одай
мне овсянку.
   - Нет! - в отчаянии проговорила  мать,  не  повышая  голоса  и  заливаясь
слезами. - От этого он может умереть. Наша убогая пища  слишком  тяжела  для
него. О Ханс, он умрет... отец умрет, если мы будем  кормить  его  так.  Ему
нужно мясо, и сладкое вино, и пуховое одеяло. Ох, что мне  делать,  что  мне
делать? - И она зарыдала, ломая руки. - В доме нет ни стейвера...
   Гретель скривила губки. В эту минуту она только так могла  выразить  свое
сочувствие матери, и слезы одна за другой закапали у нее  из  глаз  прямо  в
тесто.
   - Разве меестер сказал, что отцу все  это  необходимо,  мама?  -  спросил
Ханс.
   - Да, сказал.
   - Ну, мама, не плачь, все это он получит: я к вечеру  принесу  и  мяса  и
вина. Сними одеяло с моей кровати, я могу спать и в соломе.
   - Да, Ханс, но одеяло у тебя хоть и тонкое, а  тяжелое.  Меестер  сказал,
что отца надо покрыть чем-нибудь легким и теплым, а то он погибнет.  Торф  у
нас почти весь вышел, Ханс. Отец зря потратил много торфа  -  бросал  его  в
огонь, если я не успевала доглядеть.
   - Ничего, мама, - зашептал Ханс ободряющим тоном. -  Можно  срубить  иву,
если понадобится, и сжечь ее. Но ведь я принесу чего-нибудь сегодня вечером.
Должна же быть работа в Амстердаме, если ее нет в  Бруке!  Не  бойся,  мама:
самая худшая беда прошла. Теперь, когда отец снова пришел в себя, нам  ничто
не страшно.
   - Да.- всхлипнула тетушка Бринкер, торопливо вытирая глаза, - что правда,
то правда.
   - Конечно, правда. Посмотри на него,  мама.  Как  спокойно  он  спит!  Ты
думаешь, мы позволим ему умереть от голода  сразу  же  после  того,  как  он
вернулся к нам? Нет, мама, я уверен, что достану все необходимое  для  отца,
так уверен,  как  если  бы  карман  у  меня  трещал  от  золота.  Ну-ну,  не
беспокойся!
   И Ханс, торопливо поцеловав мать, схватил свои коньки и выбежал из дому.
   Бедный Ханс! Как ни был он обескуражен своими утренними странствованиями,
как  ни  расстроен  этим  новым  огорчением,  он  бодрился  и   даже   начал
посвистывать, решительно шагая вперед с твердым намерением все устроить.
   Никогда еще нужда не угнетала так  тяжко  семью  Бринкеров.  Запас  торфа
почти иссяк, и вся мука, остававшаяся в доме, пошла на тесто, которое месила
Гретель. В последние дни и мать  и  дети  почти  ничего  не  ели,  почти  не
сознавали своего положения. Тетушка  Бринкер  была  уверена,  что  вместе  с
детьми сумеет заработать денег раньше, чем  нужда  дойдет  до  крайности,  и
потому вся отдалась радости, которую принесло  ей  выздоровление  мужа.  Она
даже не сказала Хансу, что несколько серебряных монет, хранившихся в  старой
варежке, уже истрачены все до одной.
   Теперь Ханс упрекал себя за то, что не окликнул доктора, увидев, как  тот
садится в карету и быстро уезжает в сторону Амстердама.
   "Может быть, это ошибка, - думал он. - Меестер должен ведь знать, что нам
не так-то легко достать мяса и сладкого вина.  Но  отец,  как  видно,  очень
слаб... действительно очень слаб. Я во что  бы  то  ни  стало  должен  найти
работу. Если бы только мейнхеер вап Хольп вернулся из Роттердама, он бы  дал
мне работу... Да, но ведь Питер-то здесь, а он сам просил меня обратиться  к
нему в случае нужды. Сейчас же пойду к нему. Эх! Будь теперь лето..."
   Ханс торопливо шел к каналу. Вскоре он надел коньки и быстро заскользил к
дому мейнхеера ван Хольпа.
   - Отцу надо сейчас же дать мяса и вина, - бормотал он. - Но как  я  успею
заработать деньги, чтобы купить все это сегодня же? Делать нечего: надо идти
к Питеру, как я и обещал. Что ему стоит дать нам немного мяса и вина? А  как
только отец будет сыт, я побегу в Амстердам и заработаю денег на завтра.
   Но тут в голову ему пришли другие мысли... мысли,  от  которых  сердце  у
него застучало и щеки зарделись от стыда. "Ведь это, мягко говоря, все равно
что просить милостыню. Ни один из Бринкеров никогда не был нищим. Неужели  я
буду первым? Неужели мой бедный отец, едва вернувшись к жизни,  узнает,  что
его семья просила подаяние?.. Ведь сам он всегда  был  таким  расчетливым  и
бережливым".
   - Нет, - громко крикнул Ханс, - в тысячу раз лучше расстаться с часами!
   "В крайнем  случае,  я  могу  заложить  их  в  Амстердаме,  -  думал  он,
поворачивая назад. - Это не позор. Я  постараюсь  поскорее  найти  работу  и
выкуплю их. А может быть, даже мне удастся поговорить о них с отцом!"
   Когда у него мелькнула эта мысль, он чуть не заплясал от радости. В самом
деле, почему бы не поговорить с отцом?! Теперь он разумный человек.
   "Может быть, он проснется совершенно здоровым и бодрым... - думал Ханс, -
может быть, скажет нам, что часы ни на что не  нужны  и  их,  конечно,  надо
продать! Ура!" И Ханс, как на крыльях, понесся по льду.
   Немного погодя коньки уже висели у него на руке. Он бежал к домику.
   Мать встретила его на пороге.
   - О Ханс! - воскликнула она, и лицо ее засияло от радости. - К нам  зашла
Хильда ван Глек со своей служанкой. Чего только она не принесла: и  мяса,  и
желе, и вина, и хлеба... полную корзинку! Потом меестер прислал человека  из
города, тоже с вином и с хорошей постелью и одеялами для отца. Ну, теперь он
выздоровеет! Дай им бог здоровья!
   - Дай им бог здоровья! - повторил Ханс, и в первый раз за этот день глаза
его наполнились слезами.
   Глава XXXVII
   ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТЦА
   К вечеру Рафф Бринкер почувствовал себя гораздо лучше и настоял  на  том,
чтобы немного посидеть у огня в жестком кресле с высокой спинкой.  В  домике
поднялся целый переполох. Важнейшая роль выпала на долю Ханса, так как  отец
его был грузен и ему нужно было опереться  на  что-нибудь  устойчивое.  Сама
тетушка Бринкер отнюдь не была хрупким созданием, но она очень тревожилась и
волновалась, решившись  на  столь  смелый  шаг,  как  поднять  больного  без
разрешения доктора, и даже чуть не повалила  мужа,  хотя  считала  себя  его
главной опорой и поддержкой.
   - Осторожней, вроу, осторожней, - проговорил Рафф, дыша с трудом.  -  Что
это? Или я постарел и ослаб, или это лихорадка так изнурила меня?
   -  Вы  только  послушайте  его!  -   рассмеялась   тетушка   Бриякер.   -
Разговаривает не хуже нас, грешных. Конечно, ты ослабел от лихорадки,  Рафф.
Вот тебе кресло, в нем тепло и уютно. Садись... Ну-ну-ну, вот так!
   Говоря это, она вместе с Хансом медленно и осторожно опустила больного  в
кресло.
   Между тем Гретель металась по комнате и подавала матери все,  что  только
можно было засунуть отцу за спину и  чем  прикрыть  ему  колени.  Потом  она
подвинула ему под ноги резную скамеечку, а  Ханс  помешал  огонь,  чтобы  он
горел ярче.
   Наконец-то отец "сидел". Не удивительно, что он оглядывался  вокруг,  как
человек, сбитый с толку. "Маленький Ханс" только что, можно сказать, перенес
его на себе. А "малышка" была теперь  четырех  с  лишком  футов  росту  и  с
застенчивым видом подметала у камина веником из ивовых прутьев. Мейтье,  его
вроу, веселая и красивая, как никогда, прибавила в весе фунтов на пятьдесят,
и, как ему казалось, всего за несколько часов! Кроме того,  на  лице  у  нее
появилось несколько новых морщинок, и это удивило ее мужа. Во  всей  комнате
ему  были  знакомы  только  сосновый  стол,  который  он  сам  сделал  перед
женитьбой, библия на полке да посудный шкаф в углу.
   Ах, Рафф  Бринкер!  Не  мудрено,  что  глаза  твои  наполнились  горячими
слезами, хотя ты увидел радостные лица своих близких! Десять  лет,  выпавшие
из жизни человека. - немалая потеря: десять лет зрелости, семейного  счастья
и любви; десять лет  честного  труда,  сознательного  наслаждения  солнечным
светом и красотой природы; десять лет хорошей жизни!.. Еще вчера ты думал об
этих грядущих годах, а назавтра узнал, что они  прошли  и  вместо  них  была
пустота. Не мудрено, что горячие слезы одна за другой  покатились  по  твоим
щекам.
   Нежная маленькая Гретель! Она заметила эти слезы, и вдруг исполнилось то,
чего она желала всю жизнь: с этой  минуты  она  полюбила  отца.  Ханс  молча
переглянулся с матерью, когда девочка бросилась к отцу и обвила  руками  его
шею.
   - Папа, милый папа, - шептала она, крепко прижимаясь щекой к его щеке,  -
но плачь! Мы все здесь...
   - Благослови тебя бог, - всхлипывал Рафф, целуя ее вновь и вновь. -  Я  и
забыл об этом!
   Вскоре он снова поднял глаза и бодро заговорил:
   - Как же мне не узнать ее, вроу... - сказал он, сжимая руками милое  юное
личико и глядя на дочь с таким выражением,  словно  воочию  видел,  как  она
растет, - как же мне не узнать ее! Те же голубые глаза и те же  губки!  И...
ах! я помню даже ту песенку, что она пела, когда едва стояла на  ножках.  Но
это было давно, - со вздохом добавил он, мечтательно  глядя  на  девочку,  -
давным-давно, и все это прошло.
   - Вовсе нет! - с жаром воскликнула тетушка Бринкер. - Неужто ты  думаешь,
я позволила бы  ей  позабыть  эту  песенку?..  Гретель,  дочка,  спой-ка  ту
старинную песню - ту, что ты поешь с раннего детства!
   Рафф Бринкер устало опустил руки и закрыл  глаза.  Но  так  отрадно  было
видеть улыбку, блуждавшую на его губах, пока голос Гретель обволакивал  его,
как благовонное курение...
   Гретель только напевала - она не знала слов.
   Любовь побудила ее непроизвольно смягчать каждый звук, и Рафф  готов  был
поверить, что его двухлетняя крошка снова рядом с ним.
   Как только Гретель допела песенку, Ханс взобрался на деревянный табурет и
начал рыться в посудном шкафу.
   - Осторожней, Ханс! - сказала тетушка Бринкер, которая,  при  всей  своей
бедности, всегда была аккуратной хозяйкой. - Осторожней! Направо стоит вино,
а сзади белый хлеб.
   - Не бойся, мама, - ответил Ханс, шаря в глубине на верхней  полке,  -  я
ничего не уроню.
   Соскочив на пол, он подошел к отцу и  подал  ему  продолговатый  сосновый
брусок. С одного конца брусок был закруглен, и  на  нем  виднелись  глубокие
надрезы.
   - Знаешь, что это такое, отец? - спросил Ханс.
   Лицо у Раффа Бринкера посветлело:
   - Конечно, знаю, сынок: это лодка, которую я  начал  мастерить  для  тебя
вче... нет, не вчера, к сожалению, а много лет назад.
   - Я с тех пор хранил ее, отец. Ты ее закончишь, когда руки у  тебя  снова
окрепнут.
   - Да, но уже не для тебя, мальчик мой.  Придется  мне  подождать  внуков.
Ведь ты уже почти взрослый... А ты помогал матери все эти годы, сынок?
   - Еще бы, и как помогал-то! - вставила тетушка Бринкер.
   - Дайте подумать... - пробормотал отец, недоумевающе глядя на  родных.  -
Сколько же  времени  прошло  с  той  ночи,  когда  грозило  наводнение?  Это
последнее, что я помню.
   - Мы сказали тебе правду, Рафф. В прошлом году,  на  троицу,  исполнилось
десять лет.
   - Десять лет!.. И ты говоришь - я тогда упал. Неужели меня с тех пор  все
время трепала лихорадка?
   Тетушка Бринкер не знала, что ответить. Сказать ли ему все? Сказать,  что
он был слабоумным, почти сумасшедшим? Доктор велел ей ни в  коем  случае  не
огорчать и не волновать больного.
   Ханс и Гретель удивились ее ответу.
   - Похоже на то, Рафф, - промолвила она, кивнув и подняв  брови.  -  Когда
такой грузный человек, как ты, падает вниз головой, мало ли что с ним  может
произойти... Но теперь ты здоров, Рафф, благодарение господу!
   Он склонил голову. Ведь он лишь совсем недавно пробудился к жизни.
   - Да, почти здоров, вроу, - сказал он,  немного  помолчав,  -  но  иногда
голова у меня кружится, словно колесо на прялке. И ей не поправиться, пока я
снова не пойду на плотины. Как ты думаешь, когда я опять примусь за работу?
   - Послушайте вы его! - воскликнула тетушка  Бринкер,  радуясь,  но,  надо
признать, и пугаясь.  -  Лучше  нам  снова  уложить  его  в  постель,  Ханс.
Работа!.. О чем он только говорит!
   Она попыталась было поднять мужа с кресла, но он еще не хотел вставать.
   - Подите вы прочь! -  сказал  он,  и  на  лице  его  промелькнуло  что-то
напоминающее его прежнюю улыбку (Гретель никогда  ее  не  видела).  -  Разве
мужчине приятно, чтобы его поднимали, как бревно? Говорю вам, не  пройдет  и
трех дней, как я снова буду на  плотинах.  Да!  Там  меня  встретят  славные
ребята. Ян Кампх„йсен и молодой Хоогсвлейт. Бьюсь об заклад,  что  тебе  они
были хорошими друзьями, Ханс!
   Ханс взглянул на  мать.  Молодой  Хоогсвлейт  умер  пять  лет  назад,  Ян
Кампх„йсен сидел в тюрьме в Амстердаме.
   - Да, они, разумеется, помогли бы нам по  мере  сил,  -  сказала  тетушка
Бринкер, уклоняясь от прямого ответа, - если бы мы попросили их. Но Ханс был
так занят работой и учением - некогда ему было искать твоих товарищей!
   - Работой и учением... - задумчиво протянул  Рафф.  -  Неужто  они  умеют
читать и считать, Мейтье?
   - Ты только послушай их! - ответила  она  с  гордостью.  -  Они  успевают
просмотреть целую книгу, пока я подметаю  пол.  Ханс,  когда  он  глядит  на
страницу с длинными словами, радуется не хуже кролика на капустной грядке...
А что до счета...
   - Ну-ка, сынок, помоги мне немножко, - перебил ее Рафф Бринкер.  -  Лучше
мне опять прилечь.
   Глава XXXVIII
   ТЫСЯЧА ГУЛЬДЕНОВ
   Глядя сегодня вечером на скромный ужин в домике  Бринкеров,  никто  и  не
заподозрил  бы,  какое  изысканное  угощение  спрятано  неподалеку.  Ханс  и
Гретель,  уплетая  по  ломтю  черного  хлеба  и  запивая  его  чашкой  воды,
мечтательно поглядывали на посудный шкаф, но им  и  в  голову  не  приходило
отнять хоть крошку у отца.
   - Он поужинал с  удовольствием,  -  сказала  тетушка  Бринкер,  кивнув  в
сторону кровати, - и сейчас же заснул. Ах, бедняга, не  скоро  он  окрепнет!
Ему до смерти хотелось опять  посидеть,  но,  когда  я  притворилась,  будто
соглашаюсь и готова поднять его, он раздумал... Помни, дочка, когда  у  тебя
самой будет муж - хотя до этого, может быть, еще далеко, - помни,  что  тебе
не удастся им верховодить, если ты станешь ему  перечить.  "Смирная  жена  -
мужу госпожа"... Постой! Постой! Не глотай большими кусками, Гретель! С меня
хватило бы двух таких кусков на целый  обед...  Что  с  тобой,  Ханс?  Можно
подумать, что на стене у нас завелась паутина.
   - Да нет, мама, просто я думал...
   - О чем думал?.. Ах, и спрашивать нечего,  -  добавила  она  изменившимся
голосом. -  Я  сама  только  что  думала  об  этом  самом.  Да-да...  нечего
стыдиться, что нам хочется узнать,  куда  девалась  наша  тысяча  гульденов;
но... ни слова отцу об этих деньгах. Ведь все и так ясно: он ничего о них не
знает.
   Ханс в тревоге поднял глаза, опасаясь, как бы мать,  по  обыкновению,  не
разволновалась, говоря о пропавших деньгах. Но она молча ела хлеб, откусывая
маленькими кусочками, и с грустью смотрела в окно.
   - Тысяча гульденов, - послышался с  кровати  слабый  голос.  -  Да,  они,
наверное, очень пригодились тебе, вроу, в эти долгие  годы,  пока  твой  муж
сидел сложа руки.
   Бедная женщина  вздрогнула.  Эти  слова  окончательно  погасили  надежду,
засиявшую в ней с недавних пор.
   - Ты не спишь, Рафф? - спросила она срывающимся голосом.
   - Нет, Мейтье, и я чувствую себя гораздо лучше. Я говорю, что не напрасно
мы копили деньги, вроу. Хватило их на все эти десять лет?
   - Я... я... у меня их не было, Рафф, я...
   И она уже готова была рассказать ему всю правду, но Ханс  предостерегающе
поднял палец и прошептал:
   - Не забывай, что говорил нам меестер: отца нельзя волновать.
   - Поговори с ним, сынок, - откликнулась тетушка Бринкер, вся дрожа.
   Ханс подбежал к кровати.
   - Я рад, что ты чувствуешь себя лучше, - сказал он, наклоняясь к отцу.  -
Еще день-два, и ты совсем окрепнешь.
   - Да, пожалуй... А надолго ли хватило  денег,  Ханс?  Я  не  слышал,  что
ответила мать. Что она сказала?
   - Я сказала, Рафф, - запинаясь, проговорила тетушка Бринкер в отчаянии, -
что их уже нет.
   - Ничего, жена, не расстраивайся! Тысяча гульденов на десять лет - не так
уж много, да еще когда надо воспитывать детей; зато вы на  эти  деньги  жили
безбедно... Часто ли вы болели?
   - Н-нет, - всхлипнула тетушка Бринкер, вытирая глаза передником.
   - Ну, будет... будет, женушка, чего ты плачешь? - ласково промолвил Рафф.
- Как только я встану на ноги,  мы  живо  набьем  деньгами  другой  кошелек.
Хорошо, что я все рассказал тебе про них, перед тем как свалился.
   - Что ты мне рассказал, хозяин?
   - Да что я эти деньги зарыл. А мне сейчас приснилось, будто я не  говорил
тебе об этом.
   Тетушка Бринкер вздрогнула и подалась вперед. Ханс схватил ее за руку.
   - Молчи, мама! - шепнул он, торопливо отводя ее в  сторону.  -  Нам  надо
вести себя очень осторожно.
   Она стояла, стиснув руки, едва дыша от волнения, а Ханс снова  подошел  к
кровати. Дрожа от нетерпения, он проговорил:
   - Это, наверное, был неприятный сон. А ты помнишь, когда ты зарыл деньги,
отец?
   - Да, сынок. Это  было  перед  рассветом,  в  тот  самый  день,  когда  я
расшибся. Накануне вечером Ян Кампх„йсен что-то сказал, и я заподозрил,  что
он не очень-то честный человек. Он один, кроме твоей матери,  знал,  что  мы
скопили тысячу гульденов... И вот в ту ночь я встал и зарыл деньги...  Дурак
я был, что усомнился в старом друге!
   - Бьюсь об заклад, отец,- сказал Ханс, посмеиваясь и знаком прося мать  и
Гретель не вмешиваться, - что ты сам позабыл, где ты их закопал.
   - Ха-ха-ха! Ну нет, не забыл... Спокойной  ночи,  сын  мой,  что-то  меня
опять ко сну клонят.
   Ханс хотел было отойти, но  не  посмел  ослушаться  знаков,  которые  ему
делала мать, и сказал мягко:
   - Спокойной ночи, отец!.. Значит, как ты сказал?  Где  ты  зарыл  деньги?
Ведь я был тогда совсем маленьким.
   - Под молодой ивой за домом. - проговорил Рафф Бринкер сонным голосом.
   - Ах, да... К северу от дерева - ведь так, отец?
   - Нет, к югу. Да ты и сам небось хорошо знаешь это место,  постреленок...
ты, уж конечно, там вертелся,  когда  мать  отрывала  деньги.  Ну,  сынок...
тихонько... подвинь эту подушку... так. Спокойной ночи!
   - Спокойной ночи, отец! - сказал Ханс, готовый заплясать от радости.
   В эту ночь луна, полная и яркая, взошла очень поздно и пролила свой  свет
в маленькое окошко. Но ее  лучи  не  потревожили  Раффа  Бринкера.  Он  спал
крепко, так же как и Гретель. Только Хансу и его матери было не до сна.
   Сияя радостной надеждой, они поспешно снарядились и выскользнули из дому.
В руках  они  несли  сломанный  заступ  и  заржавленные  инструменты,  много
послужившие Раффу, когда он был здоров и работал на плотинах.
   На дворе было так светло, что мать и сын видели иву совершенно отчетливо.
Промерзшая земля была тверда, как камень, но Ханса и тетушку Бринкер это  не
смущало. Они боялись одного: как бы не разбудить спящих в доме.
   - Этот лом - как раз то, что нам нужно, мама,  -  сказал  Ханс,  с  силой
ударив ломом по земле. - Но почва так затвердела, что ее нелегко пробить.
   - Ничего, Ханс, - ответила мать, нетерпеливо следя за ним. - Ну-ка, дай и
я попробую.
   Вскоре им удалось вонзить лом в землю;  потом  выкопали  ямку,  и  дальше
пошло легче.
   Они работали по  очереди,  оживленно  перешептываясь.  Время  от  времени
тетушка  Бринкер  бесшумно  подходила  к  порогу  и  прислушивалась,   желая
убедиться, что муж ее спит.
   - Вот так новость будет для него! - приговаривала она смеясь. -  Все  ему
расскажем, когда он окрепнет. Как мне хотелось бы нынче  же  ночью  взять  и
кошель и чулок с деньгами в том виде, в каком мы их найдем, да и положить на
кровать, чтобы милый отец их увидел, когда проснется!
   - Сначала нужно достать их, мама, - задыхаясь, проговорил Ханс, продолжая
усердно работать.
   - Ну, в этом сомневаться нечего. Теперь-то уж они от нас не ускользнут! -
ответила она, дрожа от холода и возбуждения, и присела на корточки  рядом  с
ямой. - Может статься, мы найдем  их  запрятанными  в  тот  старый  глиняный
горшок, который у нас давным-давно пропал.
   К тому времени и Ханс начал дрожать, но не от холода. К  югу  от  ивы  он
разрыл большое  простр