было показать им, что он не утратил своего  влияния.  Сначала  молодой  лорд
довольствовался молчаливым решением принять меры к  тому,  чтобы  немедленно
порвать дружеские отношения. Мало-помалу он начал раздражаться  и  пришел  в
негодование от шуточек и  фамильярных  замечаний,  которые  несколько  часов
назад только позабавили бы его. От этого он ничего не выиграл,  ибо  не  мог
состязаться с сэром Мальбери, когда дело доходило до насмешек  и  остроумных
реплик, имевших успех в подобной компании. Однако  резкого  разрыва  еще  не
было. Они вернулись в город. На обратном пути мистеры Пайк и Плак  и  другие
джентльмены много раз заявляли, что никогда в жизни сэр Мальбери не бывал  в
таком чудесном расположении духа.
     Они превосходно пообедали вместе.  Вино  лилось  рекой,  как,  впрочем,
лилось оно целый день. Сэр Мальбери пил, чтобы вознаградить себя за недавнее
воздержание; молодой  лорд  -  чтобы  утопить  свой  гнев;  остальные  члены
компании - потому что вино подавалось наилучшее и им не надо  было  за  него
платить. Было около полуночи, когда они, неистовые, разгоряченные  вином,  с
бурлящей кровью и воспаленным мозгом, бросились к игорному столу.
     Здесь они встретили другую компанию, безумствовавшую так же,  как  они.
Возбуждение, вызванное игрой, жара в комнатах, ослепительный  свет  не  были
рассчитаны на то, чтобы остудить лихорадочный жар. В этом головокружительном
шуме и сумятице люди пришли в исступление. Кто  в  диком  опьянении  минутой
думал о деньгах, разорении или завтрашнем дне? Потребовали еще вина, осушали
стакан за стаканом. Пересохшие, обожженные глотки изнывали  от  жажды;  вино
лилось в них, как масло в пылающий огонь. А оргия все  продолжалась.  Разгул
достиг высшей своей точки; стаканы падали на пол из рук,  которые  не  могли
донести их до рта; проклятья срывались с уст, которые едва могли  складывать
слова, чтобы их извергнуть; пьяные проигравшиеся игроки  ругались  и  орали;
иные вскакивали на стол, размахивая над головой  бутылками  и  бросая  вызов
остальным; другие танцевали;  многие  пели,  а  кое  кто  разрывал  карты  и
бесновался. Буйство и безумие правили самовластно,  когда  поднялся  шум,  в
котором потонули все другие звуки, и два человека,  схватив  друг  друга  за
горло, пробились на середину комнаты.
     Десяток голосов, до сих пор молчавших, громко закричал,  что  нужно  их
разнять.  Те,  кто  сохранял  хладнокровие,  чтобы  выигрывать,  и  те,  кто
зарабатывал себе на жизнь при такого рода сценах, бросились к  дерущимся  и,
оторвав их друг от друга, оттащили на несколько шагов.
     - Пустите меня! - крикнул сэр Мальбери глухим, охрипшим голосом.  -  Он
меня ударил! Слышите вы? Я говорю, он меня ударил! Есть у меня  здесь  друг?
Кто это? Вествуд? Вы слышите, я говорю, что он меня ударил!
     - Слышу, слышу, - ответил один из тех, кто его держал. - Уйдите, уйдите
сейчас!
     - Не уйду! - крикнул тот. - Десять человек, бывших поблизости,  видели,
как он ударил.
     - Завтра времени будет сколько угодно, - сказал его приятель.
     - Нет, не будет! - закричал сэр Мальбери. - Сегодня, немедленно, здесь!
     Бешенство его было так велико, что он не мог  говорить  членораздельно,
сжимал кулаки, рвал на себе волосы и топал ногами.
     - Что случилось, милорд? - спросил кто-то из  толпы.  -  Были  нанесены
удары?
     - Один удар. - тяжело дыша, ответил молодой лорд. -  Я  его  ударил.  Я
объявляю об этом всем. Я его ударил, и он знает, за что. Я тоже хочу,  чтобы
с этим делом было покончено. Капитан Адамс, - продолжал молодой лорд, быстро
оглянувшись и обращаясь к одному из  вмешавшихся,  -  прошу  вас,  разрешите
поговорить с вами.
     Тот, к кому он обратился, выступил вперед и, взяв молодого человека под
руку, вышел с ним вместе; вскоре за ними последовал сэр  Мальбери  со  своим
приятелем.
     Это был притон распутников, пользовавшийся дурной славой, и  отнюдь  не
такое место, где бы подобная история могла  пробудить  симпатии  к  той  или
другой стороне и вызвать новое вмешательство. Где-нибудь в другом месте,  но
не здесь, дальнейшее развитие столкновения было бы немедленно приостановлено
и повздорившим предоставлено время для трезвого и  хладнокровного  раздумья.
Потревоженная в своем разгуле компания распалась; одни ушли,  покачиваясь  с
пьяной важностью; другие удалились, шумно обсуждая происшествие; благородные
джентльмены, жившие на свои выигрыши, уходя, говорили друг другу, что Хоук -
прекрасный стрелок, а те, кто шумел больше всех, крепко заснули на диванах и
больше ни о чем не думали.
     Между тем два секунданта, как можно называть их теперь,  после  долгого
совещания со своими принципалами встретились в другой комнате.  Оба  -  люди
совершенно бессердечные, оба светские бездельники, оба  искушенные  во  всех
пороках города, оба увязшие в долгах, оба занимавшие  прежде  более  высокое
положение, оба приверженные всем распутным привычкам, для  которых  общество
умеет подыскать какое-нибудь элегантное название, выдвигая в виде оправдания
самые порочные свои условности, -  они  были,  разумеется,  джентльменами  с
незапятнанной честью и весьма взыскательны, когда дело касалось чести других
людей.
     Сейчас эти два джентльмена были необычайно оживлены, ибо эта история не
могла не наделать шуму и должна была оказаться полезной для их репутации.
     - Дело щекотливое, Адамс, - приосанившись, сказал мистер Вествуд.
     - Чрезвычайно, - отозвался капитан. - Удар был нанесен, и,  разумеется,
остается только один выход.
     - Полагаю, никаких извинений? - осведомился мистер Вествуд.
     - Ни звука, сэр со стороны моего  приятеля,  хотя  бы  мы  говорили  до
Судного дня, - ответил капитан. - Первоначальной причиной  спора,  насколько
мне известно, была какая-то девушка; о ней ваш приятель  отзывался  в  таких
выражениях, которые лорд Фредерик, защищая девушку, не пожелал  слушать.  Но
это привело к долгим пререканиям по  всевозможным  деликатным  вопросам,  со
взаимными обвинениями. Сэр Мальбери был саркастичен, лорд Фредерик возбужден
и, выведенный из терпения, ударил его  в  пылу  спора  при  отягчающих  дело
обстоятельствах. Если сэр Мальбери не откажется  полностью  от  своих  слов,
лорд Фредерик готов считать этот удар заслуженным.
     - Больше говорить не  о  чем,  -  заявил  мистер  Вествуд,  -  остается
назначить время и место.  Ответственность  велика,  но  тем  не  менее  надо
покончить с этим. Вы не возражаете, если мы назначим час восхода солнца?
     - Времени в  обрез,  -  отозвался  капитан,  взглянув  на  часы.  -  Но
поскольку все это, по-видимому, назревало давно и переговоры являются пустой
тратой слов, я не возражаю.
     - После инцидента в той комнате, может быть, сказано было  на  открытом
воздухе нечто такое, что принуждает нас, не откладывая, выехать из  Лондона,
- сказал мистер Вествуд. - Что вы скажете, если мы выберем одну из лужаек  у
реки против Туикенхема?
     Капитан не имел никаких возражений.
     - Не собраться ли нам в аллее, которая ведет от Питерсхема к Хэм-Хаусу,
и там точно определить место? - предложил мистер Вествуд.
     На это капитан также согласился. Сделав еще  несколько  предварительных
замечаний, не менее лаконических, и установив, какой дорогой  поедет  каждый
из дуэлянтов, чтобы избежать подозрений, они расстались.
     - У нас как раз хватит  времени,  милорд,  -  сказал  капитан,  сообщив
молодому лорду о соглашении, - заглянуть ко мне за ящиком с  пистолетами,  а
затем, не торопясь, поехать туда. Если вы  разрешите  мне  отпустить  вашего
слугу, мы отправимся в моем кэбе, потому что ваш, пожалуй, могут узнать.
     Они вышли на улицу - какой резкий контраст с тем  местом,  которое  они
только что покинули! Уже рассвело. Вместо  ослепительного  желтого  света  в
комнатах - ясное, чистое чудесное утро; вместо  нагретой  душной  атмосферы,
пропитанной чадом  гаснущих  ламп  и  зловонными  испарениями  распутства  и
кутежа, - свежий, здоровый воздух.  Разгоряченной  голове,  которую  обвевал
этот прохладный ветерок, он, казалось, приносил раскаяние в том,  что  время
растрачено зря и бесчисленные возможности упущены. Лорд Верисофт, у которого
набухли вены и горела кожа, глаза, налитые  кровью,  казались  безумными,  а
мысли сменяли друг друга в диком беге, воспринимал дневной свет как укоризну
и невольно ежился, встречая рассвет, словно был какой-то нечистой и  мерзкой
тварью.
     - Знобит? - сказал капитан. - Вам холодно?
     - Немножко.
     - Действительно свежо после этой  жары  в  комнатах.  Завернитесь-ка  в
плащ. Вот так. А теперь в путь.
     Они с грохотом  проехали  по  тихим  улицам,  побывали  на  квартире  у
капитана, оставили позади город и выехали на открытую  дорогу,  не  встретив
никаких препятствий и помех,
     Поля, деревья, сады, живые изгороди - все казалось  прекрасным.  Прежде
молодой человек как будто едва замечал их, хотя проезжал  мимо  тысячу  раз.
Мир и покой почили на них в странном противоречии со смятением  и  путаницей
его полутрезвых мыслей, но притягивали к себе и  были  так  желанны.  Он  не
чувствовал никакого страха; покуда он смотрел по сторонам, гнев его утих, и,
хотя все старые иллюзии,  связанные  с  бывшим  его  недостойным  приятелем,
рассеялись, он больше сожалел о том, что вообще знал  его,  нежели  думал  о
том, к чему это привело.
     Последняя ночь, вчерашний день  и  многие  другие  дни  и  ночи  -  все
закружилось в  бессмысленном  и  непонятном  вихре;  он  не  мог  расчленить
события,  происшедшие  в  разное  время.  То  узнавал  он  в   шуме   колес,
переходившем в какую-то безумную музыку, знакомые  обрывки  мелодий,  то  не
слышал ничего, кроме ошеломляющих и странных звуков, подобных  гулу  потока.
Но спутник его начал подшучивать над его молчанием, и они  принялись  громко
болтать и смеяться. Когда они приехали, он немного  удивился,  заметив,  что
курит, но, подумав, вспомнил, когда и где он закурил сигару.
     Они остановились у въезда в аллею и вышли из экипажа,  оставив  его  на
попечении слуги, который был сметливым малым и привык к  такого  рода  делам
почти так же, как и его хозяин. Сэр Мальбери и его друг были уже здесь.  Все
четверо в глубоком молчании  пошли  аллеей  величественных  вязов,  которые,
переплетаясь высоко над их головами, образовали длинную зеленую  перспективу
готических арок, упиравшихся, словно старые руины, в открытое небо.
     После остановки и недолгого совещания между секундантами они,  наконец,
свернули направо, пересекли небольшой луг и, миновав Хэм-Хаус, вышли в поля.
В поле  они  и  остановились.  Шаги  были  отсчитаны,  обычные  формальности
соблюдены, дуэлянты поставлены друг против друга на условленном  расстоянии,
и сэр Мальбери в первый раз повернулся лицом к своему  молодому  противнику.
Он был очень бледен, глаза налиты кровью,  одежда  в  беспорядке,  и  волосы
растрепаны. Лицо же его  не  выражало  ничего,  кроме  неистовой  злобы.  Он
заслонил глаза рукой, несколько секунд смотрел в упор на своего  противника,
а затем, взяв протянутое ему оружие, устремил на него  взгляд  и  больше  не
поднимал глаз, пока не раздался сигнал, после чего тотчас же выстрелил.
     Два выстрела раздались чуть ли не  одновременно.  И  в  тот  же  момент
молодой лорд резко повернул голову, бросил ужасный взгляд на  противника  и,
не застонав, не покачнувшись, упал мертвый.
     - Убит!  -  закричал  Вествуд,  который  вместе  с  другим  секундантом
подбежал к телу и опустился перед ним на одно колено.
     - Пусть кровь его падет на его голову! - сказал сэр Мальбери. - Он  сам
навлек это на себя и принудил меня к этому.
     -  Капитан  Адамс,  -  быстро  заговорил  Вествуд,  -  призываю  вас  в
свидетели, что все произошло по правилам. Хоук, нам нельзя терять ни минуты!
Мы  должны  немедленно  бежать,  спешить  в  Брайтон  и  как  можно   скорее
переправиться во Францию. Это - скверная  история  и  может  обернуться  еще
хуже,  если  мы  помедлим  хоть  секунду.  Адамс,   позаботьтесь   о   своей
безопасности и не оставайтесь здесь: теперь надо думать  о  живых,  а  не  о
мертвых... Прощайте!
     С этими словами он схватил под руку сэра Мальбери и увлек его за собой.
Капитан Адамс, задержавшись только для того, чтобы окончательно убедиться  в
роковом исходе, поспешил в том  же  направлении,  желая  обсудить  со  своим
слугой, какие принять меры,  чтобы  убрать  тело  и  обеспечить  собственную
безопасность.
     Так умер лорд Фредерик Верисофт от руки, которую  он  отягощал  многими
дарами и пожимал тысячу раз, умер по воле человека, не будь которого  и  ему
подобных, он мог бы жить счастливо и умереть, видя вокруг своего  ложа  лица
детей.
     Солнце взошло горделиво во всем  своем  великолепии,  благородная  река
текла извилистым  руслом,  листья  дрожали  и  шелестели  в  воздухе,  птицы
заливались  веселыми  песнями  на  каждом  дереве,   недолговечная   бабочка
трепетала крылышками; настал день, принеся свет и жизнь; а  здесь,  приминая
траву, где на каждой былинке  приютились  десятки  крохотных  жизней,  лежал
мертвец, обратив к небу неподвижное и застывшее лицо.


ГЛАВА LI,
     Проект мистера Ральфа Никльби и  его  друга,  приближаясь  к
успешному завершению, неожиданно становится известен противной  стороне,  не
пользующейся их доверием

     В старом доме, унылом, темном и пыльном, который, казалось,  увял,  как
его хозяин, и пожелтел и сморщился, оберегая  его  от  дневного  света,  как
пожелтел и сморщился хозяин, оберегая свои деньги, жил Артур Грайд.  Старые,
расшатанные  стулья  и  столы,  жесткие  и  холодные,  как  сердце   скряги,
выстроились угрюмыми рядами вдоль хмурых стен; изнуренные, отощавшие  шкафы,
которые, охраняя запертые  в  них  сокровища,  пошатывались,  как  бы  вечно
опасаясь воров, забились в темные углы, откуда не отбрасывали теней на  пол,
и скрывались и прятались от взглядов. На лестнице  высокие  угрюмые  часы  с
длинными, тощими стрелками и голодным циферблатом тикали осторожным шепотом,
а когда раздавался их бой, тонкий и писклявый,  как  старческий  голос,  они
потрескивали, словно их донимал голод.
     Не было кушетки у камина, сулящей покой и уют. Кресла  здесь  были,  но
они как будто чувствовали себя  тревожно:  робко  и  подозрительно  изгибали
ручки  и  стояли  настороженные.  Одни  казались  фантастически  мрачными  и
изможденными, они как бы вытянулись во весь рост и  приняли  самый  свирепый
вид, чтобы приводить в смущение  посетителей;  другие  навалились  на  своих
соседей и искали опоры у стены - иной раз так, чтобы это бросалось в  глаза,
словно призывали всех в свидетели, что не  стоит  на  них  садиться.  Темные
квадратные громоздкие кровати,  казалось,  были  сооружены  для  беспокойных
снов. Покрытые плесенью портьеры, казалось, съежились, собираясь в  складки,
и, когда по ним пробегал ветерок,  боязливо  перешептывались,  сообщая  друг
другу о  соблазнительных  товарах,  таившихся  в  темных  и  крепко-накрепко
запертых стенных шкафах.
     Из самой жалкой и унылой комнаты во всем  этом  жалком  и  унылом  доме
доносился однажды утром дребезжащий голос старого Грайда, слабо  чирикавшего
обрывок какой-то всеми забытой песни, припев которой звучал так:

                 Та-ран-так-так,
                 Брось старый башмак *.
                 Пусть будет сей брак счастливым!

     Он повторял этот припев все тем же пронзительным дрожащим голосом снова
и снова, пока страшный припадок кашля не заставил  его  прекратить  пенье  и
молча продолжать работу, которой он занимался.
     Эта работа заключалась в том,  что  он  доставал  с  полок  источенного
червями  гардероба  различные  заплесневелые   костюмы,   подвергал   каждый
тщательному и детальному осмотру, держа костюм против света, а затем, сложив
его с величайшей аккуратностью, присоединял к одной из двух небольших  кучек
одежды подле себя. Двух костюмов сразу он не вытаскивал, но доставал  их  по
одному и неизменно закрывал дверцу и запирал  шкаф  на  ключ  после  каждого
своего визита к полкам.
     - Костюм табачного цвета, -  сказал  Артур  Грайд,  обозревая  потертый
фрак. - К лицу ли мне был табачный цвет? Подумаем.
     По-видимому, результат его размышлений оказался неблагоприятным, ибо он
снова сложил фрак, отложил его в сторону и взобрался на стул, чтобы  достать
другой, чирикая при этом:

                 Юности пыл
                 Радость сулил!
                 Брак их будет счастливым!

     - Всегда они вставляют слово "юность"! - сказал старый Артур. - Но ведь
песни пишутся только для рифмы, и эта  песня  глупая,  ее  пели  деревенские
бедняки, когда  я  бы..  маленьким  мальчиком.  А  впрочем...  юность  здесь
подходит - это относится к невесте. Хи-хи-хи! Это относится к  невесте.  Ах,
боже мой, это хорошо! Это очень хорошо. И вдобавок это правда, сущая правда!
     Удовлетворенный  таким  открытием,  он  повторил   куплет   с   сугубой
выразительностью и с двумя-тремя  трелями.  Затем  он  вернулся  к  прежнему
занятию.
     - Бутылочно-зеленый, - сказал старый Артур. -  Бутылочный  был  славным
костюмом, и я его купил по дешевке у старьевщика, и там в  жилетном  кармане
оказался - хи-хи-хи! - потертый  шиллинг.  Подумать  только,  старьевщик  не
знал, что там был шиллинг!  Я-то  знал!  Я  его  нащупал,  когда  исследовал
качество материи. Ох, и дурак же этот старьевщик. А  бутылочно-зеленый  фрак
принес мне счастье. В тот самый день, когда я в первый раз его надел, старый
лорд Малоуфорд сгорел в своей постели и его наследники должны были  уплатить
по всем своим долговым обязательствам. Я  женюсь  в  бутылочно-зеленом!  Пэг
Слайдерскью, я надену фрак бутылочного цвета!
     Этот возглас, громко повторенный раза два или три у самой двери, привел
в комнату низенькую, худую,  высохшую,  трясущуюся  старуху  со  слезящимися
глазами  и  отталкивающе  уродливую;  вытирая   морщинистое   лицо   грязным
передником, она осведомилась тихим голосом, каким обычно говорят глухие:
     - Это вы меня звали или это  часы  били?  Ничего  не  слышу,  никак  не
отличу, кто, но, когда я слышу шум, я знаю, что  это  либо  вы,  либо  часы,
потому что в доме больше никто не шевелится.
     - Это я, Пэг, я! - сказал Артур Грайд, похлопав себя  по  груди,  чтобы
сделать ответ более вразумительным.
     - Вы? - отозвалась Пэг. - А что вам нужно?
     - Я женюсь в бутылочно-зеленом! - крикнул Артур Грайд.
     - Он слишком хорош, чтобы жениться в  нем,  хозяин,  -  возразила  Пэг,
осмотрев костюм. - Нет ли чего-нибудь похуже?
     - Ничего подходящего нет, - ответил старый Артур.
     - Как это так - ничего подходящего? - спросила Пэг.  -  Почему  вам  не
надеть тот костюм, который вы каждый день носите?
     - Он недостаточно хорош, Пэг, - ответил ее хозяин.
     - Что недостаточно?
     - Недостаточно хорош.
     - Что недостаточно? - громко переспросила  Пэг.  -  Недостаточно  стар,
чтобы надеть?
     Артур Грайд вполголоса послал к черту глухоту своей экономки  и  заорал
ей в ухо:
     - Недостаточно наряден! Я хочу предстать в наилучшем виде!
     - В наилучшем виде! - воскликнула Пэг. - Если  она  такая  хорошенькая,
как вы говорите, то можете поверить мне на слово, хозяин,  не  очень-то  она
будет на вас смотреть. И какой бы костюм вы  ни  надели,  -  цвета  перца  с
солью, бутылочного цвета, небесно-голубого или в клетку,  все  равно  вы  от
этого нисколько не изменитесь.
     С таким  утешительным  замечанием  Пэг  Слайдерскью  взяла  костюм,  на
который пал выбор,  и,  скрестив  поверх  узелка  костлявые  руки,  пожевала
губами, ухмыльнулась и заморгала  водянистыми  глазами,  напоминая  странную
фигуру в какой-то чудовищной скульптурной группе.
     - Вы как будто в  смешливом  расположении  духа,  Пэг,  -  не  особенно
любезным тоном сказал Артур.
     - Да и есть над чем посмеяться, - заявила старуха.