али
право на их сострадание и чье правдивое сердце и благородная  пылкая  натура
вызывали с каждым днем все большую их любовь.
     -  Разумеется,  -  говорила  миссис  Никльби,  утирая  глаза  и  горько
всхлипывая, - я потеряла самое лучшее, самое  усердное,  самое  внимательное
существо, которое было при  мне  когда-либо  в  моей  жизни  -  конечно,  за
исключением тебя, мой дорогой Николас, и Кэт, и вашего бедного папы,  и  той
примерной няни, которая ушла от нас, захватив с собой белье и дюжину  вилок.
Мне кажется, он был самым  сговорчивым,  самым  тихим,  преданным  и  верным
созданием, когда-либо жившим на свете. Смотреть теперь на этот сад,  которым
он так гордился, или зайти  в  его  комнату  и  увидеть,  сколько  там  этих
маленьких вещиц, изобретенных для нашего  удобства,  которые  он  так  любил
мастерить и так хорошо мастерил, даже не помышляя о том, что  они  останутся
недоделанными, - нет, этого я не могу вынести, право же, не  могу!  Ах!  Это
великое испытание для меня, великое испытание! Утешительно будет  для  тебя,
дорогой мой Николас, до конца жизни вспоминать о  том,  как  ты  был  всегда
ласков и добр к нему, да и для меня утешительно думать, в каких  мы  были  с
ним  превосходных  отношениях  и  как  он  любил  меня,   бедняжка!   Вполне
естественно, что ты, дорогой мой, был привязан к нему, вполне естественно, и
конечно, ты очень  потрясен  случившимся.  Право  же,  чтобы  заметить  это,
достаточно посмотреть на тебя и увидеть,  как  ты  изменился.  Но  никто  не
знает, что чувствую я, никто не может знать, это невозможно!
     В то время как миссис Никльби весьма искренне изливала свою  печаль  со
свойственной ей привычкой выдвигать себя на первое место, Кэт,  хотя  она  и
забывала о себе, когда нужно было  думать  о  других,  испытывала  такие  же
чувства.  Маделайн  была  опечалена  вряд  ли  меньше,  чем  она;  а  бедная
отзывчивая честная маленькая мисс  Ла-Криви,  которая  во  время  отсутствия
Николаса явилась с очередным визитом и, узнав о печальном событии, только  и
делала, что утешала и подбадривала их всех, теперь, едва увидев входившего в
дом Николаса, опустилась на ступеньки лестницы и,  залившись  потоком  слез,
долго не хотела слушать никаких увещаний.
     - Мне так горько видеть, что он вернулся один! - воскликнула  бедняжка.
- Я не могу не думать о том, как пришлось ему самому  страдать.  Я  была  бы
спокойнее, если бы он дал больше воли своим чувствам, но  он  переносит  это
так мужественно.
     - Но ведь так я и должен себя держать, - сказал Николас,  -  не  правда
ли?
     - Да, да! - ответила маленькая женщина. - Какой вы хороший человек!  Но
сейчас такой простой душе, как я,  кажется,  что...  я  знаю,  нехорошо  так
говорить, и скоро пожалею об этом... мне кажется, это такая  жалкая  награда
за все, что вы сделали.
     - О нет! - ласково сказал Николас. - Какую же лучшую награду мог  бы  я
получить, чем сознание, что последние его дни протекли мирно и  счастливо  и
что я был постоянным его спутником и оставался при  нем,  хотя  этому  могли
помешать сотни обстоятельств?
     - Конечно, - всхлипывая, сказала мисс Ла-Криви, - это сущая правда, а я
- неблагодарное, нечестивое, злое, глупое создание! Я это знаю!
     С этими словами добрая душа  разрыдалась  снова  и,  стараясь  овладеть
собой, попробовала засмеяться. Смех и плач, столь резко столкнувшись друг  с
другом, вступили в борьбу; в результате произошел бой, силы противников были
равны, и у мисс Ла-Криви началась истерика.
     Дождавшись, когда все более или менее  успокоились  и  пришли  в  себя,
Николас, нуждавшийся в отдыхе после  долгого  путешествия,  ушел  к  себе  в
комнату, бросился, не раздеваясь, на постель и крепко  заснул.  Проснувшись,
он увидел сидевшую у кровати Кэт, которая, заметив,  что  он  открыл  глаза,
наклонилась поцеловать его.
     - Я пришла сказать тебе о том, как я рада, что ты опять дома.
     - А я и сказать тебе не могу, как я рад тебя видеть, Кэт.
     - Мы так томились, ожидая твоего возвращения, - сказала Кэт, - и  мама,
и я, и... и Маделайн.
     - В последнем письме ты  писала,  что  она  совсем  здорова,  -  быстро
перебил Николас и при этом покраснел. - С тех пор как  я  уехал,  ничего  не
было сказано о том, что предполагают братья сделать для нее?
     - О, ни слова! - ответила Кэт. -  Я  не  могу  подумать  без  горечи  о
разлуке с ней, и, конечно, ты, Николас, не хочешь этого!
     Николас снова покраснел  и,  усевшись  рядом  с  сестрой  на  маленькую
кушетку у окна, сказал:
     - Да, Кэт, не хочу! Я могу пытаться скрыть  подлинные  мои  чувства  от
всех, кроме тебя, но тебе я скажу, что... одним словом, Кэт, я ее люблю.
     Глаза Кэт загорелись, и она хотела что-то ответить, по Николас взял  ее
руку в свою и продолжал:
     - Никто не должен об этом знать, кроме тебя. Меньше всех она.
     - Дорогой Николас!
     - Меньше всех она. Иной раз я стараюсь думать о том, что,  быть  может,
настанет день, когда я смогу честно сказать ей все; но этот день так  далек,
в такой туманной дали, столько лет пройдет, прежде чем он настанет! А  когда
он настанет (если это случится), я буду так непохож на того, каков я сейчас,
и так далеко позади останутся дни юности и романтики, - но не дни моей любви
к ней, в этом я уверен! - что даже я понимаю, как призрачны такие надежды, и
сам стараюсь безжалостно их разрушить и покончить с этой мукой, а не  ждать,
чтобы они увяли с годами, и не обрекать себя на разочарование. Кэт!  Со  дня
моего отъезда у меня постоянно был перед глазами этот бедный юноша,  ушедший
от нас,  -  еще  один  пример  великодушной  щедрости  благородных  братьев.
Поскольку это в моих силах,  я  хочу  быть  достойным  их,  и  если  раньше,
исполняя свой долг по отношению к ним, я  поколебался,  то  теперь  я  решил
исполнять его неуклонно и без дальнейших промедлений отстранить от себя  все
соблазны.
     - Прежде чем продолжать, дорогой Николас, выслушай, что я  должна  тебе
сказать, - побледнев, произнесла Кэт. - Для этого я пришла сюда, но  у  меня
не хватило мужества. То, что сказал ты сейчас, придает мне храбрости.
     Она запнулась и расплакалась.
     Ее поведение подготовило Николаса к тому, что должно было  последовать.
Кэт пыталась говорить, но слезы ей мешали.
     - Полно, глупенькая! - сказал  Николас.  -  Кэт,  Кэт,  будь  настоящей
женщиной! Мне кажется, я знаю, что  ты  хочешь  мне  сказать.  Это  касается
мистера Фрэнка, не правда ли?
     Кэт опустила голову ему на плечо и, всхлипывая, ответила:
     - Да.
     - Может быть,  он  тебе  сделал  предложение,  пока  меня  не  было,  -
продолжал Николас, - не так ли? Полно, полно! Ты видишь, в конце  концов  не
так уж трудно было признаться. Он сделал тебе предложение?
     - На которое я ответила отказом, - сказала Кэт.
     - Так. А почему?
     - Я сказала ему все, что, как  я  потом  узнала,  ты  говорил  маме,  -
дрожащим голосом отвечала она. - И хотя я не могла скрыть от него,  -  и  от
тебя не могу, - что для меня это горе и  большое  испытание,  однако  я  это
сказала ему твердо и просила его больше не видеться со мной.
     - Кэт, ты прямо молодец! - воскликнул Николас, прижимая ее к груди. - Я
знал, что ты так поступишь.
     - Он убеждал меня изменить решение, - сказала Кэт. -  Он  заявил,  что,
каково бы оно ни было, он не только уведомит обоих братьев  о  сделанном  им
шаге, но и сообщит о нем тебе, как только ты вернешься.  Боюсь,  -  добавила
она, теряя самообладание, на минуту обретенное ею, - боюсь, что я,  пожалуй,
недостаточно  ясно  сказала  ему  о  том,  как  глубоко  тронута   я   такой
бескорыстной любовью и как горячо молюсь о его счастье. Если ты будешь с ним
говорить, я бы хотела... я бы хотела, чтобы он это знал.
     - Неужели ты думала, Кэт, когда приносила эту жертву долгу и чести, что
я уклонюсь от исполнения моего долга? - ласково спросил Николас.
     - О нет! Если бы твое положение было такое же, как мое, но...
     - Но оно такое же! - перебил Николас. - Маделайн  не  является  близкой
родственницей наших благодетелей, но она с ними связана  не  менее  крепкими
узами. Историю ее жизни я узнал  от  них  благодаря  безграничному  доверию,
какое они ко мне питают, полагая, что я человек надежный. Как низко было  бы
с моей стороны воспользоваться обстоятельствами, которые  привели  ее  сюда,
или оказанной мною ничтожной услугой и добиваться ее любви,  если  в  случае
моего успеха не сбылось бы самое горячее желание братьев позаботиться о ней,
как о своей родной дочери! Могло бы показаться, что я надеюсь построить свое
благополучие на их сострадании к юному существу,  которое  я  так  гнусно  и
недостойно заманил в свои сети, пользуясь даже благодарностью ее  и  горячим
ее сердцем для собственной выгоды и играя на ее несчастье! Я тоже, Кэт. - я,
который почитает своим долгом, гордостью и счастьем признавать права на меня
других людей, права, о которых мне никогда не забыть, - я, имеющий  средства
к благополучной и счастливой жизни и не смеющий посягать на большее, я решил
снять эту тяжесть с моей души! Не знаю, не причинил ли я уже зла. И  сегодня
я без всяких оговорок и умолчаний открою  истинные  мои  побуждения  мистеру
Чнриблу и буду умолять его, чтобы он немедленно принял  меры  и  предоставил
этой молодой леди убежище под чьим-нибудь другим кровом.
     - Сегодня? Так скоро!
     - Я думал об этом в течение нескольких недель,  зачем  же  откладывать?
Если картины, только что развернувшиеся перед моими  глазами,  научили  меня
размышлять и пробудили во мне глубокое сознание долга, зачем мне ждать, пока
впечатление потускнеет? Ведь ты бы не стала отговаривать меня, Кэт,  не  так
ли?
     - Но ты можешь разбогатеть... - сказала Кэт.
     - Могу  разбогатеть!  -  с  грустной  улыбкой  повторил  Николас.  -  И
состариться я тоже могу! Но богатые или бедные, старые или молодые, мы  друг
для друга всегда будем теми же, что теперь, и в этом наше утешение.  Что  за
беда, если у нас с тобой останется общий домашний очаг? И ты и я никогда  не
будем одиноки. Что за беда, если мы не изменим  этим  первым  чувствам  ради
других? Это лишь еще одно звено в той крепкой цепи, которая  нас  связывает.
Кажется, не дальше чем вчера мы играли вместе в наши детские игры,  и  когда
мы станем стариками и вспомним нынешние заботы,  как  вспоминаем  мы  сейчас
заботы детских дней, нам так же будет казаться, что это были детские игры, и
с меланхолической улыбкой мы воскресим в памяти то время, когда  эти  заботы
могли нас огорчать. Мы станем  чудаковатыми  стариками  и  заговорим  о  тех
временах, когда наша поступь была легче и волосы не тронуты сединой,  и  вот
тогда, быть может, мы будем благодарны за те испытания, какие укрепили  нашу
взаимную привязанность и направили нашу жизнь по тому руслу, по  какому  она
протекала так тихо и безмятежно. И, угадав кое-что из нашей повести, молодые
люди, окружающие нас, - такие же молодые, как молоды сейчас мы с тобой, Кэт,
- быть может, придут к нам за сочувствием. Они будут изливать свои  горести,
для которых у людей, полных надежд и неопытных, вряд ли найдется  достаточно
сострадания, изливать отзывчивым слушателям - старому холостяку-брату и  его
сестре, старой девушке.
     Кэт улыбалась сквозь слезы, пока Николас рисовал эту картину, но то  не
были слезы скорби, хотя они и продолжали струиться, когда он замолчал.
     - Разве я не прав, Кэт? - спросил он после короткой паузы.
     - Ты совершенно прав, дорогой брат. Я  и  рассказать  не  могу,  как  я
счастлива, что поступила именно так, как бы ты хотел.
     - Ты не жалеешь?
     - Н-н-нет, - нерешительно сказала Кэт, рисуя маленькой ножкой  какие-то
узоры на полу. - Конечно, я не жалею, что поступила так, как требует честь и
долг. Но я жалею, что этому суждено  было  случиться...  во  всяком  случае,
иногда я об этом жалею, и иногда я... Я  не  знаю,  что  говорю...  Я  всего
только слабая девушка, Николас, н меня это очень взволновало.
     Можно, не преувеличивая, сказать, что, будь в  эту  минуту  у  Николаса
десять тысяч фунтов, он в порыве великодушной любви  к  обладательнице  этих
зарумянившихся щек и потупленных глаз отдал бы все до  последнего  фартинга,
совершенно забывая о себе, чтобы обеспечить ее счастье.  Но  он  мог  только
утешать и успокаивать ее ласковыми словами, и столько было любви, нежности и
бодрости в этих словах, что бедная Кэт  обвила  руками  его  шею  и  обещала
больше не плакать.
     "Какой человек,  -  с  гордостью  думал  вскоре  после  этого  Николас,
направляясь  к  дому  братьев,  -  какой  человек  не  был   бы   достаточно
вознагражден за любую денежную жертву, если  ему  принадлежит  сердце  такой
девушки, как Кэт! Бесценное сердце! Но сердца весят так  мало,  а  золото  и
серебро - много!.. У Фрэнка есть деньги, и больше ему не нужно. Но  где  мог
бы он купить такое сокровище, как Кэт? И, однако, полагают, что  в  неравных
браках богатый всегда приносит великую жертву, а бедный  заключает  выгодную
сделку! Впрочем, я рассуждаю, как влюбленный или как осел;  думаю,  что  это
почти одно и то же".
     Заглушив такими самообвинениями мысли, столь мало располагавшие к  тому
делу, по какому он шел, Николас продолжал путь и скоро предстал перед  Тимом
Линкинуотером.
     - Мистер Никльби! - воскликнул Тим.  -  Да  благословит  вас  бог!  Как
поживаете? Хорошо? Скажите же мне,  что  вы  совсем  здоровы  и  никогда  не
чувствовали себя лучше. Скажите!
     - Я совсем здоров, - сказал Николас, пожимая ему обе руки.
     - Вот как! - сказал Тим. - Но теперь, присмотревшись,  я  замечаю,  что
вид у вас усталый. Послушайте! Это он, слышите? Это Дик,  черный  дрозд.  Он
был сам не свой, с тех пор как вы уехали. Теперь он не  может  обойтись  без
вас. Он привязан к вам не меньше, чем ко мне.
     - Дик далеко не такой сметливый малый, каким  я  его  считал,  если  он
полагает, что я заслуживаю  его  внимания  не  меньше,  чем  вы,  -  ответил
Николас.
     - Вот что я вам скажу, сэр, - начал Тим, принимая свою излюбленную позу
и указывая кончиком гусиного пера на клетку, -  разве  не  изумительно,  что
единственные люди, на  которых  эта  птица  обращает  внимание,  это  мистер
Чарльз, мистер Нэд, вы и я?..
     Тут Тим остановился и с тревогой посмотрел на Николаса,  затем,  поймав
его взгляд, повторил: "Вы и я, сэр, вы и я". А затем он снова  посмотрел  на
Николаса и, сжав его руку, сказал:
     - Плохо я умею откладывать разговор о том, что меня беспокоит. Я  решил
вас не расспрашивать, но мне хотелось бы знать кое-какие подробности об этом
бедном мальчике. Вспоминал ли он о братьях Чирпбл?
     - Да, - отозвался Николас, - много-много раз.
     - Это он хорошо сделал, - сказал Тим, вытирая глаза,  -  это  он  очень
хорошо сделал!
     - И десятки раз он говорил о вас, - продолжал Николас, - и часто просил
меня передать от него горячий привет мистеру Линкинуотеру.
     - Как? Неужели? - сказал Тим, громко всхлипывая. - Бедняга!  Жаль,  что
мы не могли похоронить его в городе. Во всем Лондоне нет лучше кладбища, чем
то маленькое, за площадью, - там вокруг него одни торговые конторы,  и  если
вы  пойдете  туда  в  ясную  погоду,  то  можете  увидеть  в  открытые  окна
бухгалтерские книги и несгораемые шкафы. И он передавал мне горячий  привет?
Да? Я не думал, что он обо мне вспомнит. Бедный мальчик,  бедный  мальчик!..
Горячий привет!
     Тим был так растроган этим маленьким  знаком  внимания,  что  в  данный
момент решительно не мог продолжать  разговор.  Поэтому  Николас  потихоньку
выскользнул за дверь и отправился в комнату брата Чарльза.
     Если до сих пор он и сохранял твердость и самообладание, то это  стоило
ему усилий, причинявших немалую боль; но теплый прием, сердечное  обращение,
простодушное,  непритворное  сострадание  доброго  старика  проникли  в  его
сердце, и никакая борьба с собой не помогла ему Это скрыть.
     - Полно, полно, дорогой мой сэр,  -  сказал  благодушный  купец,  -  не
следует падать духом. Нет, нет! Мы должны учиться переносить несчастья, и мы
должны помнить, что много есть источников утешения даже в смерти.  С  каждым
прожитым  днем  этот  бедный  мальчик  становился  бы  все  менее  и   менее
приспособленным к жизни и все  больше  и  больше  чувствовал  бы,  чего  ему
недостает. Это случилось к лучшему, дорогой мой  сэр.  Да,  да,  да,  это  к
лучшему.
     - Обо всем этом я думал, сэр, - откашлявшись, ответил Николас. - Уверяю
вас, я это понимаю.
     - Вот и прекрасно! - отозвался мистер Чирибл,  который,  произнося  все
эти утешительные слова, был расстроен не меньше, чем честный старый  Тим.  -
Вот и прекрасно! Где мой брат Нэд? Тим Линкинуотер, сэр, где мой брат Нэд?
     - Ушел с мистером Триммерсом  распорядиться,  чтобы  этого  несчастного
человека перевезли в больницу и прислали няню к его детям, - ответил Тим.
     - Мой брат Нэд хороший человек, превосходный человек! - воскликнул брат
Чарльз, закрыв дверь и вернувшись к Николасу. - Он будет чрезвычайно рад вас
видеть, дорогой мой сэр! Мы говорили о вас каждый день.
     - По правде сказать, сэр, я рад, что застал вас одного,  потому  что  я
хочу кое-что сообщить вам, - проговорил Николас с понятной нерешительностью.
- Можете ли вы уделить мне несколько минут?
     - Конечно,  конечно!  -  ответил  брат  Чарльз,  посмотрев  на  него  с
беспокойством. - Говорите, дорогой мой сэр, говорите.
     - Право, не знаю, как и с чего начать, - сказал Николас.  -  Если  были
когда-нибудь у человека основания проникнуться любовью и уважением к другому
человеку, испытывать к нему такую привязанность, что  самая  тяжелая  служба
приносит радость и наслаждение, хранить такую благодарную  память,  что  она
должна пробудить величайшее рвение и преданность, то  такие  чувства  должен
питать к вам я, и питаю их всем сердцем и душою, поверьте мне!
     - Я вам верю и счастлив этим, - ответил старый джентльмен. - Я  в  этом
никогда не сомневался и не буду сомневаться. Уверен, что не буду.
     - Доброта, с какою вы это говорите, дает  мне  смелость  продолжать,  -
сказал Николас. - Когда вы оказали мне доверие и послали с теми  поручениями
к мисс Брэй, я должен был бы вам сказать, что видел ее задолго  до  этого  и
что ее красота произвела на меня впечатление, которого я не  мог  забыть,  и
что я бесплодно старался найти ее и узнать историю ее жизни. Я вам  об  этом
не сказал, потому что тщетно надеялся побороть более слабые  мои  чувства  и
подчинить все прочие соображения чувству долга перед вами.
     - Мистер Никльби, - сказал брат  Чарльз,  -  вы  не  обманули  доверия,
которое я вам оказал, и не воспользовались им недостойно. Я уверен,  что  вы
этого не сделали.
     - Я этого не сделал, - твердо заявил Николас. - Хотя  я  убедился,  что
необходимость владеть собой и обуздывать себя возрастает  с  каждым  днем  и
трудности увеличиваются, я никогда не позволял себе ни  слова,  ни  взгляда,
каких не позволил  бы  себе  в  вашем  присутствии.  Я  никогда  не  нарушал
оказанного мне доверия, не нарушаю его и теперь. Но я вижу,  что  постоянное
общение с этой прелестной девушкой пагубно  для  спокойствия  моего  духа  и
может гибельно повлиять на принятые мною вначале решения, которым я  до  сих
пор не изменял. Короче говоря, сэр, я не могу доверять самому себе и прошу и
заклинаю вас незамедлительно увезти эту  молодую  леди,  порученную  заботам
моей матери и сестры. Я знаю, что для всех, кроме меня, - для  вас,  видящих
неизмеримое расстояние между мной и  этой  молодой  леди,  которая  является
теперь вашей опекаемой и предметом вашего особого внимания, - моя  любовь  к
ней, мои мечты о ней должны казаться  верхом  безрассудства  и  дерзости.  Я
знаю, что это так! Но, наблюдая ее, как наблюдал я,  зная,  какова  была  ее
жизнь, кто может ее не любить? У меня есть только это одно оправдание. А так
ка