ей историей его отношений с этим джентльменом, мать его ничего не знала, и
он предвидел тысячу досадливых возражений с ее стороны, если бы стал  искать
пропитания на сцене. Были у него и более веские основания не возвращаться  к
этому образу жизни. Не говоря уже о скудном  и  случайном  заработке  и  его
собственном глубоком убеждении, что у него нет  надежды  отличиться  даже  в
качестве провинциального актера, может ли он возить сестру из города в город
и с места на место и лишить ее  общения  с  людьми,  кроме  тех,  с  кем  он
принужден будет встречаться, почти не делая выбора?
     - Это не годится,- покачав головой, сказал Николас.- Нужно  испробовать
что-нибудь другое.
     Легче было принять такое решение, чем  привести  его  в  исполнение.  О
жизни он знал лишь то, что успел узнать за время своих  коротких  испытаний;
он отличался в достаточной  мере  пылкостью  и  опрометчивостью  (свойствами
довольно натуральными в его возрасте), денег  у  него  было  очень  мало,  а
друзей еще меньше,- что мог он предпринять?
     - Ей-ей, попробую-ка я опять пойти в контору по найму,- сказал Николас.
     Быстро отправившись в  путь,  он  улыбнулся,  потому  что  бранил  себя
мысленно за  свою  стремительность.  Однако  насмешки  над  самим  собой  не
заставили его отказаться от этого намерения, и он шел дальше, рисуя себе  по
мере приближения к цели различные блестящие перспективы, как возможные,  так
и несбыточные, и, пожалуй, не без основания почитая большим счастьем, что он
наделен таким жизнерадостным и сангвиническим темпераментом.
     На вид контора была точь-в-точь такой, как  в  тот  день,  когда  он  в
последний  раз  там  был,  и  даже,  за  двумя-тремя  исключениями,  в  окне
красовались как будто те же самые объявления, какие он видел  раньше.  Здесь
были те же безупречные хозяева, нуждавшиеся в добродетельных слугах, и те же
добродетельные  слуги,  нуждавшиеся  в  безупречных  хозяевах,   и   те   же
великолепные поместья для вложения в них капитала, и те же огромные капиталы
для вложения в поместья - короче говоря, все те же блестящие возможности для
людей, желающих нажить  состояние.  И  самым  поразительным  доказательством
национального благополучия был тот факт, что так  долго  ие  являлись  люди,
чтобы воспользоваться такими благами.
     Когда Николас остановился перед окном, случилось, что  какой-то  старый
джентльмен остановился тут же; Николас, скользя взглядом по оконному  стеклу
слева направо в поисках объявления, которое подошло бы ему в его  положении,
обратил внимание на наружность этого  старого  джентльмена  и  непроизвольно
отвел взгляд от окна, чтобы посмотреть на него внимательнее.
     Это был коренастый старик в широкополом синем  фраке,  просторном,  без
талии; его толстые ноги были облечены в  короткие  темные  штаны  и  длинные
гетры, а голова защищена широкополой, с низкой тульей  шляпой,  какую  можно
увидеть  на  зажиточном  скотоводе.  Фрак  его  был  застегнут,  а   двойной
подбородок с ямочкой покоился в складках белого галстука - не одного из этих
ваших туго накрахмаленных апоплексических галстуков, а хорошего, свободного,
старомодного белого шейного платка,в котором человек может лечь спать  и  не
почувствовать  ни  малейшего  неудобства.  Но  особенно  привлекли  внимание
Николаса глаза старого джентльмена: не бывало  еще  на  свете  таких  ясных,
искрящихся, честных, веселых глаз. Он стоял, глядя вверх, одну руку  засунув
в вырез фрака, a другою перебирая  старомодную  золотую  цепочку  от  часов,
голову слегка склонив набок,- причем  шляпа  склонилась  чуточку  ниже,  чем
голова (но, очевидно, это была случайность, а не обычная его  манера  носить
шляпу),- с такой приятной улыбкой, мелькавшей на губах, и с  таким  забавным
выражением лукавства, наивности, мягкосердечия и добродушия, освещавшим  его
веселое старое лицо, что Николас охотно стоял бы тут и смотрел  на  него  до
вечера, забыв на время, что на свете  можно  встретить  озлобленный  ум  или
сердитую физиономию.
     Но даже сколько-нибудь удовлетворить это желание было невозможно,  ибо,
хотя старик как будто, и не подозревал, что является объектом наблюдения, он
случайно взглянул на  Николаса,  и  тот,  опасаясь  вызвать  неудовольствие,
немедленно вернулся к изучению окна.
     Однако старый джентльмен продолжал стоять,  переводя  взгляд  с  одного
объявления на другое, и Николас не мог удержаться, чтобы снова не посмотреть
ему в лицо. В этом странном  и  своеобразном  лице  было  что-то  невыразимо
привлекательное, и такие лучезарные морщинки собирались у уголков его рта  и
глаз, что смотреть  на  него  было  не  только  развлечением,  но  подлинным
удовольствием и наслаждением.
     И потому не чудо, что  старик  не  один  раз  ловил  Николаса  за  этим
занятием. В таких случаях Николас краснел и смущался, потому что, сказать по
правде, он начал подумывать, не ищет ли незнакомец клерка или секретаря,  и,
когда у него мелькнула эта мысль, он почувствовал  себя  так,  будто  старый
джентльмен должен был ее угадать.
     Рассказывать обо всем этом  приходится  долго,  но  в  действительности
прошло не больше двух минут.  Когда  незнакомец  собрался  уходить,  Николас
снова встретил его взгляд и в замешательстве пробормотал какое-то извинение.
     - Вы меня ничуть не обидели... Ничуть! - сказал старик.
     Это было сказано таким дружеским тоном,- и голос  был  как  раз  такой,
какой должен быть  у  подобного  человека,  и  столько  было  сердечности  в
обращении, что Николае расхрабрился а снова заговорил.
     - Как много прекрасных возможностей, сэр! - сказал  он  с  полуулыбкой,
указывая на окно.
     - Полагаю, многие, желающие и жаждущие получить место, очень часто  это
думали,- отозвался старик.- Бедные, бедные!
     С этими словами он отошел, но видя,  что  Николас  с  намеревается  еще
что-то сказать,  добродушно  замедлил  шаги,  словно  ему  не  хотелось  его
обрывать. После недолгого колебания, какое случается  наблюдать,  когда  два
человека обменялись кивком на  улице  и  оба  не  знают,  разойтись  им  или
остаться и поговорить, Николас очутился рядом со стариком.
     - Вы собирались заговорить, молодой джентльмен. Что вы хотели сказать?
     - Я  почти  надеялся...  Я  хочу  сказать-думал,  что  вы  преследовали
какую-то цель, знакомясь с этими объявлениями,- ответил Николас.
     - Так, так. Какую же  цель,  какую  цель?  -  подхватил  старик,  хитро
посматривая на Николаса.- Вы подумали, что я ищу место? А? Вы это подумали?
     Николас покачал головой.
     - Ха-ха! - засмеялся старый джентльмен, потирая  руки,  словно  он  мыл
их.- Мысль натуральная во всяком случае, раз вы видели, как я глазею на  эти
объявления. Я то же самое подумал сначала о вас. Честное слово, подумал.
     - Если бы вы  и  сейчас  так  думали,  сэр,  вы  бы  недалеко  ушли  от
истины,отозвался Николас.
     - Как? - воскликнул старик, осматривая его с головы до ног.-  Что?  Ах,
боже  мой!  Нет,  нет.  Благовоспитайный  молодой  человек  дошел  до  такой
крайности! Нет, нет, нет, нет!
     Николас поклонился и, пожелав ему доброго утра, повернул назад.
     - Постойте,- сказал старик, поманив его в боковую улицу, где они  могли
беседовать более спокойно.- Что вы имеете в виду? Что вы имеете в виду?
     - Только то, что ваше доброе лицо и обращение, столь не похожие на все,
что мне доводилось до сих пор видеть, толкнули меня к признанию, которое мне
бы и в голову не пришло сделать кому  бы  то  ни  было  еще  в  этих  дебрях
Лондона,- ответил Николас.
     -  Дебри!  Да,  верно,  верно!  Это  действительно  дебри,-  с  большим
оживлением сказал старик.- Когда-то и для меня это были дебри. Я пришел сюда
босиком... Я этого никогда не забываю. Слава богу!
     И он приподнял шляпу и принял очень серьезный вид.
     - В чем дело?.. Что такое?.. Как это все произошло? -  спросил  старик,
положив руку на плечо Николасу и идя с ним по улице.- Вы... э? - Он коснулся
пальцем рукава его черной одежды.- Вы это по ком, а?
     - По отцу,- ответил Николас.
     - А! - быстро подхватил старый джентльмен.- Плохо для молодого человека
лишиться отца. Овдовевшая мать, быть может?
     Николас вздохнул.
     - Братья и сестры, а?
     - Одна сестра,- отозвался Николас.
     - Бедняжка, бедняжка! И вы,  должно  быть,  ученый?  -  сказал  старик,
пристально всматриваясь в лицо молодого человека.
     - Я получил довольно приличное образование,- сказал Николас.
     - Дело хорошее,- сказал старый джентльмен.- Образование - великое дело,
величайшее дело!.. Я никогда никакого не получал. Тем больше я восхищаюсь им
у других. Прекрасное дело... Да, да. Расскажите еще что-нибудь о себе. Дайте
мне послушать всю вашу историю. Это не назойливое любопытство  -  нет,  нет,
нет!
     Было что-то столь искреннее и простодушное в тоне, каким все  это  было
сказано, и такое полное пренебрежение всеми условными правилами сдержанности
и холодности, что Николас не мог ничего возразить. На людей, у которых  есть
какие-нибудь  подлинно  хорошие   качества,   ничто   не   действует   столь
заразительно, как сердечная целомудренная откровенность.  Николас  заразился
мгновенно и без умолчаний рассказал обо всех основных событиях своей  жизни,
скрыв только имена и, по возможности, вскользь коснувшись поведения дяди  по
отношению к Кэт. Старик слушал с величайшим вниманием и,  когда  он  кончил,
нетерпеливо продел его руку , под свою.
     - Ни слова больше! Ни слова!- сказал, он.- Идемте со мной. Мы не должны
терять ни минуты.
     Говоря это, старый джентльмен потащил его  назад  на  Оксфорд-стрит  и,
остановив омнибус, ехавший в Сити, впихнул туда Николаса и сам последовал за
ним. Казалось, он был в крайнем возбуждении и беспокойстве,  и  каждый  раз,
когда Николас пробовал что-то сказать, перебивал его:
     - Ни слова, ни слова! Ни под каким видом! Ни слова!
     Поэтому молодой человек счел наилучшим больше ему  не  перечить.  Итак,
они отправились в Сити, сохраняя молчание,  и  чем  дальше  они  ехали,  тем
больше недоумевал Николас, каков может быть исход этого приключения.
     Когда они подъехали к Банку*, старый джентльмен вышел очень проворно и,
снова взяв под руку Николаса,  повлек  его  по  Треднидл-стрит  и  какими-то
переулками и проходами направо, пока они,  наконец,  не  вышли  на  тихую  и
тенистую  маленькую  площадь.  Он  повел  его  к  самому  старому  и  самому
чистенькому на вид торговому. дому. Единственная надпись на  двери  гласила:
"Чирибл, братья", но, бросив быстрый взгляд на лежавшие вокруг тюки, Николас
предположил, что братья Чирибд - купцы, ведущие торговлю с Германией.
     Пройдя через склад, где все указывало на процветающую торговлю,  мистер
Чирибл (ибо таковым считал его Николас, судя по  тому  уважению,  какое  ему
свидетельствовали кладовщики и грузчики, когда он проходил мимо  них)  повел
его в  маленькую,  разделенную  перегородкой  контору,  похожую  на  большой
стеклянный ящик, а в конторе сидел - без единой пылинки и  пятнышка,  словно
его поместили в стеклянный ящик, накрыли крышкой и с той поры он  оттуда  не
выходил -  дородный  пожилой  широколицый  клерк  в  серебряных  очках  и  с
напудренной головой.
     - Мой брат у себя, Тим? - спросил мистер Чирибл так же приветливо,  как
он обращался к Николасу.
     - Да, сэр,- ответил дородный клерк, поднимая очки на своего патрона,  а
глаза на Николаса,- но у него мистер Триммерс.
     - А! По какому делу он пришел, Тим? - спросил мистер Чирибл.
     - Он собирает по подписке на вдову  и  детей  человека,  который  погиб
сегодня утром в ост-индских доках*, сэр,- ответил Тим.- Его придавил бочонок
с сахаром, сэр.
     - Триммерс хороший человек,- с жаром сказал мистер Чирибл.-  Он  добрая
душа. Я очень признателен Триммерсу. Триммерс один из наших  лучших  друзей.
Он сообщает нам о тысяче случаев, о которых мы сами никогда бы не узнали.  Я
очень признателен Триммерсу.
     Говоря это, мистер Чирибл с наслаждением потер руки, и, так как в  этот
момент в дверях показался  мистер  Триммерс,  направлявшийся  к  выходу,  он
бросился вслед за ним и схватил его за руку.
     - Тысяча благодарностей, Триммерс, десять тысяч благодарностей!  Я  это
рассматриваю как  дружескую  услугу  с  вашей  стороны,  да,  как  дружескую
услугу,-  сказал  мистер  Чирибл,  увлекая  его  в  угол,  чтобы   не   было
слышно.Сколько детей осталось и что дал мой брат Нэд, Триммерс?
     - Детей осталось шестеро, а ваш брат дал нам  двадцать  фунтов,-ответил
джентльмен.
     -  Мой  брат  Нэд  хороший  человек,  и  вы   тоже   хороший   человек,
Триммерс,сказал старик, с горячностью пожимая ему обе руки.- Запишите и меня
на двадцать... или...  подождите  минутку,  подождите  минутку!  Не  следует
выставлять себя напоказ: запишите меня на десять фунтов и Тима  Линкинуотера
на десять фунтов. Чек на двадцать фунтов  для  мистера  Триммерса,  Тим.  Да
благословит вас бог, Триммерс... Заходите на этой неделе пообедать  с  нами;
для вас всегда найдется прибор, а мы будем очень рады. Так-то,  дорогой  мой
сэр... Чек от мистера Линкинуотера, Тим. Придавило  бочонком  с  сахаром,  и
шестеро ребятишек! Ах, боже мой, боже мой!
     Продолжая говорить в том же духе со всей  живостью,  на  какую  он  был
способен, чтобы предотвратить дружеские  возражения  сборщика  против  такой
крупной суммы пожертвования, мистер Чирибл  повел  Николаса,  удивленного  и
растроганного  тем,  что  он  видел  и  слышал  за  это  короткое  время,  к
полуоткрытой двери, ведущей в смежную комнату.
     - Брат Нэд! - окликнул мистер  Чирибл,  постучав  согнутым  пальцем,  и
остановился, прислушиваясь.- Ты занят, дорогой брат,  или  у  тебя  найдется
время перемолвиться со мной двумя словами?
     - Брат Чарльз, дорогой мой,- отозвался из комнаты голос, столь  похожий
на только что прозвучавший, что Николас вздрогнул и готов был подумать,  что
это тот же самый голос,- не задавай мне никаких вопросов и входи немедля.
     Они вошли без дальнейших разговоров. Каково же было изумление Николаса,
когда его спутник шагнул вперед и обменялся горячими приветствиями с  другим
старым джентльменом, точной копией его самого: то же лицо, та же фигура, тот
же фрак, жилет и галстук, те же брюки и гетры, мало того - та же белая шляпа
висела на стене!
     Когда они пожимали друг другу руку - у обоих  при  этом  лица  просияли
любовью, которая восхитительна у маленьких детей и невыразимо трогательна  у
людей таких старых,- Николас мог заметить, что второй старый джентльмен  был
немного полнее, чем его брат; эта черта и  что-то  слегка  неуклюжее  в  его
походке и манере составляли единственную уловимую разницу между ними.  Никто
не мог сомневаться в том, что они близнецы.
     - Брат Нэд,- сказал новый знакомый Николаса, Закрывая дверь,-  это  мой
молодой друг, которому  мы  должны  помочь.  Мы  должны  надлежащим  образом
проверить  его  слова  как  ради  него,  так  и  ради  нас,  и,   если   они
подтвердятся,- а я уверен, что они подтвердятся,- мы должны ему  помочь,  мы
должны ему помочь, брат Нэд.
     -  Достаточно,  если  ты  говоришь,  что  мы  должны  помочь,   дорогой
брат,ответил тот.- Раз ты это говоришь, никакие справки не нужны. Он получит
помощь. В чем он нуждается, и чего он хочет? Где  Тим  Линкииуотер?  Позовем
его сюда.
     Следует здесь отметить,  что  речь  обоих  братьев  отличалась  большой
живостью и жаром. Оба потеряли чуть ли не одни и те же зубы, что  делало  их
произношение одинаково своеобразным; и оба говорили так, как будто,  обладая
ясностью духа, какой наделены  самые  добродушные  и  доверчивые  люди,  они
вдобавок  выбрали  изюминки  из  наилучшего  пудинга  Фортуны  и,  припрятав
несколько изюминок впрок, держали их теперь во рту.
     - Где Тим Линкинуотер? - спросил брат Нэд.
     - Постой! Постой! - сказал брат Чарльз, отводя его в сторону.-  У  меня
есть план, дорогой брат, у меня есть план. Тим стареет,  а  Тим  был  верным
слугой, брат Нэд, и я не думаю, чтобы пенсия матери и сестре Тима и  покупка
маленького семейного склепа, когда умер его бедный  брат,  были  достаточным
вознаграждением за его верную службу.
     -  Ну,  разумеется,  нет!  -  ответил  тот.-   Конечно,   нет.   Совсем
недостаточным.
     - Если бы мы могли облегчить труд Тима,- сказал старый  джентльмен,-  и
заставили бы его уезжать время от времени за город и спать  раза  два-три  в
неделю на свежем воздухе (а он мог бы это делать, если бы по  утрам  начинал
работу на час позже), старый Тим Липкинуотер снова помолодел бы со временем,
а  сейчас  он  старше  нас  на  добрых  три  года.  Старый  Тим  Линкинуотер
помолодеет! А, брат Нэд? Да ведь я помню старого  Тима  Линкинуотера  совсем
маленьким мальчиком. А ты? Ха-ха-ха! Бедный Тим, бедный Тим!
     Славные старики посмеялись, у обоих выступили на глазах слезы  любви  к
старому Тиму Линкинуотеру.
     - Но послушай сначала, послушай сначала, брат  Нэд,-  быстро  заговорил
старик, поставив по стулу справа и слева от Николаса. Я сам  расскажу,  брат
Нэд, потому что молодой джентльмен скромен, и он  ученый,  Нэд,  и  было  бы
нехорошо, если бы он должен был снова рассказывать  нам  свою  историю,  как
будто он нищий или как будто мы в нем сомневаемся. Нет, нет, нет!
     - Нет, нет, нет! - подхватил тот, серьезно кивая  головой.-  Совершенно
верно, дорогой брат, совершенно верно.
     - Он меня остановит, если я ошибусь,- сказал новый друг  Николаса.-  Но
ошибусь я или нет, ты будешь очень растроган, брат Нэд, вспомнив  то  время,
когда мы были, совсем юны и одиноки и заработали наш первый шиллинг  в  этом
огромном городе.
     Близнецы молча пожали друг другу руку, и брат  Чарльз  со  свойственной
ему простодушной манерой рассказал подробности, услышанные им  от  Николаса.
Последовавший за сим разговор был  длинный,  и  почти  такое  же  длительное
секретное совещание имело место между братом Нэдом и Тимом  Линкинуотером  в
другой комнате. К чести Николаса следует сказать, что не провел он и  десяти
минут с братьями, как уже  мог  отвечать  только  жестами  на  каждое  новое
выражение сочувствия и доброты и всхлипывал, как ребенок.
     Наконец брат Нэд и Тим  Линкинуотер  вернулись  вместе,  и  Тим  тотчас
подошел к Николасу и сообщил ему на  ухо  одной  короткой  фразой  (ибо  Тим
обычно был немногословен), что он записал адрес и зайдет к  нему  вечером  в
восемь часов. Покончив с этим, Тим протер очки  и  надел  их,  приготовляясь
слушать, что еще имеют сказать братья Чирибл.
     - Тим,- сказал брат Чарльз,- вы поняли, что мы намерены  принять  этого
молодого джентльмена в контору?
     Брат Нэд заявил, что Тим знает об этом намерении и вполне одобряет его;
Тим кивнул, сказал, что одобряет, выпрямился и  стал  как  будто  еще  более
дородным и очень важным. Затем наступило глубокое молчание.
     - Я, знаете ли, не буду приходить на час позже по утрам,-  сказал  Тим,
вдруг прорвавшись и принимая очень решительный вид.-  Я  не  буду  спать  на
свежем воздухе, да и за город я не буду ездить. Хорошенькое  дело  -  в  эту
пору дня! Тьфу!
     - Будь проклято ваше упрямство, Тим Линкинуотер,- сказал  брат  Чарльз,
смотря на него без малейших признаков гнева и с  лицом,  сияющим  любовью  к
старому клерку.- Будь проклято  ваше  упрямство,  Тим  Линкинуотер!  Что  вы
хотите сказать, сэр?
     - Сорок четыре года,- сказал Тим, делая в воздухе  вычисления  пером  и
проводя воображаемую черту, прежде чем подвести  итог,-  сорок  четыре  года
исполнится в мае с тех пор, как я начал вести книги  "Чирибл,  братья".  Все
это время я открывал несгораемый шкаф каждое утро (кроме воскресенья), когда
часы  били  девять,  и  совершал  обход  дома  каждый   вечер   в   половине
одиннадцатого (за исключением дней прибытия иностранной почты, а в те вечера
- без  двадцати  двенадцать),  чтобы  удостовериться,  заперты  ли  двер