ни   строителей,
золотоискателей, песни солдат.
     - Это ведь не совсем мои песни,  - говорил он, - я пою то,
что подслушал у костров, на дорогах страны.
     Он был охотником, шофером, каменщиком, дорожником и всегда
- певцом. Его очень интересовало, есть ли у нас что-то похожее.
Я вспомнил Окуджаву, Городницкого, Матвееву, Высоцкого... Я сам
не ожидал, сколько их набиралось, а скольких я  не знал, только
слышал песни где-то у  лесных  костров, под гитару, в субботних
электричках. Я вспомнил свой разговор с  одним очень известным,
очень благополучным, очень  круглым  поэтом. С какой яростью он
поносил эту бесприютную песню.
     - Да, - вздохнул я, - конечно,  есть...  Джозеф  не  понял
моего  вздоха. Ну  и бог  с  ним. Врать  я не  хотел, и  правду
говорить я тоже не хотел.


"ОДНОРУКИЙ БАНДИТ"

     Джон  Хейсс  пригласил  нас  в  свой   клуб  -  пообедать.
Представления о клубах у меня были случайные.
     Я знал,  что клубов в Австралии  много, что они  совсем не
похожи на наши клубы.
     Последнее подтвердилось немедленно, у входа в клуб, - меня
не пускали без галстука.
     - Ага, что я говорил, - сказал я, хотя ничего такого  я не
говорил.
     Джон Хейсс виновато улыбнулся: дурацкое правило, но ничего
не поделаешь - слишком респектабельный клуб.
     Посредством улыбки  Джон  Хейсс  мог  выразить что угодно.
Там, где другим нужен монолог, ему  достаточно было улыбнуться,
при этом его улыбка всегда оставалась доброй и деликатной. Имея
такую улыбку, Джон не нуждался в  переводчике.  Я  понимал  его
свободно. Будучи президентом "Феллоушип" писателей Сиднея, Джон
Хейсс выходил на трибуну и улыбался, это заменяло вступительную
речь. Допустим, я и преувеличиваю, но самую малость.
     Итак, Джон Хейсс  улыбнулся, а я развел руками. Галстука у
меня не было. И  в отеле, в чемодане, у меня не  было галстука.
Даже дома, в Ленинграде, у  меня  не было галстука. Так же  как
Джон  провел  свою  жизнь  в  галстуке,  так я  провел  ее  без
галстука.
     Мне жаль было огорчать Джона,  кроме  того,  мне  хотелось
посмотреть австралийский клуб,  мы  подумывали, не пойти ли нам
купить галстук, но в это время портье сказал:
     - Минуточку! - и вытащил из ящика связку галстуков.
     Я плохо разбираюсь в галстуках,  но  я  надеюсь, что таких
страшных галстуков  еще  никто не носил. Совершенно одинаковые,
вяло-рыжие, они не подходили ни к какому костюму,  они были как
возмездие за мою нелюбовь к галстукам.
     Я сунул голову в петлю,  портье  затянул ее на моей шее  и
подмигнул:
     - Не горюй, веревочная петля -  хуже.  Это  меня  утешило.
Правила были соблюдены, мы могли войти в клуб.
     Он  занимал  два этажа. В бильярдной джентльмены играли  в
бильярд, в читальне читали, в баре пили.
     Клуб  назывался  клубом любителей-автомобилистов.  Джон не
был любителем и  не имел автомобиля. Оказывается, это ничего не
значило, Джон вступил в  клуб  потому, что ему нравился клубный
ресторан.  Впрочем,  любителей-автомобилистов тоже  принимают в
этот клуб.  Для  вступления  нужно получить рекомендации членов
клуба и  заплатить взносы. Кроме этого  клуба, Джон -  член еще
двух клубов, также чем-то удобных ему.
     Есть  клубы  рыбаков, журналистов,  холостяков, спортивные
клубы, женские. Нет ничего легче, как  организовать новый клуб.
Любой  клуб  -  любителей  бифштексов,  любителей   детективных
романов, клуб глухих, клуб сторонников солнечных часов...
     Приятней всего  создавать  клуб  в  знак  протеста  против
старого  руководства  клуба, против  казначея,  против  всякого
руководства. Это всегда находит  поддержку.  Австралиец терпеть
не  может   руководства   -   будь   это   председатель  клуба,
полицейский, министр,  профсоюзный  вождь  -  власть  не бывает
хорошей. Во всяком случае,  поддерживать  ее он не намерен, что
бы  она  там  ни  делала. Попробуйте создать клуб  по  указанию
сверху. Навязанное отвергается яростно, как насилие. Ни в одном
клубе, ни в одном  общественном  заведении я не видел портретов
главы        правительства,        министров,       английского
генерал-губернатора. Почтение к властям - признак дурного тона.
Портреты английской  королевы  скорее  привычка,  чем  любовь к
монархии.
     В  ресторане  у Джона  Хейсса  был  свой  любимый  столик,
официанты знали его привычки, его  меню;  пока  мы обедали, его
несколько  раз  вызывали  к  телефону  -  было известно, что  с
двенадцати до двух он находится здесь.
     И этот клуб,  и другие, в  которых мы бывали,  -  довольно
демократичные организации, они пользуются популярностью во всех
слоях населения, можно посидеть в компании приятных тебе людей,
встретиться с  друзьями,  член  клуба  имеет  право  пригласить
гостей.
     Рядом  с  рестораном  помещалась  небольшая  комната,  где
стояли автоматы  для игры в  покер. Вечером мы ужинали в другом
клубе, там тоже была такая комната.
     Разумеется,  я  не  мог  удержаться  и  сыграл  в  покер с
автоматом. Процедура была проста: я  опустил  в  щель  шиллинг,
затем потянул рукоять на  себя  и отпустил. Завертелись диски с
цифрами, замигали лампочки - ж-ж-ж-ж... и ничего. В зависимости
от  того,  как совпадут  цифры,  можно  выиграть  фунт,  десять
фунтов, двадцать. Это по условиям, так  сказать - теоретически.
Я сыграл еще и еще. Казалось, что стоит  немножко иначе дернуть
рукоятку  -  и выиграешь. Не совпадает вроде чуть-чуть,  всякий
раз чуть-чуть...
     Во  время  ужина  то  и  дело  кто-либо из пашей  компании
вскакивал и бежал  в эту комнату сыграть с "одноруким бандитом"
- такое прозвище у автоматов.
     Прозвали  их   так  недаром.  Цены  в  клубных  ресторанах
дешевле, чем в обычных. Члены клуба  получают  скидку  за  счет
прибыли от  этих  самых  покер-автоматов.  Но  позвольте,  ведь
играют на  них те же  члены клубов? Совершенно верно, на первый
взгляд это нелепость, на самом же деле - точный психологический
расчет. Посетитель обычно рассуждает так: я  сэкономлю на обеде
три шиллинга, почему  бы  на них  не  сыграть. Играет, и  снова
играет, и  проигрывает  куда  больше  трех  шиллингов. Никто не
заставляет играть, можно  просто съесть свой дешевый обед, но в
том-то и дело, что большинство играет.
     Нам объяснили механику этого  хитрого  расчета, объяснили,
что львиная доля прибыли идет в  карманы владельцев автоматов,-
объясняли, возмущались  и,  посмеиваясь  над  собой,  уходили к
автоматам.
     Тут  действовал  тот же  психологический  трюк,  что  и  в
магазинах. В витринах цены выглядят так: "7 фунтов 19 шиллингов
11 пенсов". Неважно, что с восьми  фунтов  вы  получаете  сдачу
всего один пенс, цена выглядит все же семь фунтов, а не восемь.
И это действует не только на туристов, но и на  самых коренных,
тертых  австралийцев.  Большой медный пенс много весит во  всех
смыслах.
     Я обратил внимание, что перед покер-автоматами сидят люди;
они не играли, они наблюдали, как  играют  другие.  Иногда  они
что-то  записывали  и следили  внимательно,  словно  занимались
научной работой. Они искали секрет автоматов. Что надо сделать,
чтобы выиграть? Однажды такой способ был найден. Нам рассказали
эту историю.
     Несколько   парней,   потратив  года   полтора,  научились
поворачивать рукоять, получая выигрышную комбинацию цифр.  Чуть
на  себя  и обратно до еле слышного  щелчка  первого  колесика,
снова на себя  и  обратно,  пока щелкает второе, и  т.  д.  Они
принялись посещать один клуб за другим. Выдаивали десятки, а то
и сотни фунтов из автоматов за вечер. Над владельцами игральных
машин Нависла  угроза  разорения.  Этих "доильщиков" выследили.
Закрыли  им  доступ   в  клубы.  Они  уехали  в  Мельбурн.  Там
повторилась та же история. Доильщики  переезжали  из  города  в
город, за  ними  слали фотографии, агентов. Владельцы автоматов
объединились. Доильщики улетели в США.
     Дело в  том,  что  покер-автоматы  - предмет национального
экспорта  Австралии.   Ее,   так   сказать,   вклад  в  технику
развлечений.  Австралийские  автоматы   установлены  во  многих
странах. Охота за доильщиками перекинулась за  океан. Надо было
спасать репутацию игральных автоматов. Сложность заключалась  в
том,  что   все   автоматы,  установленные  в  разных  странах,
изготавливались по  единой  схеме.  Окруженные  со всех сторон,
"доильщики" выдвинули условия капитуляции. Они сложат оружие за
определенную  сумму.  Иначе  они  опубликуют  свой  способ  для
всеобщего пользования. То  ли сумма была велика, то ли гарантии
сомнительны,  но   сделка   не   состоялась,  владельцы  решили
переделать   все   автоматы.   Расписанная   газетами   история
воодушевила многих игроков, и  вот  уже несколько лет они сидят
перед новыми автоматами - ищут, изучают, исследуют.
     Мысленно я пожелал им удачи. Что это такое,  в самом деле?
Стоит людям  найти  возможность  собраться, общаться - глядишь,
уже тут как  тут:  пристраивается паразит, извлекающий из этого
деньги. И  ведь нашлись инженеры, конструкторы, которые сидели,
придумывали,    рассчитывали,    начиняли   автомат    счетными
устройствами,  блокировкой,   новейшей  автоматикой,  теми   же
узлами, которые применяются в счетных машинах.
     "Однорукий бандит" не  нападал  из-за угла, не приставал к
проходящим,  он  преспокойно  расположился  в  отведенной   ему
комнате.  Люди  сами покорно приходили к нему  и  отдавали  ему
деньги. Они знали, что он бандит, грабитель, и все-таки шли. Не
столько  факт   грабежа   меня   возмущал,  сколько  способ.  Я
почувствовал, как его рукоять зацепила  и  вытягивает  из  меня
игрока, - где-то  в  подвалах моей натуры, оказывается, дремала
эта  порочная  слабость  -  игрок,  которому  дай  волю,  и она
вырастет, завладеет... Я наблюдал за окружающими, мне казалось,
что и  они побаиваются в себе  того же. Вероятно  кто-нибудь из
них  возразит: "С  чего  вы взяли? Много  ли  вы видели,  чтобы
судить о нас, пускаться в рассуждения о нашей жизни? Подумаешь,
покер-автоматы, не это типично".
     Но я и  не  настаиваю  на типичности. И если  я  говорю  о
каком-то австралийце  вообще,  то  он  состоит всего-навсего из
двух-трех десятков  австралийцев,  с  которыми  я  успел близко
познакомиться.
     Однако  я   давно   заметил,   что   человек   хуже  всего
представляет, каким он  выглядит со стороны. Например, я сам не
знаю,  что  у  меня  за  физиономия,  когда я спорю,  волнуюсь,
размышляю. Я никогда не видел себя в такие минуты. В  зеркале я
вижу  не  себя, а человека, который рассматривает меня.  Как-то
один писатель вывел меня в своем  рассказе. Обстоятельства были
изложены точно, и тем не менее  мне и в голову не пришло, что я
читаю о самом себе. Ничего плохого  там не было, но я не имел к
этому  субъекту  никакого  отношения  и не желал иметь.  А  все
кругом смеялись и показывали на меня пальцем...
     А иногда бывает обратное. Ко мне  явился научный сотрудник
одного из институтов  и заявил, что его профессор возмущен тем,
что  я  вывел  его в романе. Я никогда и в глаза не видел этого
профессора и понятия о нем не  имел, а он узнал себя, вплоть до
внешнего вида и привычек.
     "Однорукий бандит" не давал мне покоя.  Впервые предо мною
была машина  полностью  враждебная,  которую  никак нельзя было
приспособить, приладить для общества, в котором  я жил. Техника
бесклассова, это я  знал твердо, но  тут я споткнулся.  Он  был
замыслен как бандит, он был  сконструирован  как  бандит, он не
мог  быть  не  чем  иным,  как  бандитом,  поэтому  он подлежал
уничтожению вместе с силами, породившими  его.  Пивные  -  тоже
клубы, только  без  "одноруких  бандитов",  без  членства,  без
галстуков.  Пивные,  или,  как  их называют, паб,  почти  всюду
одинаковы. Стены выложены белым кафелем, цементный пол, длинная
стойка, высокие  стаканы. Большей частью пьют стоя, расхаживают
со стаканами в руке  от  одной компании к другой. Австралийский
паб  -  это  не  какая-нибудь забегаловка, выпил  и  отправился
восвояси. Есть еще, конечно, женщины, которые считают, что если
купить мужчине несколько бутылок пива, то он может  и не ходить
в  клуб.  Им  не понять, что  паб  незаменим.  Паб  не похож на
немецкие  пивные,  на  чешские  пивные,  в  которых  есть  своя
прелесть, не похож он и на наши пивные, в которых тоже могла бы
быть прелесть, если б их было больше.
     Мы зашли с Гарри в паб, и через несколько минут все знали,
что я из Ленинграда, прилетел вчера,  уеду  в  субботу,  воевал
танкистом.  Тут  же  я  поспорил  с  двумя  каменщиками  насчет
самолетов  и  дирижаблей,  сыграл  с  кем-то  в  кости,  мясник
пригласил меня  на  день  рождения  дочери,  Гарри  организовал
дискуссию о  социализме, тем временем седенький клерк рассказал
мне, как спасаться от акул, а  я ему - как кататься на лыжах. В
пабе нет незнакомых. Представляться друг другу некогда. Тут нет
профессоров, студентов, скваттеров, докеров, министров. Главный
тот,  у  кого  есть  в  запасе  интересная  история,  кто умеет
рассказывать, у кого  громче  голос. За каких-то двадцать минут
мы  с  Гарри выпили  шесть  огромных  стаканов  пива.  Подобная
скорость возможна лишь в  пабе.  По количеству выпитого пива на
душу населения Австралия  занимает  третье место в мире. Однако
душа  эта  потребляет, пожалуй, самое крепкое пиво. Если  литры
помножить  на  градусы, то Австралия может поспорить с  чехами.
Вопрос этот  сейчас  живо  обсуждается,  и  делается все, чтобы
страна   добилась   первенства.   Мы   тоже   пытались   помочь
австралийцам  и  сразу  ощутили  всю  сложность  их  положения.
Конечно, по  сравнению,  допустим,  с чехами, австралийцам куда
хуже. Чех-он  может пить свое пиво  не торопясь. Чеха  никто не
понукает,  сиди себе  у  Томаша, у Калеха  хоть  за полночь.  В
Австралии  пить   труднее.  Работа  кончается  в  пять,  пивные
закрываются в  шесть. Таково требование женщин. За какой-нибудь
час  попробуй  догнать чеха. В таких условиях  и  третье  место
чудо.   Обидно   все-таки,   что   статистика   не    учитывает
обстоятельств. Итак, с пяти до  шести  мужчины  пьют и говорят.
Прежде всего обсуждаются предстоящие  скачки,  бега, спортивные
новости, профсоюзные дела, рассказываются всевозможные истории,
немного политики, анекдоты.
     Женщины в пивные не ходят - не принято.  Поэтому в течение
этого часа мужчины испытывают блаженное чувство полной свободы.
Никаких замечаний,  ограничений, осуждающих взглядов и заботы о
здоровье. В  одном углу поют,  у стойки играют в кости. Молчать
некогда. Надо успеть наговориться и выпить.
     Ровно в  шесть  часов пивные краны закрываются. Требование
австралийских женщин удовлетворено законом.  Хочешь  не хочешь,
приходится  идти  домой. Напиться никто не успел, но  самолюбие
удовлетворено, и обе половины рода человеческого довольны. Один
час  в  день  свободы  и  независимости  -  тоже  немало, почти
достаточно, чтобы почувствовать себя мужчиной.


ВОСКРЕСЕНЬЕ

     Небо проснулось все  так  же безнадежно чистым, ни облачка
на  стерильной   голубизне.  К  полудню  оно  вылиняет,  солнце
расплавится на его  поверхности,  как масло на сковородке. Утро
для нас - это  прежде  всего прохлада, спасительные тени домов,
сухая кожа.
     Из нашего гостиничного закоулка мы вышли  на главную улицу
Аделаиды и ничего не поняли. Мы  посмотрели  на  часы,  сверили
время - восемь  часов. Все правильно.  Все как обычно.  Что  же
случилось,  почему  на  улице  ни  души?  Те же сплошные  линии
магазинов под сплошным козырьком, те  же  сплошные  линии  авто
вдоль  тротуара,  и пусто. Шаги звучали гулко в  неестественной
тишине. Один квартал, второй -  ни  одного  встречного,  только
манекены следят за нами  из  глубины витрин. Бары закрыты, кафе
закрыты. Окна домов закрыты жалюзи. Город пуст, по как пуст - в
самую глухую ночь он не бывал таким пустынным.
     Мы свернули  на  площадь.  Перед костелом никого, большая,
залитая солнцем площадь пуста. Я  вышел  на  середину площади и
закричал. Может быть, где-нибудь откроется окно, люди придут па
помощь   или   хотя   бы   полюбопытствуют.   Может,   появится
полицейский.
     - Люди, где вы? Что случилось?
     Оголенный, покинутый  город  напоминал об атомной войне, о
вымершей планете. Наглядное пособие в борьбе за мир - жаль, что
нет  зрителей.  Город был  как  уцелевшая  Помпея,  как  музей.
Внезапно все  лишилось смысла, нелепыми стали крикливые плакаты
о распродаже, роскошные универмаги Давида, универмаги  Вулворта
и  какого-то Джона  Мартенса  - они были  так  же ненужны,  как
маленькая  лавочка  Стюарта.  Смешно  было  видеть  объявления,
запрещающие парковаться, аккуратный белый  пунктир  на площади,
автоматы  и  даже собор. Смысл слетел с  улиц,  оставляя  груды
затейливо уложенного раскрашенного  кирпича, скелет суматошной,
нелепой и  милой  Истории,  которая называлась двадцатым веком.
Улыбаясь, можно разглядывать ее  издалека,  как ту же Помпею. В
каком это  было веке -  в первом?  До нашей эры  или после?  Мы
очутились на таком расстоянии, что  легко  могли  ошибиться,  -
двадцатый   век,   восемнадцатый  -   какая   разница.   Просто
давным-давно. Забавно они жили в этом давным-давно.
     Воображение  наше  разыгрывалось вместе  с  аппетитом.  Мы
хотели есть. Голод связывает любое прошлое с любым будущим, это
такое чувство, которое действительно в любую эру. Мы присели на
ступеньки закрытого бара и начали выращивать  свой голод. Нужно
было  довести  его  до  тех размеров, когда он  станет  сильнее
предрассудков и позволит взломать бар.
     Неизвестно откуда перед нами появился Джон  Брей. Он нежно
прижимал к груди  банки  с пивом.  Джон  Брей нам понравился  с
первой минуты, но сейчас он был лучшим человеком в Аделаиде.
     - Что  случилось?  -  спросил  я.  -  Где  население?  Где
трудящиеся, где буржуазия?
     - Воскресенье!  -  сказал Джон Брей. Поэтому он так  легко
нашел нас, единственных людей в каменной пустыне.
     - Воскресенье, -  повторил Джон. - Торжество одиночества и
заброшенности. Посреди города можно умереть от голода, можно от
жажды. От чего вам угодно?  Никто  никого  не смеет беспокоить.
Большинство самоубийств происходит по воскресеньям.
     - Где же все люди?
     - Те, кто не  кончает с собой,  уезжают на пляж,  сидят  у
телевизора, копаются в садике. А как у вас?
     - У нас все иначе, - сказал я. - У нас улицы полны народа.
Мы ходим в гости, устраиваем  коллективные  вылазки  за город и
коллективно едем за грибами.
     Джон открыл несколько банок, и мы стали пить пиво.
     - Я нарушил закон,- сказал он. - Купил в воскресенье пиво.
     Джон был известный адвокат, и у меня не было оснований ему
не верить.
     Все дело в обычаях, рассуждал  я,  но  почему такие разные
обычаи?
     Я  вспомнил  воскресное  утро   в   Польше,  переполненные
костелы,  вечернее   гулянье   на  старой  площади  в  Кракове,
воскресную главную улицу Варны,  отданную  гуляющим, воскресные
итальянские карусели,  кукольников,  танцы.  И вот, пожалуйста,
австралийцы, такие общительные, простые, веселые люди, зачем-то
заперлись  в  своих  домах.  Закрыты театры, кино,  кабаре.  Ни
выпить, ни потанцевать, никакого культурного досуга.
     - Раз в неделю человеку следует остаться  наедине с собой,
- сказал Джон. - Очень полезно. Собирайтесь, мы едем на пикник.
     Он  не   видел   в   этом   никакого  противоречия.  Самое
естественное для него было поступать необычно.  Он  и  сам  был
весь необычен. Он был похож на гризли или на Фальстафа. Выбрать
окончательно  не могу,  потому  что ни того,  ни  другого я  не
видел. Ходил  он  переваливаясь,  громадные  волосатые руки его
были всегда  растопырены.  Брюки  свисали,  темные  пятна  пота
выступали на рубахе, и при  этом  он  каким-то образом сохранял
утонченное изящество.  Есть  такие  люди,  у  которых изящество
никак не связано с их внешним видом: выпирает брюхо, растрепаны
седые волосы,  по