.


                         В защиту "Кота в сапогах"

     Относительно   ребенка,   слушающего   сказки   (см.   главу   38),   и
предполагаемого  содержания  этого  его "слушания" можно почитать (в "Газете
для  родителей",  XII.  1971)  статью Сары Мелаури Черрини о "морали" сказки
"Кот в сапогах", где говорится:

               "Детские  сказки  нередко  начинаются  с того, что кто-нибудь
          умирает  и  оставляет в наследство детям имущество, из коего самый
          неприметный  предмет  обладает  волшебными  свойствами. Чаще всего
          наследники-братья недолюбливают друг друга; самый везучий забирает
          все  себе,  предоставляя остальным устраиваться, кто как может; то
          же происходит и в нашей истории: младший брат, самый несчастливый,
          остался  один  с  котом  и не знает, как прокормиться. По счастью,
          кот,  сразу  назвав мальчика "Хозяином", добровольно идет к нему в
          услужение  и обещает помощь. Кот - продувная бестия; он знает, что
          прежде всего надо позаботиться о внешнем виде; поэтому, выпросив у
          хозяина  единственный  имевшийся  у  него  маренго,  покупает себе
          красивый  костюм,  сапоги  и  шляпу;  облачившись  во  все новое и
          запасшись броским подарком, кот отправляется к королю, на которого
          у него есть свои виды; итак, малышам преподан проверенный на опыте
          урок  -  что  надо  сделать,  чтобы  тебя заметили, чтобы получить
          доступ  к  власть  имущим и преуспеть: принарядитесь с расчетом на
          то,  что  предстоит  выполнить  важную  миссию; преподнесите, кому
          надо,  подарок;  того,  кто встанет вам поперек дороги, с властным
          видом  припугните;  явитесь  не  просто  так,  с улицы, а от имени
          важного лица, и перед вами распахнутся все двери..."

     Пересказав в таком плане всю сказку, автор заключает:

               "Вот  какова  мораль  сей сказки: благодаря хитрости и обману
          можно  стать  всесильным,  как  король.  Поскольку в семье разлад,
          братья  друг  другу  не  помогают, надо, чтобы тебе помог тот, кто
          этой  механикой  владеет,  то есть такой политик, как кот, - чтобы
          ты, тюфяк, тоже стал могущественным".

     Я  выступил с комментариями по поводу такого прочтения старой сказки: я
не  оспаривал  его  аргументированности, но призывал соблюдать осторожность.
"Демистифицировать"  ничего не стоит, но как бы не ошибиться... Спору нет, в
сказке  "Кот  в  сапогах"  быт  и  нравы  -  средневековые, в ней нашла свое
отражение   тема  хитрости  как  оборонительного  и  наступательного  оружия
слабого  в  борьбе  против  деспота,  тема  эта  отражает рабскую идеологию,
идеологию  крепостных,  способных разве что на круговую поруку (все помогают
обманывать  короля),  но  не на подлинную солидарность; однако сам кот - это
совсем другое дело.

               "Нельзя   не  вспомнить,  -  продолжал  я,  защищая  "Кота  в
          сапогах",   -   страницы,   посвященные   Проппом   в  его  работе
          "Исторические  корни  волшебной  сказки"  "волшебным помощникам" и
          "волшебным  дарам",  одной  из центральных тем народных сказок. По
          мнению  Проппа  (и других исследователей), животное, выступающее в
          сказках  как  благодетель  человека  (оно  помогает  ему совершать
          трудные  дела,  вознаграждает сверх всякой меры за то, что человек
          не  убивал  его  на  охоте),  правда  уже  в "цивильном" виде, как
          персонаж  сказки,  -  это  потомок  того животного-тотема, которое
          первобытные  охотничьи племена чтили и с которым имели нечто вроде
          сговора религиозного типа. С переходом к оседлому образу жизни и к
          земледелию  люди  расстались со старыми тотемическими верованиями,
          сохранив,  однако,  к  дружбе  между людьми и животными совершенно
          особое, пристрастное отношение.
               Согласно  древнему  обряду  инициации,  к  юноше  приставляли
          животное-охранителя,  которое оберегало бы его в качестве "доброго
          духа".   Обряд   был   забыт,   от   него  остался  лишь  рассказ:
          "животное-охранитель"   превратилось   в   сказочного  "волшебного
          помощника",  продолжая жить в народном воображении. Мало-помалу со
          временем  волшебный  помощник стал приобретать иные черты, так что
          зачастую  даже трудно бывает его, поневоле не раз переряжавшегося,
          узнать.
               Надо   обладать  воображением  и  для  того,  чтобы  мысленно
          вернуться  назад,  снять  со  сказки яркие одежды, проникнуть в ее
          сокровенное  нутро,  и тогда в сиротке или в самом младшем из трех
          братьев  (а  речь  всегда  о  нем в сказках такого рода) мы узнаем
          юношу  древнего  племени,  в  коте  же,  подрядившемся  добыть ему
          счастье,  - его "духа-охранителя". Если мы вернемся к нашей сказке
          теперь,  то  наиболее  вероятно,  что  кот  предстанет  перед нами
          двуликим:  с  одной  стороны - таким, каким его так хорошо описала
          Сара Мелаури, то есть приобщающим своего хозяина к развращенному и
          бесчеловечному  миру;  но  если посмотреть с другой стороны, то мы
          увидим   союзника,   добивающегося   справедливости   для   своего
          подопечного.   Во   всяком  случае,  этот  старый  кот,  наследник
          неведомых,  тысячелетних  традиций,  осколок времен, погребенных в
          безмолвии  доисторических эпох, на наш взгляд, заслуживает лучшего
          отношения,  чем  ловчила,  подсовывающий  взятку,  или  придворный
          прощелыга.
               Конечно,  ребенок,  слушающий  сказку  про  Кота  в  сапогах,
          воспримет  ее  как  событие  сегодняшнего  дня, где ни истории, ни
          предыстории  нет  и  в  помине. Но какими-то неисповедимыми путями
          ему,  наверное,  все  же удается почувствовать, что истинное зерно
          сказки  -  не  головокружительная  карьера самозванца - маркиза де
          Карабаса,  а отношения между молодым героем и котом, между сиротой
          и   животным.   Именно   этот  образ  -  самый  запоминающийся,  в
          эмоциональном  плане самый сильный. Он укрепляется в ребенке еще и
          благодаря  целой гамме привязанностей, частично сосредоточенных на
          реальном или воображаемом (игрушка) животном, важная роль которого
          в жизни ребенка уже описана психологией".

     В  Э  3-4  1972  г.  той  же  "Газеты для родителей" появилось еще одно
выступление  "В  защиту  Кота  в  сапогах"  - статья Лауры Конти; привожу ее
почти полностью:

               "...Мне  хочется рассказать, как восприняла ребенком, то есть
          полвека тому назад, историю про Кота в сапогах я сама.
               Прежде  всего,  Кот, так же как его маленький хозяин и как я,
          был  Маленький  среди  Взрослых,  но  благодаря сапогам мог делать
          большущие   шаги,   то   есть,  оставаясь  маленьким  котом,  имел
          возможность   эту   "маленькость"   преодолевать.  Я  тоже  хотела
          оставаться  маленькой,  но  делать  то,  что могут делать взрослые
          более  того,  еще  уметь  их  обскакать...  Соотношение  ребенок -
          взрослый,  выходя  за рамки буквального смысла, за рамки величины,
          приобретало   переносное   значение.  Кот,  помимо  того,  что  он
          маленький,  еще  и  недооценивается  взрослыми,  они  считают  его
          бесполезным:  присутствие  кота  в нашем доме объяснялось досадным
          капризом  с  моей  стороны.  Поэтому  я безмерно радовалась, когда
          бесполезная  животинка  превращалась  в  могущественного  союзника
          человека.  Чем  Кот  в  сапогах  занимался,  мне  было  совершенно
          безразлично,  настолько, что я начисто про то забыла. Понадобилась
          "Газета  для  родителей",  чтобы  я  вспомнила его дипломатические
          выверты  - действительно довольно беспардонные. Но, повторяю, дела
          его  меня не интересовали, меня интересовали результаты: мне важно
          было  -  да позволено мне будет выразить взрослыми словами детское
          ощущение,  -  поставив  на  заведомо  проигрышную  карту, все-таки
          выиграть. (Не напрасно же мальчика, которому в наследство достался
          всего  лишь  кот,  поначалу все жалели.) Итак, меня привлекали два
          превращения:   из   маленького   в  большого  и  из  неудачника  в
          победителя.  Сама  по себе победа меня не занимала, меня волновало
          то,   что   свершилось   невероятное.  Двойственная  природа  Кота
          (маленький - большой, неудачник - победитель) тешила не только мое
          парадоксальное  желание быть взрослой, оставаясь маленькой, но еще
          и  другое,  тоже  парадоксальное желание: чтобы победило существо,
          которое   продолжало   оставаться   маленьким,  слабым,  мягоньким
          котенком. Я ненавидела силачей; когда в сказках описывалась борьба
          между  сильными и слабыми, я всегда сочувствовала слабым; но ведь,
          если  слабые  побеждают,  значит,  они  сильные,  значит,  их тоже
          придется возненавидеть... История Кота в сапогах уберегала меня от
          этой  опасности,  потому что Кот и после того, как он одержал верх
          над  Королем,  оставался  котом.  Повторялась  история с Давидом и
          Голиафом,  только  для  меня  Давид  так и оставался пастушком, не
          становился  могущественным  царем  Давидом.  Не  подумайте,  что я
          провожу  это  сравнение  постфактум:  тогда же, когда мне поведали
          сказку о Коте в сапогах, меня знакомили со священной историей; то,
          что  пастушок  становился  царем,  мне нисколько не нравилось, мне
          нравилось  только одно - что он, будучи вооружен маленькой пращой,
          убил  великана.  В  отличие  от  Давида  Кот,  победив Короля, сам
          королем не становился, а оставался котом.
               Таким   образом,   обдумав  свой  личный  опыт,  я  полностью
          присоединяюсь к тому, что говоришь ты: в сказке самое существенное
          не  "содержание", а "ход". Содержание могло быть и конформистским,
          и реакционным, но ход совершенно другим: показывавшим, что в жизни
          важна  не дружба Королей, а дружба Котов, иначе говоря, маленьких,
          недооцениваемых,   слабых   созданий,   способных  одолеть  власть
          имущих".


                        Творчество и научная работа

     В  порядке  комментария  к  главе 44, по поводу школы, следует привести
отрывок из книги покойного Бруно Чари "Методы обуче