ился, Николас решил, что  должен  не  теряя  времени  обо  всем
откровенно рассказать добрым братьям.
     Воспользовавшись первой же  возможностью,  когда  он  остался  к  концу
следующего дня наедине с  мистером  Чарльзом  Чириблом,  он  кратко  изложил
историю Смайка и скромно, но уверенно выразил  надежду,  что  добрый  старый
джентльмен, приняв во внимание описанные Николасом обстоятельства, оправдает
занятую им необычную позицию между отцом  и  сыном,  а  также  и  поддержку,
оказанную Смайку в его неповиновении,- несомненно  оправдает,  хотя  ужас  и
страх   Смайка   перед   отцом    могут    показаться    отталкивающими    и
противоестественными и в таком виде будут изображены, а люди,  пришедшие  на
помощь Смайку, рискуют вызвать у всех отвращение.
     - Ужас,  испытываемый  Смайком  перед  этим  человеком,  кажется  столь
глубоким,- сказал Николас,- что я едва могу поверить, что  он  действительно
его сын. Природа не вложила ему в сердце ни малейшего чувства  привязанности
к отцу, а она, конечно, никогда не заблуждается.
     - Дорогой мой сэр,- отозвался брат Чарльз,- здесь вы допускаете ошибку,
весьма обычную, вменяя в вину природе дела, за которые она ни в  какой  мере
не ответственна. Люди толкуют о природе как о чем-то отвлеченном и при  этом
упускают из виду то, что в самом деле  свойственно  природе.  Этого  бедного
мальчика, никогда не знавшего родительской ласки, не изведавшего за всю свою
жизнь ничего,  кроме  страданий  и  горя,  представляют  человеку,  которого
называют его отцом  и  который  первым  делом  заявляет  о  своем  намерении
положить конец его  короткому  счастью,  обречь  его  на  прежнюю  участь  и
разлучить с единственным другом, какой когда-либо у него был,- с вами.  Если
бы природа в  данном  случае  вложила  в  грудь  этого  мальчика  хоть  одно
затаенное побуждение, влекущее его к отцу и отрывающее от вас, она  была  бы
лгуньей и идиоткой!
     Николас пришел в восторг, видя, что старый джентльмен говорит  с  таким
жаром, и, ожидая, что он еще что-нибудь добавит, ничего не ответил.
     - Ту же ошибку я встречаю в той или иной форме на каждом шагу,-  сказал
брат Чарльз.- Родители, которые никогда не проявляли своей  любви,  жалуются
на  отсутствие  естественной  привязанности  у  детей;  дети,   никогда   не
исполнявшие своего долга, жалуются на отсутствие естественной  привязанности
у родителей; эаконодатели почитают жалкими и тех и других, хотя  в  жизни  у
них не было достаточно солнечного света для развития взаимной привязанности,
читают высокопарные нравоучения и родителям и детям и кричат о том, что даже
узы,  налагаемые  самой  природой,  находятся  в  пренебрежении.   Природные
наклонности  и  инстинкты,  дорогой  сэр,  являются  прекраснейшими   дарами
всемогущего, но их нужно развивать и лелеять, как и  другие  прекрасные  его
дары, чтобы они не зачахли и чтобы новые чувства не заняли их места, подобно
тому как сорная трава и вереск заглушают лучшие плоды земли, оставленные без
присмотра. Я бы хотел, чтобы мы над  этим  задумались  и,  почаще  вспоминая
вовремя о налагаемых на нас природой обязательствах, поменьше говорили о них
не вовремя.
     Затем брат Чарльз, который на протяжении этой речи сильно разгорячился,
приумолк, чтобы немного остыть, после чего продолжал:
     - Вероятно, вы удивляетесь, дорогой мой сэр, что я  почти  без  всякого
изумления выслушал ваш рассказ. Это объясняется просто: ваш дядя  был  здесь
сегодня утром.
     Николас покраснел и отступил шага на два.
     - Да,- сказал старый джентльмен, энергически ударив по столу,- здесь, в
этой комнате. Он не хотел слушать доводы рассудка, чувства и справедливости.
Но брат Нэд не щадил его. Брат Нэд, сэр, мог бы растопить булыжник.
     - Он пришел...- начал Николас.
     - Чтобы пожаловаться на вас,-.ответил брат Чарльз,- отравить  наш  слух
клеветой и ложью, но цели своей он не достиг и ушел, унося с собой несколько
здравых истин.  Брат  Нэд,  дорогой  мой  мистер  Никльби,  брат  Нэд,  сэр,
настоящий лев! И Тим Линкинуотер, Тим - настоящий лев.  Сначала  мы  позвали
Тима, чтобы  Тим  сразился  с  ним,  и  вы  бы  не  успели  вымолвить  "Джек
Робинсон"*, сэр, как Тим уже напал на него.
     - Чем отблагодарить мне вас за все, что вы ежедневно для меня  делаете?
- сказал Николас.
     - Храните молчание и этим отблагодарите, дорогой мой сэр,- ответил брат
Чарльз.- С вами поступят справедливо. Во всяком случае, вам не причинят зла.
И зла не причинят никому из ваших близких. Они волоска не  тренут  на  вашей
голове, и на голове этого мальчика, и вашей матери, и вашей  сестры.  Я  это
сказал, брат Нэд это сказал, Тим Линкинуотер это сказал. Мы все это сказали,
и мы все об этом позаботимся. Я видел отца - если это отец, а я  думаю,  что
отец,- он варвар и лицемер, мистер Никльби. Я ему сказал: "Вы варвар,  сэр".
Да! Сказал: "Вы варвар, сэр". И я этому рад, я очень рад, что сказал ему "вы
варвар", да, очень рад!
     Брат Чарльз пришел  в  такое  пылкое  негодование,  что  Николас  нашел
уместным вставить слово, но в тот момент, когда он  попытался  это  сделать,
мистер Чирибд ласково положил руку ему на плечо и жестом предложил сесть.
     - В данную минуту этот  вопрос  исчерпан,-  сказал  старый  джентльмен,
вытирая лицо.- Не затрагивайте его больше. Я хочу поговорить на другую тему,
тему конфиденциальную, мистер Никльби.  Мы  должны  успокоиться,  мы  должны
успокоиться.
     Пройдясь раза два-три по комнате, он снова  уселся  и,  придвинув  свой
стул ближе к стулу Николаса, сказал:
     - Я собираюсь дать вам конфиденциальное и деликатное поручение, дорогой
мой сэр.
     - Вы можете найти для этого много людей, более способных, сэр,-  сказал
Николас,- но смею сказать, более надежного и ревностного вам не найти.
     - В этом я  совершенно  уверен,-  отозвался  брат  Чарльз,-  совершенно
уверен. Вы не будете сомневаться в том, что я так думаю, если я  вам  скажу,
что поручение это касается одной молодой леди.
     - Молодой леди, сэр! - воскликнул Николас, дрожа от нетерпения услышать
больше.
     - Очень красивой молодой леди,- серьезно сказал мистер Чирибл.
     - Пожалуйста, продолжайте, сэр,- попросил Николае.
     - Я думаю о том, как это сделать,-  сказал  брат  Чарльз  грустно,  как
показалось    его    молодому    другу,    выражение    его    лица     было
страдальческое.Однажды утром, дорогой мой сэр, вы случайно  увидели  в  этой
комнате молодую леди в обмороке. Вы помните? Быть может, вы забыли...
     - О нет! - быстро ответил Николас.- Я... я... очень хорошо помню.
     - Это та самая леди, о которой я говорю,- сказал брат Чарльз.
     Подобно пресловутому попугаю, Николас думал  очень  много,  но  не  мог
произнести ни слова.
     - Она дочь одной леди,- сказал мистер  Чирибл,которую  я...  когда  она
сама была красивой девушкой, а я на много-много лет  моложе,  чем  теперь...
которую я... кажется странным мне произносить сейчас это слово...  я  горячо
любил. Пожалуй, вы  улыбнетесь,  слыша  эти  признания  из  уст  седовласого
человека. Вы меня не обидите, потому что, когда я был так же молод, как  вы,
я бы сам улыбнулся.
     - Право же, у меня нет этого желания,- сказал Николас.
     - Мой дорогой брат Нэд,- продолжал мистер Чирибл,- должен был  жениться
на ее сестре, но она умерла. И этой леди нет теперь в живых уже  много  лет.
Она вышла замуж за своего избранника, и я был бы рад, если бы мог  добавить,
что последующая ее жизнь была такой  счастливой,  какую  я,  богу  известно,
всегда просил для нее в молитвах.
     Наступило короткое молчание, которое Николас не пытался прервать.
     - Если бы он мог переносить испытания  так  легко,  как  я  надеялся  в
сокровенных глубинах моего сердца (надеялся ради  нее),  их  жизнь  была  бы
мирной и счастливой,- спокойно произнес старый джентльмен.- Достаточно будет
сказать, что случилось не так... Она не была счастлива... они столкнулись  с
тяжелыми разочарованиями и затруднениями, и за год до смерти она  обратилась
ко мне за помощью в память старой дружбы, глубоко изменившаяся, павшая духом
от  страданий  и  дурного  обращения,  с   разбитым   сердцем.   Он   охотно
воспользовался деньгами, которые я, чтобы доставить ей хоть час покоя, готов
был сыпать без счета; и мало того, он часто посылал ее снова за  деньгами...
и, однако, проматывая их, даже эти  ее  обращения  ко  мне  за  помощью,  не
оставшиеся  без  ответа,  сделал  предметом  жестоких  насмешек  и   острот,
утверждая, будто ему известно,  что  она  горько  раскаивается  в  сделанном
выборе, что она вышла за него из корыстных и тщеславных побуждений  (он  был
веселым молодым человеком, имевшим знатных друзей,  когда  она  избрала  его
своим мужем). Короче, он изливал на нее, пользуясь всеми недобросовестными и
дурными средствами, всю горечь разорения и всю  свою  досаду,  которые  были
вызваны только его распутством...  В  то  время  эта  молодая  девушка  была
маленькой девочкой. С тех пор я ни разу ее не видел до того утра, когда и вы
ее увидели, но мой племянник Фрэнк...
     Николас вздрогнул и, невнятно пробормотав  извинение,  попросил  своего
патрона продолжать.
     -  ...мой  племянник  Фрэнк,  говорю  я,-  снова  повел   речь   мистер
Чирибл,через два дня по приезде в Англию встретил ее случайно и чуть  ли  не
тотчас же потерял снова из виду. Ее отец прятался где-то, чтобы  ускользнуть
от кредиторов, доведенный болезнью и бедностью до края могилы, а она... если
бы мы не верили в премудрость провидения, мы могли бы сказать, что это  дитя
было достойно лучшего отца... она  стойко  переносила  лишения,  унижения  и
испытания, самые ужасные для сердца такого юного и нежного  создания,  чтобы
добывать для отца средства к жизни. В это  тяжелое  время,  сэр,-  продолжал
брат Чарльз,- ей прислуживала одна  преданная  женщина,  которая  в  прошлом
служила в семье судомойкой, а теперь стала  их  единственной  служанкой,  но
благодаря своему честному и верному сердцу она достойна  -  да!  -  достойна
быть женой самого Тима Линкинуотера, сэр!
     Произнеся эту похвалу бедной  служанке  с  такой  энергией  и  с  таким
удовлетворением, какие не  поддаются  описанию,  брат  Чарльз  откинулся  на
спинку стула  и  с  большим  спокойствием  изложил  последнюю  часть  своего
повествования.
     Сущность  ее  заключалась  в  следующем:  девушка  гордо  отвергла  все
предложения постоянной помощи и поддержки со стороны друзей  своей  покойной
матери, ибо они ставили условием ее разлуку  с  этим  жалким  человеком,  ее
отцом, у которого никаких друзей  не  осталось;  отказываясь  из  врожденной
деликатности воззвать о  помощи  к  тому  честному  и  благородному  сердцу,
которое отец ее ненавидел и именно потому, что оно  было  исполнено  великой
доброты, жестоко оскорбил клеветой, молодая  девушка  боролась  одна  и  без
всякой поддержки,  чтобы  прокормить  отца  трудами  своих  рук.  В  крайней
бедности и в горе она трудилась без устали, не тяготясь мрачным раздражением
больного человека, которого не подкрепляли никакие утешительные воспоминания
о прошлом или надежды на будущее, никогда не сокрушаясь о том  благополучии,
которое она отвергла, и не оплакивая печальной доли, какую  она  добровольно
избрала. Все маленькие познания, приобретенные ею в  дни  более  счастливые,
были использованы ею и направлены к достижению одной цели.  В  течение  двух
долгих лет, трудясь днем, а часто и ночью, с иглой, карандашом или  пером  в
руке, она терпела в качестве приходящей гувернантки все  капризы  и  все  те
оскорбления, какие женщины (и женщины, имеющие дочерей) слишком часто  любят
наносить особам их же пола, словно завидуя уму более  развитому,  к  услугам
которого они вынуждены  прибегать;  она  терпела  оскорбления,  в  девяносто
девяти случаях из ста обрушивающиеся на тех,  кто  неизмеримо  и  несравнимо
лучше этих женщин, и превышающие все, что позволяет себе самый  бессердечный
шулер с ипподрома по отношению к своему груму. В течение  двух  долгих  лет,
исполняя все свои обязанности и не тяготясь ни одной, она тем  не  менее  не
достигла  единственной  цели  своей  жизни   и,   побежденная   нарастающими
трудностями и разочарованиями, принуждена была разыскать старого друга своей
матери и, с надрывающимся сердцем, довериться, наконец, ему.
     - Будь я беден,- сверкая глазами, сказал брат Чарльз,-  будь  я  беден,
мистер Никльби, дорогой мой сэр,- но, слава богу, я не беден,-  я  отказывал
бы себе (разумеется, это сделал бы всякий при таких обстоятельствах) в самом
необходимом, чтобы помочь ей. Однако даже теперь эта задача трудна. Если  бы
ее отец умер, то все было бы очень просто, ибо тогда она  жила  бы  с  нами,
словно наше дитя или сестра, и благодаря ее  присутствию  наш  дом  стал  бы
самым счастливым. Но он еще  жив.  Никто  не  может  ему  помочь:  это  было
испытано тысячу раз; не без причины он всеми покинут, я это знаю.
     - Нельзя ли убедить ее...- тут Николас запнулся.
     - Уйти от него? - спросил брат Чарльз.- Кто решился бы уговаривать дочь
покинуть отца? С такими мольбами, при условии,  что  время  от  времени  она
будет с ним видеться, к ней обращались не раз (я, правда, не обращался),  но
всегда безуспешно.
     - Добр  ли  он  к  ней?  -  спросил  Николас.-  Заслуживает  ли  он  ее
привязанности?
     - Подлинная доброта, доброта, выражающаяся во внимании к  другому  и  в
самоотречении, чужда его натуре,- ответил мистер Чирибл.- Думаю,  он  к  ней
относится с той добротой, на какую  способен.  Мать  была  нежным,  любящим,
доверчивым созданием, и, хотя он терзал ее со дня свадьбы  и  вплоть  до  ее
смерти так жестоко и бессмысленно, как только может терзать человек, она  не
переставала любить его. На смертном одре она поручила его заботам дочери. Ее
дочь этого не забыла и никогда не забудет.
     - Вы не имеете на него никакого влияния? - спросел Николас.
     - Я, дорогой мой сэр?! Меньше, чем кто бы то ни было.  Его  ревность  и
ненависть ко мне велики; знай он, что его дочь открыла мне свое  сердце,  он
отравил  бы  ей  жизнь  упреками,   а   вместе   с   этим   -   таковы   его
непоследовательность и себялюбие,- если бы он  знал,  что  каждый  ее  пенни
получен от меня, он не отказался бы ни от одной своей прихоти,  какую  можно
удовлетворить при самом безрассудном расточении ее скудных средств.
     - Бессердечный негодяй! - с возмущением воскликнул Николас.
     - Не будем прибегать к грубым словам,- мягко сказал брат Чарльз,- лучше
приноровимся к тем условиям, в каких находится эта молодая леди. То пособие,
какое я заставил ее принять, я принужден, по горячей  ее  просьбе,  выдавать
самыми небольшими суммами, иначе, узнав,  как  легко  достались  деньги,  он
растратил бы их с еще большим легкомыслием, чем привык это делать.  Даже  за
ними она приходила сюда потихоньку и по вечерам, а я не могу терпеть,  чтобы
так продолжалось впредь, мистер Никльби, право же, не могу.
     И тогда обнаружилось мало-помалу, как добрые старые близнецы обдумывали
всевозможные планы и проекты помочь этой молодой леди наивозможно деликатней
и осторожней, чтоб ее отец не  заподозрил,  из  какого  источника  поступают
средства; и как они пришли, наконец, к заключению,  что  лучше  всего  будет
сделать вид, будто у нее покупают по высокой цене  маленькие  ее  рисунки  и
вышивки, и позаботиться о том,  чтобы  на  них  был  постоянный  спрос.  Для
осуществления такого намерения необходимо было, чтобы кто-нибудь играл  роль
торговца  этими  предметами,  и  после  глубоких  размышлений  они   избрали
исполнителем этой роли Николаса.
     - Он меня знает,- сказал брат Чарльз,- и моего брата Нэда он знает.  Ни
один из вас не подойдет. Фрэнк превосходный  мальчик,  превосходный,  но  мы
опасаемся, что он может оказаться немножко легкомысленным и опрометчивым для
такого деликатного дела и что, пожалуй, он... что, короче говоря,  он,  быть
может, слишком впечатлителен (она красивая  девушка,  сэр,  вылитый  портрет
своей бедной матери). Влюбившись в нее, прежде чем хорошенько  разберется  в
своих чувствах, он принесет страдания и печаль невинному сердцу,  тогда  как
мы бы хотели быть смиренным орудием, постепенно  возвращающим  ему  счастье.
Фрэнк чрезвычайно заинтересовался ее судьбой, когда в первый раз случайно ее
встретил. А расспросив его, мы вывели заключение, что из-за нее он затеял ту
ссору, которая привела к вашему с ним знакомству.
     Николас пробормотал, что он и раньше допускал такую  возможность,  а  в
объяснение своей догадки рассказал, когда и где впервые увидел молодую леди.
     - В таком случае,- продолжал брат Чарльз,- вы  понимаете,  что  он  для
этой цели не подходит. О Тиме Линкинуотере не может быть и речи, потому  что
Тим, сэр, такой ужасный человек, что ему никак не удастся обуздать себя и он
вступит в пререкания с отцом, пяти минут не пробыв в  доме.  Вы  не  знаете,
каков Тим, сэр, когда его взволнует что-нибудь, чрезвычайно  задевающее  его
чувства; тогда он страшен, сэр, да, Тим Линкинуотер просто страшен! А к  вам
мы можем отнестись с полным доверием. В вас мы нашли - во всяком  случае,  я
нашел, но это одно и то же, потому  что  между  мной  и  моим  братом  Нэдом
никакой разницы нет, разве что он добрейшее создание в мире и нет и  никогда
не будет на свете человека, равного ему,-  в  вас  мы  нашли  добродетели  и
наклонности  семьянина  и  ту  деликатность  чувства,  которая  делает   вас
подходящим для этого поручения. Вы тот, кто нам нужен, сэр.
     - Молодая леди, сэр,- начал Николас, который пришел в  такое  смущение,
что ему немалого труда стоило сказать хоть что-нибудь,- она... она принимает
участие в этой невинной хитрости?
     - Да,- ответил мистер Чирибл.- Во всяком  случае,  она  знает,  что  вы
явитесь от нас; однако  ей  неизвестно,  как  мы  будем  распоряжаться  теми
вещицами, какие вы будете время от времени покупать, и быть может,  если  вы
очень искусно поведете дело  (вот  именно  -  очень  искусно),  быть  может,
удастся заставить ее поверить, что мы... извлекаем из них прибыль.  Ну  как?
Ну как?
     Это невинное и простодушнейшее предположение делало брата Чарльза таким
счастливым, а надежда, что молодой леди удастся внушить мысль, будто она ему
ничем не обязана, доставляла ему такую радость и такое утешение, что Николас
отнюдь не захотел бы выразить свои сомнения касательно этого вопроса.
     Но все это время с языка его готово было сорваться признание в том, что
те самые возражения, какие изложил мистер Чирибл против привлечения  к  этой
миссии своего племянника, относились, во всяком случае в  равной  мере  и  с
такими же основаниями, к нему самому, и сотню раз он собирался признаться  в
подлинных своих чувствах и просить, чтобы его избавили от такого  поручения.
Но  столько  же  раз  по  пятам  за  этим  побуждением   следовало   другое,
заставлявшее его молчать и хранить тайну в своем сердце. "Зачем буду я сеять
затруднения иа пути к осуществлению этого благого и великодушного замысла? -
думал  Николас.-  Что  за  беда,  если  я  люблю  и  почитаю  это  доброе  и
великодушное создание? Разве не показался бы я самым дерзким и пустым фатом,
если бы серьезно заявил, что ей грозит какая-то опасность влюбиться в  меня?
А помимо этого, разве я себе ничуть  не  доверяю?  Разве  этот  превосходный
человек не имеет нрава на мою самую безупречную и преданную службу и неужели
какие бы то ни было личные соображения помешают мне оказать ему эту услугу?"
     Задавая себе такие вопросы, Николас  мысленно  отвечал  на  них  весьма
энергическим "нет", убеждал себя в том, что он - самый совестливый и славный
мученик,  и  благородно  решил  исполнить  то,   что   показалось   бы   ему
невыполнимым, если бы он с большим вниманием исследовал свои чувства. Такова
ловкость рук, когда мы плутуем сами с собой и даже наши слабости  превращаем
в великолепные добродетели!