пой двум путникам  даже  тогда,  когда  те  стали  крохотными  точками  в
пространстве.
     - Теперь слушайте меня, Смайк,- сказал Николас, когда они скрепя сердце
побрели дальше.- Мы идем в Портсмут.
     Смайк кивнул головой и улыбнулся, но больше никаких эмоций не  выразил,
ибо шли они в Портсмут или в Порт-Рояль - было ему безразлично, раз они  шли
вдвоем.
     - В этих делах я мало  понимаю,-  продолжал  Николае,-  но  Портсмут  -
морской порт, и если никакого другого места не удастся получить, я думаю, мы
можем устроиться на борту какого-нибудь судна. Я молод,энергичен и во многих
отношениях могу быть полезен. И вы также.
     - Да, надеюсь,- ответил Смайк.- Когда я был... вы знаете, где...
     - Да, знаю,- сказал Николас.- Вам незачем называть это место.
     - Так вот,  когда  я  был  там,-  продолжал  Смайк,  у  которого  глаза
загорелись при мысли о возможности проявить свои  способности,-  я  не  хуже
всякого другого мог доить корову и ходить за лошадью.
     - Гм!..-сказал Николас.- Боюсь, что не много таких животных  держат  на
борту судна, Смайк, а если у них и есть лошади,  то  вряд  ли  там  особенно
заботятся о том, чтобы их чистить, но вы можете научиться делать  что-нибудь
другое. Была бы охота, а выход найдется.
     - А охоты у меня очень много,- сказал Смайк, снова просияв.
     - Богу известно, что это так,- отозвался Николае.- А если ничего у  вас
не выйдет, нам будет нелегко, но я могу работать за двоих.
     - Мы доберемся сегодня  до  места?  -  спросил  Смайк  после  недолгого
молчания.
     - Это было бы слишком суровым испытанием, как бы охотно ни шагали  ваши
ноги,- с добродушной улыбкой сказал Николас.- Нет.  Годэльминг  находится  в
тридцати с чем-то милях от Лондона,- я посмотрел по карте, которую мне  дали
на время. Там я думаю отдохнуть. Завтра мы должны идти дальше, потому что мы
не настолько богаты, чтобы мешкать. Дайте я возьму у вас этот узел, давайте!
     - Нет, нет! - возразил Смайк, отступив на несколько шагов.- Не  просите
меня, я не отдам.
     - Почему? - спросил Николас.
     - Позвольте мне хоть что-нибудь для вас  сделать,-  сказал  Смайк.-  Вы
никогда не позволяете мне служить вам так, как нужно. Вы никогда не узнаете,
что я день и ночь думаю о том, как бы вам угодить.
     - Глупый вы мальчик, если говорите такие вещи,  ведь  я  это  прекрасно
знаю и вижу, иначе я  был  бы  слепым  и  бесчувственным  животным,-  заявил
Николас.- Ответьте-ка мне на один вопрос, раз я об этом сейчас подумал  и  с
нами никого нет,- добавил он, пристально глядя ему в лицо,-  у  вас  хорошая
память?
     - Не  знаю,-  сказал  Смайк,  горестно  покачивая  головой.-  Я  думаю,
когда-то была хорошая, но теперь совсем пропала, совсем пропала.
     - Почему вы думаете, что когда-то  была  хорошая?  -  спросил  Николас,
быстро поворачиваясь к нему, словно этот ответ как-то удовлетворил его.
     - Потому что я мог  припомнить  многое,  когда  был  ребенком,-  сказал
Смайк,- но это было очень-очень давно, или по крайней мере мне так  кажется.
Всегда у меня голова кружилась и мысли путались в том месте, откуда вы  меня
взяли, я никогда не помнил, а иногда даже не понимал, что они мне  говорили.
Я... постойте-ка... постойте!
     - Вы не бредите? - сказал Николас, тронув его за руку.
     - Нет,- ответил его  спутник,  дико  озираясь.Я  только  думал  о  том,
как...- При этих словах он невольно задрожал.
     - Не думайте больше о том месте, потому что с  ним  покончено,-  сказал
Николас, глядя прямо в глаза своему спутнику,  на  лице  которого  появилось
бессмысленное,  тупое  выражение,  когда-то  ему  свойственное  и  все   еще
временами возвращавшееся.-  Вы  помните  первый  день,  когда  вы  попали  в
Йоркшир?
     - А? - воскликнул юноша.
     -  Вы  знаете,  это  было  до  той  поры,  когда   вы   начали   терять
память,спокойно продолжал Николас.- Погода была теплая или холодная?
     - Сырая,- ответил Смайк,- очень сырая.  Я  всегда  говорил,  когда  шел
сильный дождь, что так было в вечер моего приезда. А они, бывало,  толпились
вокруг меня и смеялись, видя, как я плачу, когда льет дождь.  Они  говорили,
что я - как ребенок, и тогда я стал больше об этом думать. Иной раз  я  весь
холодел, потому что видел себя таким, каким был тогда,  когда  входил  в  ту
самую дверь.
     - Каким был тогда,- с притворной небрежностью повторил Николас.-  Каким
же?
     - Таким маленьким,- сказал Смайк,- что, вспомнив об этом, они могли  бы
сжалиться и пощадить меня.
     - Ведь вы же пришли туда не один,- заметил Николас.
     - Нет, о нет! - отозвался Смайк.
     - Кто был с вами?
     - Мужчина, смуглый худой мужчина. Я слышал - так говорили в школе, да и
я раньше это помнил. Я рад был расстаться с ним: я его боялся; но их я  стал
бояться еще больше, и обращались они со мной хуже.
     - Посмотрите на меня.- сказал Николас, желая сосредоточить на себе  его
внимание.- Вот так, не отворачивайтесь. Не помните  ли  вы  женщины,  доброй
женщины, которая когда-то склонялась над вами, целовала вас и называла своим
ребенком?
     - Нет,- сказал бедняга, покачав головой,- нет, никогда этого не было.
     - И никакого дома не помните, кроме того дома и Йоркшире?
     - Нет,- с грустным видом ответил мальчик.-  Комнату  помню.  Я  спал  в
комнате, в большой пустой комнате под самой крышей, и там был люк в потолке.
Часто я закрывался с головой, чтобы не видеть его, потому что он меня пугал:
маленький ребенок ночью, совсем один. И я себя спрашивал, что может быть  по
ту сторону люка. Были там еще часы, старые часы  в  углу.  Это  я  помню.  Я
никогда не забывал этой комнаты, потому что, когда мне снятся страшные  сны,
она появляется точь-в-точь такой, как была. Я  вижу  в  ней  людей  и  вещи,
которых никогда там не видел, но комната  остается  точь-в-точь  такой,  как
прежде: она никогда не меняется.
     - Теперь вы дадите мне понести узел? - спросил Николас, резко переменив
тему.
     - Нет,- сказал Смайк,- нет! Ну, пойдемте дальше.
     С этими словами он ускорил шаги, находясь,  видимо,  под  впечатлением,
будто они стояли неподвижно в  продолжение  всего  предшествующего  диалога.
Николас внимательно присматривался к нему, и каждое слово, произнесенное  во
время этой беседы, запечатлелось в его памяти.
     Было одиннадцать часов утра, и  хотя  густая  мгла  все  еще  окутывала
покинутый ими город, словно дыхание деловых людей нависло над их  проектами,
связанными  с  наживой  и  прибылью,  и  предпочитало  оставаться  там,   не
поднимаясь  в  спокойные  верхние  слои  атмосферы,-  в  открытой   сельской
местности было светло и ясно. Изредка в ложбинах они видели  клочья  тумана,
которых еще не выгнало солнце из их твердыни, но вскоре они их  миновали,  а
когда поднялись на холмы,  приятно  было  смотреть  вниз  и  наблюдать,  как
тяжелая клубящаяся масса медленно отступала перед благодатным днем. Большое,
прекрасное солнце озаряло зеленые пастбища и тронутую рябью воду,  напоминая
о лете, но не лишая путешественников  бодрящей  свежести  этой  ранней  поры
года. Земля казалась упругой под  их  стопами,  звон  овечьих  колокольчиков
ласкал их слух, как музыка, и, оживленные ходьбой и  возбужденные  надеждой,
они шли вперед, неутомимые, как львы.
     День клонился к вечеру, яркие краски угасли  и  приняли  более  тусклый
оттенок, подобно тому как юные  надежды  укрощаются  временем,  а  юношеские
черты постепенно обретают спокойствие и безмятежность старости. Но  в  своем
медленном угасании они были вряд ли менее прекрасны, чем во всем блеске, ибо
каждому часу и каждой поре года природа дарит  свою  особую  красоту,  и  от
рассвета до заката, так же как с колыбели до могилы, перемены  следуют  одна
за другой столь мягко и легко, что мы едва их замечаем.
     Наконец пришли они в Годэльминг. Здесь они заплатили  за  две  скромные
постели и крепко заснули. Утром они встали, хотя и не так рано, как  солнце,
и продолжали путь пешком, если и не со вчерашней  бодростью,  то  все  же  с
надеждой и мужеством, достаточными, чтобы весело идти вперед.
     Путешествие оказалось тяжелее, чем накануне, потому  что  здесь  дорога
долго и утомительно шла в гору, а в путешествиях, как  и  в  жизни,  гораздо
легче  спускаться,  чем   подниматься.   Однако   они   шли   с   неумолимой
настойчивостью,  а  нет  еще  на  свете  такого  холма,   вершины   которого
настойчивость в конце концов не достигнет.
     Они шли по краю Пуншевой Чаши Дьявола, и Смайк  с  жадным  любопытством
слушал, как Николас читал  надпись  на  камне,  который  воздвигнут  в  этом
пустынном месте, вещая об убийстве, совершенном в ночи.  Трава,  на  которой
они стояли, была когда-то окрашена кровью, и кровь убитого стекала капля  за
каплей в пропасть, от которой это место  получило  свое  название.  "В  Чаше
Дьявола,- подумал Николас, наклоняясь над бездной,- никогда  не  было  более
подходящего напитка".
     С твердой решимостью продолжали они путь и  очутились,  наконец,  среди
широко раскинувшихся открытых возвышенностей, зеленеющую поверхность которых
разнообразили холмики и ложбины. Здесь вздымалась  почти  перпендикулярно  к
небу вершина, такая крутая, что вряд ли она была  доступна  кому  бы  то  ни
было, кроме овец и коз, которые паслись на склонах, а там поднимался зеленый
холм, выраставший так незаметно и сливавшийся с равниной так мягко, что едва
можно было определить его границы. Холмы, поднимавшиеся один  выше  другого,
волнистые возвышенности, красиво очерченные или  бесформенные,  приглаженные
или суровые, изящные или неуклюжие, брошенные небрежно бок о бок,  заслоняли
горизонт со всех сторон. Часто с неожиданным шумом взмывала над землей  стая
ворон, которые, каркая и кружа над ближними холмами, словно ища пути,  вдруг
скользили вниз, со скоростью света, к  открывающейся  перед  ними  вытянутой
долине.
     Постепенно кругозор расширился с обеих сторон, и  если  прежде  от  них
были скрыты широкие пространства, то теперь  они  снова  вышли  на  открытую
равнину. Сознание, что они приближаются к цели своего  путешествия,  придало
им новые силы. Но дорога была тяжелая,  они  замешкались  в  пути,  и  Смайк
устал. Сумерки уже  сгустились,  когда  они  свернули  с  тропинки  к  двери
придорожной гостиницы, не дойдя двенадцати миль до Портсмута.
     - Двенадцать миль,- сказал Николас, опираясь обеими руками на  палку  и
нерешительно глядя на Смайка.
     - Двенадцать длинных миль,- повторил хозяин гостиницы.
     - Дорога хорошая? - осведомился Николас.
     - Очень плохая,- ответил хозяин гостиницы. Конечно, так и должен был он
ответить, будучи хозяином.
     - Мне нужно идти дальше,- колеблясь,  сказал  Николас.-  Не  зняю,  что
делать.
     - Не хочу вас уговаривать,- заметил хозяин гостиницы,- но,  будь  я  на
вашем месте, я бы не пошел.
     - Не пошли бы? - все так же неуверенно переспросил Николас.
     - Не пошел бы, если бы знал, где мне будет хорошо,- сказал хозяин.
     С этими словами он подвернул передник, засунул руки в карманы и, шагнув
за дверь, посмотрел на темную дорогу якобы с величайшим равнодушием.
     Взгляд на измученное лицо Смайка положил конец колебаниям  Николаса,  и
без дальнейших размышлений он решил остаться.
     Хозяин повел их в кухню и, так как здесь ярко пылал огонь, заметил, что
погода очень холодная. Если бы огонь угасал, он сказал бы, что погода  очень
теплая.
     - Что вы нам дадите на ужин? - был естественный вопрос Николасв.
     - А чего бы вы хотели? - был не менее естественный вопрос хозяина.
     Николас заговорил о холодной говядине, но холодной говядины не было;  о
вареных яйцах, но яиц не было; о бараньих котлетах, но  бараньих  котлет  не
было и за три мили отсюда, хотя на прошлой неделе их было  столько,  что  не
знали, куда их девать, и послезавтра их будет получено чрезвычайно много.
     - В таком случае,- сказал Николас,-  предоставляю  решать  вам,  что  я
хотел сделать с самого начала, если бы вы мне позволили.
     - Так вот что  я  вам  скажу,-  отозвался  хозяин,-  в  гостиной  сидит
джентльмен,  который  заказал  к  девяти  часам  горячий  мясной  пудинг   и
картофель.  Приготовлено  больше,  чем  он  может  съесть,  и  я  почти   не
сомневаюсь, что, если я попрошу  у  него  разрешения,  вы  можете  поужинать
вместе с ним. Я это устрою в одну минуту.
     - Нет,- возразил Николас, удерживая его.- Мне бы не хотелось.  Я...  по
крайней мере... э, да почему бы мне не сказать прямо? Так  вот,  вы  видите,
что я путешествую очень скромно и сюда пришел пешком. Мне кажется более  чем
вероятным, что джентльмен не останется доволен такой компанией,  и  хотя  я,
как видите, весь в пыли, но я слишком горд, чтобы навязывать ему свою особу.
     - Господь с вами! - сказал трактирщик.- Ведь это только мистер Крамльс,
уж он-то непривередлив.
     - Непривередлив? - переспросил Николас, на которого, по правде сказать,
произвело некоторое впечатление упоминание о вкусном пудинге.
     - Конечно, нет! - ответил хозяин.- Я знаю, ему понравится  ваша  манера
вести разговор. Но мы скоро все это выясним. Вы только минуту подождите.
     Хозяин поспешил в гостиную, не дожидаясь разрешения Николасв, а тот  не
пытался его задержать, мудро рассудив, что при данных обстоятельствах ужин -
дело слишком серьезное, чтобы этим шутить. Очень  скоро  хозяин  вернулся  в
чрезвычайном возбуждении.
     - Готово! - сказал он тихим голосом.- Я знал, что он согласится. Вы там
увидите  такое,  на  что  стоит  посмотреть.  Ей-богу,   здорово   они   это
проделывают!
     Некогда было осведомляться, к чему относилось это замечание,  сделанное
восторженным  тоном,  так  как  он  уже  распахнул  дверь  комнаты,  куда  и
направился Николас в сопровождении Смайка с узлом на плече (он таскал его  с
таким тщанием, словно это был мешок золота).
     Николас  приготовился  увидеть  нечто  странное,  однако  же  не  столь
странное, как зрелище, представившееся его глазам. В дальнем  конце  комнаты
два подростка, один весьма рослый, а другой малорослый, оба одетые матросами
- или по крайней мере театральными матросами, с поясами, пряжками,  косицами
и пистолетами,- были погружены  в  занятие,  которое  на  афишах  называется
страшным поединком: они орудовали двумя короткими  палашами,  какими  обычно
пользуются в наших второстепенных театрах.  Малорослый  одерживал  верх  над
рослым, который очутился в  смертельной  опасности,  и  за  обоими  наблюдал
большой грузный мужчина, примостившийся на углу стола;  мужчина  энергически
заклинал их выбивать побольше искр из палашей, и  тогда  они  на  первом  же
представлении не преминут потрясти весь зал.
     -  Мистер  Винсент  Крамльс,-  с  величайшим  почтением  сказал  хозяин
гостиницы,- вот этот молодой джентльмен.
     Мистер Винсент Крамльс поздоровался с Николасом  легким  кивком  -  это
было  нечто  среднее  между  приветствием  римского  императора   и   кивком
собутыльника - и предложил хозяину закрыть дверь и удалиться.
     - Вот это картина! - сказал мистер Крамльс, жестом  предлагая  Николаса
не приближаться и не портить се.- Маленький  его  загнал.  Если  большой  не
поразит его через три секунды, ему конец! Повторите-ка это, ребята!
     Двое сражающихся снова принялись за работу и рубились, пока не  высекли
из палашей сноп искр, к великому  удовольствию  мистера  Крамльса,  который,
по-видимому, считал это очень важным достижением. Схватка началась  примерно
с двухсот ударов палашом, наносимых то малорослым, то  рослым  матросом  без
каких-либо решительных результатов, пока малорослый не опустился под  ударом
на одно колено; но для него это были пустяки,  ибо  и  на  одном  колене  он
продолжал обороняться, пустив в ход левую  руку,  и  дрался  отчаянно,  пока
рослый  матрос  не  выбил  у  него  из  рук  палаша.  Казалось,  малорослый,
доведенный до крайности, немедленно сдастся и  запросит  пощады;  но  вместо
этого он внезапно выхватил из-за пояса большущий пистолет и приставил его ко
лбу рослого матроса, который был этим так ошарашен (от  неожиданности),  что
дал время малорослому поднять палаш и начать сначала. Битва возобновилась, и
обеими сторонами были нанесены всевозможные и невероятные удары,  как  то  -
удары левой рукой, и из-под колена, и через правое  плечо,  и  через  левое;
когда же малорослый матрос энергически полоснул по  ногам  рослого,-  причем
ноги были  бы  начисто  сбриты,  если  бы  удар  возымел  действие,-  рослый
перепрыгнул через палаш малорослого, а затем, чтобы сравнять шансы и  честно
вести игру, нанес малорослому матросу такой же удар по ногам,  а  малорослый
перепрыгнул через его палаш. После этого долго занимались ложными выпадами и
подтягиванием  "невыразимых",-  вследствие  отсутствия  подтяжек,-  а  затем
малорослый (который несомненно был  добродетельным  персонажем,  ибо  всегда
одерживал верх) начал неистовое наступление  и  сошелся  с  рослым  грудь  с
грудью, а рослый после безуспешного сопротивления упал и в страшных мучениях
испустил дух, в то время  как  малорослый  поставил  ногу  ему  на  грудь  и
просверлил в нем дыру насквозь.
     -  Вас  будут  не  один  раз  вызывачь  на  бис,   если   вы,   ребята,
постараетесь,- сказал мистер Крамльс.- А теперь отдышитесь и переоденьтесь.
     Обратившись с такими словами к участникам  поединка,  он  приветствовал
затем Николаса, который  обнаружил,  что  лицо  у  мистера  Крамльса  вполне
отвечало размерам его тела, что у него очень толстая  нижняя  губа,  хриплый
голос, словно он имел привычку очень много кричать, и очень короткие  черные
волосы,  обритые  почти  до  самой  макушки,-  для  того   (как   узнал   он
впоследствии), чтобы легче было надевать характерные парики  любой  формы  и
фасона.
     - Что вы об этом скажете, сэр? - осведомился мистер Крамльс.
     - Очень хорошо, превосходно! - ответил Николас.
     - Верно, вы не часто видите таких ребят, как эти,сказал мистер Крамльс.
     Николас согласился, добавив, что если бы они были больше под пару...
     - Под пару? - воскликнул мистер Крамльс.
     - Я хочу сказать - если бы они были приблизительно одного роста,пояснил
Николас.
     - Одного роста! - повторил мистер Крамльс.- Да ведь вся суть поединка в
том, чтобы разница  между  ними  была  один-два  фута!  Как  можете  вы  без
надувательства завоевать симпатию зрителей,  если  малорослый  не  сражается
против верзилы или - еще лучше - если не сражается один против  пятерых?  Но
для этого у нас в нашей труппе не хватает людей!
     - Понимаю,- ответил Николас.- Прошу прощения.  Признаюсь,  мне  это  не
пришло в голову.
     - В этом все дело,-  сказал  мистер  Крамльс.-  Послезавтра  я  начинаю
выступать в Портсмуте. Если вы  направляетесь  туда,  загляните  в  театр  и
посмотрите, как идут дела.
     Николас обещал это исполнить в случае  возможности  и,  придвинув  стул
поближе к очагу,  тотчас  завязал  разговор  с  директором.  Тот  был  очень
разговорчив и общителен, быть может не только по природным наклонностям,  но
и под влиянием больших глотков виски  с  водой  и  больших  понюшек  табаку,
который он доставал из бурого бумажного  пакета,  находившегося  в  жилетном
кармане. Он без всяких умолчаний поведал о своих делах и пространно  сообщил
о достоинствах своей труппы и  о  талантах  своей  семьи:  оба  подростка  с
палашами являлись почтенными членами той и другой. По-видимому, разные  леди
и джентльмены должны были собраться завтра в Портсмуте, куда направлялись  и
отец с сыновьями (не на весь сезон, но как бродячая  труппа),  с  величайшим
успехом закончив выступления в Гильдфорде.
     - Вы держите путь туда же? - спросил директор.
     - Д-да,- сказал Николас.- Да. туда же.
     - Вы хоть немного знаете город? -  осведомился  директор,  который  как
будто полагал, что имеет право требовать такого же  доверия,  какое  он  сам
оказывал.
     - Нет,- ответил Никол